Один раз я пришел в редакцию. Не успел войти, Лидочка Григорова, секретарша, объявляет:
– Алексей Иванович, вам звонил митрополит!
Водружаю на вешалку свою сильно поношенную шинель и говорю:
– Очень приятно.
– Нет, серьезно!..
И другие мои сослуживцы – тоже в один голос:
– Да, да, серьезно, Алексей Иванович, вам звонил митрополит Вениамин. Просил позвонить в гостиницу. Вот тут все записано.
Все еще полагаю, что девушки подшучивают надо мной, что продолжается не очень остроумный розыгрыш… Но на редакционном бланке записано:
«Митрополит Вениамин. Гост. «Националь». Номер такой-то. Телефон такой-то. Просил позвонить А. И. Пантелеева».
– Ну, что ж. Позвоню. Пожалуйста, – говорю я, усмехаясь.
Номер не отвечает.
Звоню через полчаса. Не отвечает.
– А вы позвоните к портье, – советуют мне.
Звоню к портье «Националя». Спрашиваю, в каком номере остановился митрополит Вениамин. Называют тот самый номер. Звоню по этому номеру несколько раз. Никто не подходит.
Дома у меня телефона не было. Пробовал ли я звонить из автомата – не помню. Кажется, не звонил. Вообще, оставшись наедине и подумав, я решил, что история сильно попахивает провокацией. Какой митрополит и с какой стати мог интересоваться моей особой?
Но все-таки на другой день, придя в редакцию, спрашиваю:
– Никто не звонил?
– Звонили.
– Митрополит?
– Нет, не митрополит, а Виктор Борисович Шкловский. Просил вас позвонить к нему. Сразу же как придете. Срочно.
Звоню Шкловскому. Он как будто ждал меня, сидел у телефона.
– Алексей Иванович? Скажите, вам звонил митрополит Нью-Йоркский и Северо-Американский?..
– Нью-Йоркский? Да… Звонил. Но я думал…
– Думали, что над вами кто-то подшучивает? Я – тоже. Он мне тоже звонил. И Маршаку. Вы ведь знакомы были с Лидией Надежиной?
– Был. Да.
– Ну вот. Он привез нам от нее письма. Позвоните непременно. Он вас очень хочет видеть.
Я звонил. Несколько раз. Никак его не застать.
– Да. Он очень рано встает. И очень много ездит. Позвоните ему или рано утром, или поздно вечером. Кстати, вам известно, каким образом к нему следует обращаться?
– Каким?
– Владыка! Я специально узнавал, – звонил к компетентным товарищам.
Опять я стал названивать в «Националь». И опять не дозвонился.
А на другой день или дня два спустя возвращаюсь откуда-то очень поздно к себе на Плющиху, звоню и тотчас дверь отворяется – передо мной стоит старик-хозяин, Григорий Маркович. Впечатление, что он тоже притаился и ждал меня.
– Алексей Иванович, ох! – говорит он, не успел я переступить порога. – Вы бы знали, какая тут без вас была петрушка!!!
– Что такое? В чем дело?
– Часов, я думаю, так в десять вечера слышу – звонок. Я думал, это вы. Иду отворять и – можете себе представить – вижу вот на этом месте передо мной стоит – кто бы вы думали?
– Ну, кто?
– Митрополит! В такой вот штуке. С крестом. С серебряной длинной палкой.
– Позвольте, Григорий Маркович, – говорю я. – А при чем тут, скажите пожалуйста, петрушка?! Ко мне приходит мой друг митрополит, а вы вместо того, чтобы…
Он ужасно смутился, даже испугался.
– Да, но ведь, Алексей Иванович, вы поймите, я их тридцать лет не видел!..
– Ну, хорошо, – говорю, – а что дальше?
– А дальше… Ну, я провел его в вашу комнату…
Еще этого не хватало!
– Он там посидел, оставил вам письмо… мы поговорили с ним… В общем, я вам скажу, очень симпатичный митрополит!..
После этих его слов я совсем пришел в ужас. Надо сказать, что чрезмерной аккуратностью я вообще никогда не отличался, а тут, собираясь со дня на день покинуть эту комнату, я совершенно, до невозможности запустил ее. Стол был усыпан окурками. Тут же стояла электрическая плитка с немытой сковородкой, лежала платяная щетка, а по соседству красовалась тарелка с недоеденной кашей.
Не буду дорисовывать этот натюрморт.
Письмо было от Лидии Александровны Надежиной. С этой женщиной я познакомился в 1929, кажется, году, когда она приезжала к себе на родину – в Ленинград. Эмигрантка еще дореволюционного времени, покинувшая Россию в четырнадцатилетнем возрасте, она увлечена была молодой советской литературой, переводила кое-что (пробовала, между прочим, переводить и «Республику Шкид»), заинтересовалась обэриутами… Много лет после этого мы переписывались. В 1937 году переписка оборвалась.
И вот передо мной лежит синевато-белый добротный американский конверт и на нем знакомым мне почерком начертано мое имя. А сбоку огрызком моего синего карандаша нацарапано: «National № 335. Прошу позвонить. Митрополит Вениамин».
Лидия Александровна не совсем грамотно, делая больше ошибок, чем прежде, писала мне:
«Дорогой Леня! Очень прошу Вас по старой дружбе оказать внимание подателю этого письма и показать ему Советский Союз».
Дальше шли всякие хорошие слова в адрес владыки.
Не помню, делал ли я дальнейшие попытки разыскать митрополита Вениамина. Знаю только, что встретиться с ним мне не пришлось. Месяца через два я получил – уже по почте – письмо из Нью-Йорка. Надежина писала, что и она и владыка очень сожалеют, что ему не удалось со мной встретиться. «О Вас он ничего не мог мне рассказать, кроме того, что Вы очень много курите, в комнате у вас много окурок».
Если не ошибаюсь, впоследствии преосвященный Вениамин вернулся в Россию и несколько лет возглавлял Прибалтийскую епархию Русской Православной Церкви.
* * *
А в тот приезд Вениамин и в самом деле много где побывал. В том числе был и на Чкаловской у Маршака. Самуил Яковлевич рассказывал о нем с восторгом: образованный, умница, с юмором…
Рассказал мне Самуил Яковлевич и о том, что, когда он провожал митрополита, во двор изо всех подъездов сбегались женщины, подходили к владыке и просили благословения.
В те годы у Маршаков еще служила домработница Вера, моя давняя, еще с ленинградских времен, приятельница. Очень милая, скромная, достойно-спокойная, не подобострастно, а в меру любезная. Каково же мне было узнать, что с именем этой женщины связывается появление в моем доме провокаторши!
Сейчас, вот сию минуту, я вспомнил… Эта московская салопница с ридикюлем появилась у меня на Малой Посадской не в начале шестидесятых годов, как я написал выше, а точно – в 1964 году. Вероятно, весной. В июле умер Маршак. Я приехал в Москву на похороны и встретился в квартире на Чкаловской с Верой. Она была замужем, кажется, за судовым машинистом или механиком, приехала – тоже на похороны Самуила Яковлевича – из Архангельска. Помню, я вошел в столовую, где она накрывала на стол, мы поздоровались, и я сразу же спросил ее:
– Вера, скажите, с какой целью вы брали мой адрес у Александры Иосифовны?
Она ужасно смутилась, покраснела, замахала руками.
– Алексей Иванович, не спрашивайте меня, даю вам слово, я ни в чем не виновата!..
Я не стал расспрашивать. Пожалел ее. А кроме того, не такое было место и не такой час.
Но позже я задумался. Ничего, конечно, удивительного нет в том, что домработницу такого крупного деятеля, как Маршак, тягали в разные места и задавали ей там разные вопросы. И обо мне могли спрашивать. Но при чем тут митрополит Крутицкий и Коломенский?
И вот именно в ту минуту, когда я об этом подумал, в голове у меня заработала кибернетическая машина и пришел ответ. Митрополит Вениамин расспрашивал тогда у Самуила Яковлевича о многом и о многих – в том числе и о Пантелееве. Упомянул, что ищет меня, хочет видеть. Конечно, все это не прошло мимо зоркого ока органов. Но ведь там могли и напутать. Очень даже просто путали. Примеров я мог бы привести множество. А в этом случае – что же удивительного? Митрополитов на свете не так много. В Москве, например, всего один: Крутицкий и Коломенский. Вот и осталась в моем «досье» или «деле» пометка, что такой-то близко знаком с Николаем, митрополитом Крутицким и Коломенским.
А весной 1964 года, в пору самого жестокого хрущевского гонения на Церковь и на верующих, решили этому «делу» дать ход, выяснить меру моей причастности к церковным делам и степень приближенности к высоким церковным сферам. Все продумали, нашли подходящий типаж, сочинили довольно остроумную, с их точки зрения, «легенду»… Не учли одного: что имеют дело не с полным дураком, во-первых, а во-вторых, что человек этот не только «инженер человеческих душ», но и «мастер слова». На одном только слове, на одном ударении в этом слове, и засыпалась эта загримированная под московскую просвирню эмгэбэшница.
Интересно было бы узнать, что она сделала с содержимым своего ридикюльчика! Выбросить ведь не могла, не имела права. Ведь ей следовало это содержимое представить туда. Но вряд ли и там, прокрутив магнитофонную ленту, поняли, почему я вдруг осерчал, расшумелся, даже попросил ее об выходе, когда услышал, что она говорит не Алексий, а Алексий.
* * *
Но правда ли, что я не знал митрополита Николая? Да, правда, не только не знал, но, кажется, никогда и не видел его – ни в Ленинграде, ни в Москве, как не видел никогда и патриарха Алексия. Кажется, видел в сорок втором году его предшественника, тогда еще патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия. Говорю «кажется», потому что, возможно, и видел, да не знал, не интересовался, какой архиерей служит нынче всенощную или обедню. Я приходил в церковь молиться и, если попадал случайно на архиерейское служение, оставался и молился и на этом торжественном богослужении, но нарочно никогда на такую службу не ходил.
