Размышления сии передай, с низким поклоном, другам моим – фельдмаршалу Михал Михалычу, с коим мы рядом бились под Лесным, и брату его Дмитрию Михалычу, с коим мы в заморских краях были, и сородичу нашему Василию Владимировичу. Я по приезде не премину быть у них…»
Бог весть какими путями в ближайших к Москве провинциях стали известны события на Москве. Кто распространял слухи? Когда шумит под бурей лес, кто– скажет, какой лист зашумел первым?
Арсений Кириллович не задумывался над этим вопросом.
Глубоко и скорбно поразило его это письмо. Он увидел с ужасом, что между ним и отцом разверзлась бездна, что отец и не подозревает о той роли, которую он играет в настоящих событиях; что отец видит в сыне не только наследника рода, но и наследника тех убеждений, какие испытывал сам.
Тяжелая тоска омрачила радостное настроение Арсения Кирилловича. А приезд отца? Что он скажет ему? При обострившейся борьбе партий, быть может, ему придется выступить открытым врагом отца? Быть может, придется видеть, как больной, но упрямый старик, его отец, падет жертвой, как Ягужинский? И одним из его палачей, торжествующих победителей, будет его сын?
В комнату тихо вошла смущенная Берта, за ней следовал высокий, загорелый старик, в котором князь узнал камердинера своего отца, Авдея.
– А! Здравствуй, Авдей! – ласково произнес Арсений. – Как здоров батюшка?
– Здоров, родной, здоров, – ответил старик.
– Он потребовал, чтобы я сейчас же провела его к господину князю, – торопливо произнесла Берта. – Это он принес письмо.
– Спасибо, милая, я очень рад, – сказал Арсений. Берта сделала низкий поклон и удалилась.
Старик рассказал, что Кирилл Арсеньевич чувствует себя хорошо, поскорости собирается в Москву, а пока присылает вот это.
При этих словах Авдей расстегнул кафтан и снял с пояса широкий толстый кушак.
– Золото, родной, золото, – проговорил старик, подавая Арсению Кирилловичу тяжелый пояс.
Князь вспыхнул. Ему вспомнились слова отцовского письма, на что нужны эти деньги.
– Спасибо, Авдей, – произнес он. – Заходи ужо – потолкуем. Там тебя накормят, а теперь еду по делам.
Авдей низко поклонился и вышел.
Вбежал Васька и начал помогать своему господину совершить туалет. Молодость взяла свое. Сперва глубоко взволнованный письмом отца, Шастунов мало – помалу успокоился, охваченный мыслями о предстоящем свидании с Лопухиной. «Ничего, – думал он. – Все обойдется; Отец, видимо, еще не знает, что князья Голицыны воли хотят. Приедет старик, сам увидит, что теперь не то, что при Петре I. Сам небось не захочет быть под рукою немецкого берейтора…»
И, уже забыв о письме отца, свежий, нарядный, как на бал, он летел к Лопухиной. В его воображении рисовалась радостная встреча. Он шептал про себя пламенные слова о любви и свободе, которые странно переплетались в его душе. Он завоюет, он завоюет ее, эту гордую красавицу, желанную добычу всех щеголей Москвы: и Петербурга! Она будет только его! В ней он видел единую и лучшую награду… Он не задумывался, какими путями он может достигнуть безраздельного обладания этой красавицей.
Темные, нехорошие мысли порой шевелились в его душе. Лопухин – враг верховников…
Но он отгонял от себя эти мысли.
Лакей поднял портьеру, громко крикнув:
– Сиятельный князь Арсений Кириллович Шастунов.
И князь очутился в навеки запечатлевшейся в его памяти красной гостиной. Сердце остановилось. Дыханье: прерывалось. Все приготовленные слова вылетели из его памяти.
Но то, что увидел он, сразу вернуло ему самообладание светского человека, привыкшего к изысканному обществу Сен – Жермена. Лопухина была не одна. Облокотившись на спинку кресла, перед ней стоял граф Левенвольде. При входе Шастунова Лопухина, как показалось князю, смущенно поднялась с маленького кресла, а граф Рейнгольд выпрямился.
– Как я рада, дорогой князь, – радушно и спокойно произнесла Наталья Федоровна. – Я соскучилась о вас.
И она протянула Шастунову руку. Арсений Кириллович поцеловал протянутую руку и отдал холодный, сухой поклон Рейнгольду.
– Какие же новости привезли вы нам из Митавы? Приехала ли императрица? – продолжала Лопухина, обжигая его взглядом из‑под опущенных длинных ресниц.
Рейнгольд стоял молча, настороже.
– Императрица приехала сегодня, – сухо ответил Шастунов. – Она во Всесвятском. Государыня милостиво приняла депутацию, принесшую благодарение ее величеству за милости, оказанные народу, – закончил Шастунов.
– Императрица очень добра, – заметил граф Левенвольде.
– Да, – резко произнес Шастунов, пристально и вызывающе глядя на Рейнгольда. – Она изволила дать обещание оставить в Митаве всех окружавших ее чужеземцев, во главе со своим камер – юнкером Бироном.
Левенвольде нервно пожал плечами. Лопухина бросала на него тревожные взгляды.
– Конечно, – со скрытой насмешкой произнес Левенвольде. – Ведь она теперь не герцогиня Курляндская, а русская императрица…
Никто не ответил ему. Лопухина, видимо, была смущена, несмотря на все умение владеть собою. Щастунов невольно вспомнил намеки Сумарокова в памятную ночь 19 января, и чувство глухой, тяжелой ревности овладело им.
Инстинктом опытной женщины Лопухина поняла, что происходит в душе князя. Она снова бросила умоляющий взгляд на Рейнгольда. Левенвольде понял, что он лишний. Но в своем самомнении он объяснил ее желание остаться наедине с Шастуновым намерением что‑либо выведать полезное для дела, потому что в душе он давно и бесповоротно решил, что Лопухина не может иметь иных мыслей и стремлений, чем он. Но все же он с явным недоброжелательством смотрел на молодого князя.
– Простите, – сказал он наконец. – Обязанности службы призывают меня.
Он сделал над собой усилие и с непринужденным видом поклонился князю.
– Как жаль, – протянула Наталья Федоровна.
Рейнгольд поцеловал ее руку и вышел. Несколько мгновений царило молчание.
– Князь Арсений Кириллович, – тихо начала Лопухина. – Подойдите ближе. Сюда. Вот так… Вы, кажется, не рады, что пришли?
Ее голос звучал печально и нежно. Этот очаровательный голос, такой глубокий и гибкий, проникающий в самое сердце.
– Я жалею, что пришел сегодня, – мрачно ответил князь. – Кажется, я был липшим, я помешал вам…
– Мальчик, милый мальчик, – с невыразимой нежностью произнесла Наталья Федоровна. – Он ревнует, он ревнует! – повторила она, низко наклоняясь к князю…
– Разве я могу ревновать! – дрожащим голосом произнес Арсений Кириллович.
– Не можешь, не можешь, не смеешь!.. – страстным шепотом сказала Лопухина, и ее обнаженные до локтя руки обвились вокруг шеи князя. – Милый, ревнивый, дорогой мальчик, – шептала она, крепко прижимая его голову к груди. – Я не выпущу тебя… Ты – мой…
Как утренний туман под лучами солнца, исчезли мрачные мысли Арсения Кирилловича. Восторг, бесконечный восторг, граничащий со страданием, охватил его душу… Огненный вихрь закружил его и сжег мгновенно и ревнивые мысли, и тревожные чувства…
Уже поздним вечером возвращался домой Арсений Кириллович. Он шел пешком, довольный и счастливый» уже мечтая о новом свидании с Лопухиной. Несмотря на поздний час, на улицах, прилегающих к Кремлю, и на площади перед Архангельским собором было шумно, суетился народ, горели факелы. Собор был освещен внутри. Это шли спешные приготовления к назначенному на завтра погребению покойного императора. Фасады домов украшались траурными материями. На площади воздвигались арки с траурными флагами. В соборе готовили гробницу в том месте, где был погребен царевич казанский Александр Сафагиреевич. Гроб с его прахом уже унесли.
Шастунов вспомнил, что ему тоже придется идти завтра в наряд, и вздохнул. Он устал от дороги, устал от волнений сегодняшнего дня, а завтра надо подниматься чем свет!
Алексей Григорьевич Долгорукий в полной парадной форме, с голубой Андреевской лентой через плечо, торопливо и взволнованно вошел в комнату дочери Екатерины.
– Ну что же, образумилась? Пора, едем, – сердито сказал он.
Екатерина – высокая, стройная девушка в глубоком трауре – медленно повернула к нему похудевшее, бледное лицо с сурово сдвинутыми и горящими сухим, лихорадочным блеском большими глазами.
– Я не поеду, – резко сказала она. – Я уже говорила тебе, отец. Ты не отстоял для своей дочери подобающего места. Я не хочу унижений!
– Ты с ума сошла, Катерина, – воскликнул Алексей Григорьевич. – Чего ты хочешь?
– Я хочу, – ответила Екатерина, – чтобы чтили во мне государыню – невесту. Мое место с принцессами. Я не пойду с теми, кто еще так недавно целовали мою руку… Я такое же» высочество», как и принцесса Елизавета. Мое место рядом с ней.
