Федор Сологуб - Том 6. Заклинательница змей

— Ну, требует! Что это значит — требует? Это как один побитый еврейчик говорил: «Товарищи, что это значит, — он побил меня по левой морде?» Впрочем, это из другой оперы. Требует не требует, но без денег нигде нельзя и шагу ступить. И я не понимаю, как ты можешь не сочувствовать мне, мама!

Любовь Николаевна спросила усталым голосом:

— Почему я должна сочувствовать тебе в этой твоей любви?

И едва начала этот вопрос, как вдруг почувствовала, что помогает Николаю, давая ему возможность дерзкого ответа. Но уже утомилась настороженно ждать.

«Пусть говорит что хочет!» — успокоенно подумала она и даже слегка улыбнулась.

Николай говорил, нагло улыбаясь:

— Но раз что ты сама переживаешь это… Когда переживаешь такое блаженное состояние, то как же не сочувствовать другим!

Как ни была Любовь Николаевна подготовлена к такому повороту разговора, все же слова Николая и его наглая улыбка ударили ее по нервам, как хлесткие удары бича. С невольным страхом в голосе она сказала:

— Николай, я не понимаю, что ты говоришь.

И в душе ее еще гнездилась робкая надежда, что он смутится, покраснеет, скажет ласковые, нежные слова. Но Николай отвечал злобно и развязно:

— Вот! Я тоже не понимаю! Прогулки с другом сердца у ручейка, где незабудочки, — и такое бессердечие к своему собственному сыну, как ты хочешь, одно с другим не вяжется.

Любовь Николаевна с ужасом смотрела на злое лицо Николая и повторяла:

— Николай, замолчи, замолчи!

Николай говорил с возрастающею злобой:

— И, наконец, твои собственные интересы могли бы тебе подсказать… Я молчать не обязан, наконец! Я все скажу отцу. Если ты не хочешь помочь мне, так и я не стану тебя щадить.

Дрожа от негодования, Любовь Николаевна гневно говорила:

— Николай, ты меня шантажируешь! Какая гнусность! Как низко ты упал!

Она быстро пошла по направлению к узкой дорожке, которая, извиваясь среди кустов шиповника, вела к дому. Николай бежал за нею с перекосившимся от злости лицом и визгливо кричал:

— Я как сын так же имею право возмущаться! Честь моего отца задета! Я не позволю!

Любовь Николаевна остановилась в начале дорожки, у одной из двух тоненьких, молоденьких, чинно пряменьких березок. Сказала:

— Оставь меня! Я не хочу слушать тебя.

— А, что? — злорадно усмехаясь бешено трясущимися губами, говорил Николай. — Видно, правда глаза колет!

— Правда, которою ты торгуешь! — гневно крикнула Любовь Николаевна. — Не смей идти за мною!

Николай дерзко и яростно закричал:

— Ты не можешь мне запретить! Я здесь дома, на земле моего отца! Никто не запретит мне говорить, что я хочу сказать.

Любовь Николаевна огляделась тревожно во все стороны. Никого не было видно ни в саду, ни в окнах дома, ни на террасе, ни на балконах. Было тихо везде, только легкий ветер порою колебал ветки, да, скатившаяся с верхушек деревьев, по лужайке быстро проносилась от Волги к дому легкая, почти сквозная тень маленькой тучки. А Николай наступал на мать и готов был схватить ее за платье, если она вздумает бежать от него. Она растерянно говорила:

— Я буду кричать! Я позову людей!

Но Николай решил, что скандала не ему следует бояться, и отвечал язвительно:

— Вы хотите, чтобы я при свидетелях? Как вам будет угодно! Сделайте ваше одолжение, зовите, кого вам угодно. Вы не заткнете мне рта. Дудки-с.

Опять загораясь гневом, Любовь Николаевна кричала:

— Ты — подлый, подлый! Шантажировать свою мать! Подлый! Люди, люди, дайте мне уйти от этого человека!

Любовь Николаевна быстро побежала по узкой дорожке. Николай устремился было за нею, но вдруг наткнулся на Думку. Как раз в это время Думка вышла в сад. Услышавши крики, она побежала, увидела, что Николай гонится за матерью, сообразила, что происходит какая-то необычайная сцена, вроде читанных ею в романах, и решилась задержать Николая. Она подумала, что в его руке может быть нож, и сердце ее шибко забилось от героической готовности пожертвовать собою, от восторга, толкающего на подвиги, и от жуткого страха. Неожиданно для Николая выбежала она из-за кустов, стремительно бросилась между ним и матерью и с разбегу так толкнула его плечом и грудью, что он отскочил на несколько шагов назад, опять к цветнику. Едва удержался на ногах и злобно закричал:

— А, черт! Что ты тут под ноги суешься! Пошла прочь!

Испуганно, задыхаясь от волнения и от стремительного вдруг задержанного бега, Думка спрашивала:

— Николай Иванович, что же это? Вы гонитесь за вашей маменькою, Любовь Николаевна кричит, чтобы дали им от вас уйти. Так нельзя, Николай Иванович!

Ее продолговатое лицо красивой ярославки раскраснелось, и в душе ликовала жуткая ей самой гордость, что вот она за кого-то могла заступиться.

Николай грубо кричал:

— Не задерживай! Дурища, ослица, не твое дело!

И толкнул Думку кулаком по плечу, чтобы пройти; Думка тонко и негромко вскрикнула от ушиба, но не растерялась, — быстро, упруго изогнулась, забежала вперед Николая, схватилась обеими руками за березки по краям дорожки и загородила проход.

— Пусти! — неистовым голосом кричал Николай, напирая сильным, костлявым плечом на ее тоненькое девичье плечо. — Сейчас же отойди!

Думка держалась цепко за березку, изо всей силы упиралась ногами в мелкий песок тропинки и кричала:

— Не пущу! Ни за что не пущу! Что это, в самом деле, какой скандал вы устраиваете!

Николай визжал высоким фальцетом:

— Да как ты смеешь! Ах ты, дрянь ты этакая!

— За своей маменькой гонитесь, — кричала Думка, — это только у самых грубых мужиков бывают такие скандалы, да и то если в пьяном виде.

— Пусти, дрянная девчонка! — вопил Николай. — Я тебе оплеух надаю!

— Не пущу! — упрямо повторяла Думка. — Как вам не стыдно, Николай Иванович! Ай, ай! Руки сломаете!

Николай несколько раз грубо дернул Думку за плечи, потом с ожесточением принялся бить ее по рукам, крича:

— Пусти! Пусти! Пусти!

— Ой, ой! — кричала Думка. — Больно! Больно!

Она пронзительно завизжала, опустила левую руку и упала на землю около стволика березки, за который все еще держалась правою рукою. Николай бросился бежать мимо нее.

Думка вскочила и захохотала. Закричала торжествующим голосом:

— Поздно, Николай Иванович! Любовь Николаевна успела уйти, куда — вы не знаете. Теперь куда хотите идите.

Николай остановился. В самом деле, матери уж не было видно. За вознею он даже не успел посмотреть, куда она скрылась. Он со свирепым лицом повернулся к Думке и кричал:

— А, черт проклятый! Я вам этого не забуду, Думка! Вы совершенно напрасно вмешиваетесь в чужие дела.

Думка, смеясь и поддразнивая его, повторяла:

— Теперь куда хотите идите, мешать не стану.

Но, увидев его по-звериному оскаленные зубы и злобно горящие глаза совсем близко к своим глазам, она испугалась и сказала жалобно:

— Все мне руки обломали.

— Вам бы не одни только руки! — кричал Николай, надвигаясь на нее с угрожающим видом. — Уши оборвать!

Так как Думка была дочь сторожа, а не барышня, то Николай не считал нужным стесняться с нею. Ее уши были в большой опасности, но в это время послышались недалеко голоса Елизаветы и Шубникова. Николай сообразил, что драка с девушкою, довольно сильною и настроенною неизвестно как, могла бы принять не особенно лестные для него самого формы. Поэтому он отошел от Думки, бросая на нее, однако, яростные взгляды. Думка прислонилась спиною к стволику березки и смеющимися глазами смотрела на Николая и на вновь появившихся. Ей было любопытно послушать, что будет говорить Николай, — поспешная походка, почти переходящая в бег, Елизаветы и Шубникова показывала, что они появились здесь не случайно, а привлеченные криком.

Елизавета, запыхавшаяся и потому злая, остановилась перед Николаем и спрашивала:

— Что это здесь какой крик? Я так испугалась, думала, что с дядей что случилось или нападение экспроприаторов.

Может быть, она и в самом деле испугалась, но так как ни дяди, ни экспроприаторов не было видно, то ее страх переходил в любопытство, вульгарно-жадное, — не скандал ли какой? — и к этому примешивалась еще затаившаяся, но уже готовая шипеть и жалить злость на то, что ей, барышне, пришлось обеспокоиться и бежать в то самое время, когда ее собственная горничная Думка уже здесь, уже знает, и стоит, и ничуть не беспокоится, и даже осмеливается улыбаться с самым непринужденным видом.

На песке круглой дорожки вокруг куртины вслед за отшуршавшим бегом Елизаветы слышно было грузное шуршание под ногами Шубникова и еще какой-то четкий, быстрый, но все же явно неторопливый хруст. Думка поглядела в ту сторону, — отставши от людей, важно двигался широкогрудый, чернолицый, строгий бульдог, — он знал, что ничего страшного нет, никакие враждебные запахи отсюда не доносятся и что торопиться некуда. И если люди этого не чуют, тем хуже для них. Ведь и наоборот, они часто бывают совершенно спокойны, когда к ним приближается грозная опасность, подходит враг или слепо надвигается бесстрастная и незримая, от близости которой не может не завыть чуткий.