Не любит романский мир свободы, он любит только домогаться ее; силы на освобождение он иногда находит, на свободу-никогда. Не печально ли видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним словом ставят: один - какую-то мандаринскую иерархию, другой-свою каторжную семью и апотеозу бесчеловечного pereat mundus - fiat justicial238
РАЗДУМЬЕ ПО ПОВОДУ ЗАТРОНУТЫХ ВОПРОСОВ
I
С одной стороны, безответно спаянная, заклепанная наглухо семья Прудона, неразрывный брак, нераздельность отцовской власти,-семья, в которой для общественной цели лица гибнут, кроме одного, свирепый брак, в котором признана неизменяемость чувств, кабала обету; с другой-возникающие ученья, в которых брак и семья развязаны, признана неотразимая власть страстей, необязательность былого и независимость лиц.
С одной стороны, женщина, чуть не побиваемая каменьями за измену, с другой-самая ревность, поставленная hors la loi239, как болезненное, искаженное чувство эгоизма, проприетаризма240 и романтического ниспровержения здоровых и естественных понятий.
Где истина... где диагональ? Двадцать три года тому назад я уже искал выхода из этого леса противоречий241.
Мы смелы в отрицании и всегда готовы толкнуть всякого перуна в воду-но перуны домашней и семейной жизни как-то water-proof242, они все "выдыбаются". Может, в них и не осталось смысла, - но жизнь осталась; видно, орудия, употребляемые против них, только скользнули по их змеиной чешуе, уронили их, оглушили... но не убили. (431)
Ревность... Верность... Измена... Чистота... Темные силы, грозные слова, по милости которых текли реки слез, реки крови, - слова, заставляющие содрогаться нас, как воспоминание об инквизиции, пытке, чуме... и притом слова, под которыми, как под дамокловым мечом-жила и живет семья.
Их не выгонишь за дверь ни бранью, ни отрицанием. Они остаются за углом и дремлют, готовые при малейшем поводе все губить: близкое и дальнее, губить нас самих...
Видно, надобно оставить благое намерение тушить дотла такие тлеющие пожары и скромно ограничиться только тем, чтоб разрушительный огонь человечески направить и укротить. Логикой страстей обуздать нельзя, так, как судом нельзя их оправдать. Страсти - факты, а не догматы.
Ревность, сверх того, состояла на особых правах. Сама по себе сильная и совершенно естественная страсть - она до сих пор, вместо обуздания, -укрощения, была только подстрекаема. Христианское учение, ставящее, из ненависти к телу, все плотское на необыкновенную высоту, аристократическое поклонение своей крови, чистоте породы развило до нелепости понятие несмываемого пятна, смертельной обиды. Ревность получила jus gladii243, право суда и мести. Она сделалась долгом чести, чуть не добродетелью. Все это не выдерживает ни малейшей критики-но затем все же на дне души остается очень реальное и несокрушимое чувство боли, несчастия, называемое ревностью,-чувство элементарное, как само чувство любви, противостоящее всякому отрицанию,-чувство "ирредуктибельное"244.
...Тут опять те вечные грани, те кавдинские фуркулы, под которые нас гонит история. С обеих сторон правда. с обеих - ложь. Бойким entweder - oder245 и тут ничего не возьмешь. В минуту полного отрицания одного из терминов, он возвращается, так как за последней четвертью месяца является с другой стороны первая.
Гегель снимал эти пограничные столбы человеческого разума, подымаясь в безусловный дух; в нем они не исчезали, а преображались, исполнялись, как выра(432)жалась немецкая теологическая наука, - это мистицизм, философская теодицея, аллегория и самое дело, намеренно смешанные. Все религиозные примирения непримиримого делаются искуплениями, то есть священным преобразованием, священным обманом, таким разрешением, которое не разрешает, а дается на веру. Что может быть противоположное личной воли и необходимости, а верой и они легко примиряются. Человек безропотно в одно и то же время принимает справедливость наказания за поступок, который был предопределен.
Сам Прудон поступил, в другом порядке вопросов, гораздо человечественнее немецкой науки. Он выходит из экономических противоречий тем, что признает обе стороны под обузданием высшего начала. Собственность-право и собственность-краяса становятся рядом, в вечном колебании, в вечном восполнении, под постоянно растущим миродержавием справедливости. Ясно, что противоречия и спор переносятся в другую сферу и что к отчету требовать приходится понятие Справедливости больше, чем право собственности.
Чем высшее .начало проще, менее мистично и менее односторонне, чем оно реальнее и прилагаемее, тем полнее оно сводит термины противоречащие на их наименьшее выражение.
Безусловный, "перехватывающий" дух Гегеля заменен у Прудона грозною идеей Справедливости.
Но и ею вряд ли разрешатся вопросы страстей. Страсть сама по себе несправедлива. Справедливость отвлекается от личностей, она междулична страсть только индивидуальна.
Тут выход не в суде, а в человеческом" развитии личностей, в выводе их из лирической замкнутости на белый свет, в развитии общих интересов.
Радикально уничтожить ревность значит уничтожить любовь к лицу, заменяя ее любовью к женщине "ли к мужчине, вообще любовью к полу. Но именно Только личное, индивидуальное и нравится, оно-то и дает колорит, tonus246, страстность всей нашей жизни. "Наш лиризм-личный, наше счастье и несчастьеличное счастье и несчастье. Доктринаризм со всей (433) своей логикой так же мало утешает в личном горе, как и римские консоляции с своей риторикой. Ни слез о потере, ни слез ревности вытереть нельзя и не должно, но можно и должно достигнуть, чтоб они лились человечески... и чтоб в них равно не было ни монашеского яда, ни дикости зверя, ни вопля уязвленного собственника247.
II
Свести отношения мужчины и женщины на случайную половую встречу так же невозможно, как поднять и свинтить их до гробовой доски в неразрывном браке. И то и другое может встретиться на закраинах половых и брачных отношений как частный случай, как исключение, но не как общее правило. Половое отношение перервется или будет постоянно стремиться к более тесному и прочному соединению так, как нерасторгаемый брак - к освобождению от внешней цепи.
Люди постоянно протестовали против обеих крайностей. Нерасторгаемый брак был принимаем ими лицемерно или сгоряча. Случайная близость никогда не имела полной инвеституры, ее всегда скрывали так, как (434) хвастались браком. Все попытки официальной регламентации публичных домов, несмотря на то, что они имеют в виду их стеснение, оскорбляют общественный, нравственный смысл. Он в устройстве видит признание. Проект, сделанный одним господином в Париже, во время Директории, о заведении привилегированных публичных домов, с своей иерархией и прочим, был даже в те времена принят свистом и пал под громом смеха и пренебрежения.
Здоровая жизнь человека равно бежит от монастыря и от скотного двора, от бесполья инока, поставленного церковью выше брака, и от бездетного удовлетворения страстей...
Брак для христианства - уступка, непоследовательность, слабость. Христианство смотрит на брак так, как общество на конкубинат248.
Монах и католический поп приговорены к вечному безбрачью в награду за глупую победу свою над человеческой природой.
Вообще христианский брак мрачен и несправедлив, он восстановляет неравенство, против которого проповедует евангелие, и отдает жену в рабство мужу. Жена .пожертвована, любовь (ненавистная церкви) пожертвована, выходя из церкви, она становится излишней и заменяется долгом и обязанностью. Из самого светлого, радостного чувства христианство сделало боль, истому и грех. Роду человеческому приходилось или вымереть, или быть непоследовательным. Оскорбленная жизнь протестовала.
Протестовала она не только фактами, сопровождаемыми раскаянием и угрызением совести, а сочувствием, реабилитацией. Протест начался в самый разгар, католичества и рыцарства.
Грозный муж, Рауль Синяя Борода, в латах, с мечом, своевольный, ревнивый и беспощадный, босой монах, угрюмый, безумный, изувер, готовый мстить за свои лишения, за свою ненужную борьбу, тюремщики, палачи, лазутчики... и где-нибудь в башне или подвале рыдающая женщина, юноша паж в цепях, за которых никто не вступится. Все мрачно, дико, везде кровь, ограниченность, насилие и латинская молитва в нос (435)
Но за спиной монаха, исповедника и тюремщика... стоящих на страже брака с грозным мужем, отцом, братом,-слагается в тиши народная легенда, раздается песня, ходит из места в место, из замка в замок, с трубадуром и миннезингером - она поет за несчастную женщину. Суд разит - песня отпускает. Церковь предает анафеме любовь вне брака.- песня проклинает брак без любви. Она защищает влюбленного пажа, падшую жену, угнетенную дочь не рассуждением, а сочувствием, жалостью, плачем. -Песня для народа - его светская молитва, его другой выход из голодной, холодной жизни" душной тоски и тяжелой работы.
