Бочонок напомнил о воде. Роман облизал сухие губы: пить хотелось сильно.
"У Акима в телеге бочонок с квасом. Пойду к нему. К Гнилой канаве. Это тут рядом... А вдруг он еще не поехал туда и стоит себе под дубом? Мне тогда его ждать придется... Но, хотя, подожду, ничего страшного. Главное - там вода есть. Можно напиться".
Он встал с колен, осмотрелся и, сориентировавшись по солнцу, гревшему уже не по-утреннему тепло, двинулся влево.
"А волка я найду потом", - думал он, запоминая место, - "Вот еще прогалина, вон поваленная береза. Найдем потом с Акимом, все умрут от удивления..."
Рука болела и продолжала сочиться кровью. Пурпурные капли выступали на повязке и, успевая сверкнуть на солнце, падали вниз, на траву, на брюки, на сапоги.
Роман шел, поддерживая руку, стараясь не замечать боль. Залитый солнцем березовый лес расступался перед ним величественно и неторопливо. Наверху перекликались птицы, кузнечики ожили в траве на прогалинах. Все было радостно, светло, зелено, как будто ничего не произошло. "Вот ведь, как красиво," устало улыбался Роман, стараясь не сбавлять хода, - "Только что я дрался со зверем, дрался насмерть, и мы оба рычали, стремясь скорее убить друг друга. А эти березы спокойно стояли, и ничто бы в них не дрогнуло, если б победил зверь, а не я. Нет, мы навсегда одни, одни на этом свете, и неоткуда ждать помощи. Господь оставил нас, когда мы отвергли райскую жизнь, и теперь мы в одиночестве. Лес, звери, трава - все против нас, против человека. Эта трава, эти березы. Господи, я же убил волка! А зачем я бросился на него? А, да, он так отвратительно жрал лосенка, так мерзко. Но какое мне дело? Они же одно целое - лес, волк, лосенок, у них своя жизнь, зачем же я вмешался? Но это было так мерзко, что я, даже не раздумывая, бросился, и все. Будто он ел ребенка. Нет, я не жалею, что убил его. Я бы потом себе никогда не простил".
Березовый лес, тем временем, стал молодеть и потерял чистоту, смешиваясь с осинником, ольховником, зарослями можжевельника. Вскоре Роман пересек неширокую, но длинную прогалину и вступил в довольно частое подлесье, состоящее преимущественно из осинника.
Это взбодрило его.
"Так, подлесье. За ним Желудевая Падь, а там и Гнилая канава. Дойти бы скорей, пить хочу невероятно..."
И вправду, пить хотелось сильней и сильней. Сильней стала болеть и рука, словно в ней открылась еще одна рана. Роман ускорил шаг. Молодой осинник обступил его, земля была влажной, неровной, невысокая трава срасталась в пучки, то тут, то там мелькали поросшие мхом кочки.
"Лес, лес. Всюду лес", - машинально думал Роман, прижимая к животу ноющую руку, - "Какой он разный. Только что кругом были березы, а теперь молодое подлесье. А там за ним дубняк Желудевой Пади, а потом - старый, милый сердцу лес. Слава Богу, что я могу видеть все это. И так вот идти, идти, идти... Я ранен. Ничего, будет о чем вспомнить. Воображаю, сколько будет рассказано... Запомнить, запомнить все до мелочей, до деталей. Так, я иду по подлесью, вот кочки, вон ольха, вот мои брюки... Господи, все закапаны кровью... Кровь сочится, надо идти быстрее".
Он еще ускорил шаг.
Перелесье тянулось долго, хотя ему всегда казалось, что от края березняка до дубняка минут пятнадцать ходу. Осинник молодел, срастаясь в густые заросли, стали чаще попадаться разросшиеся кусты ракитника, волчьего лыка и калины. Роман обходил чащобы, чувствуя, как с каждым шагом размягчается, порастает мхом земля. Теперь кочки были на каждом шагу и приходилось перешагивать через них.
"Где же дубняк?" - беспокойно думал Роман, оглядываясь по сторонам, - "Не может быть подлесье таким широким. Бывало, его проскочишь за миг. Может я вышел северней, а там оно шире? Странно".
Он шел, широко шагая, хрустя набившимся между кочками валежником, обходя заросли кустов, а подлесье все не кончалось.
Беспокойство стало овладевать им. Впереди маячили все те же острова кустистой зелени разных оттенков, они наплывали, обступали, открывались новые острова, наплывали и они, и так продолжалось бесконечно.
- Куда же я зашел? - бормотал Роман, прибавляя ходу, - где же Желудевая Падь?
Но Желудевая Падь не показывалась. Он прошел подлесьем еще некоторое время и остановился. Явно он шел не туда и явно, что это было не подлесье. Роман посмотрел на солнце.
Оно было сзади слева.
"Все правильно, я иду на север. Там дубняк, там и Гнилая канава. Я не могу идти иначе? Что значит этот вечный молодняк, откуда в подлесье эти кусты и кочки?"
Он глянул направо и радостно вскрикнул. Там, над кронами молодняка виднелся верх большого леса.
- Слава Богу! - облегченно произнес Роман и заспешил туда. Продираясь сквозь кусты и шагая через кочки, он чуть не бежал, забыв про боль, про жажду. В его воображении стоял Аким, поспешно достающий из телеги бочонок с квасом и наливающий полный стакан пенящегося игристого напитка.
"А потом засну. Лягу в телегу, в сено и засну, пусть везут меня домой спящего".
Кусты кончились. Роман вышел на чистину и остолбенел. Вместо ожидаемого дубняка перед ним встала стена старого густого ельника. Это было так невероятно и страшно, что холодная волна прошла по спине Романа.
- Боже мой... что это за лес? - спросил он.
Густой ельник ответил ему просторной гулкой тишиной, характерной для старого, долго тянущегося леса.
"Куда же я вышел?" - лихорадочно соображал Роман, - "Откуда здесь ельник? Тут должен быть дубняк. Я никогда не видел здесь ельника. Господи, за что мне это все?"
Он в изнеможении опустился на землю. Усталость, жажда и тупая боль в руке словно по команде навалились на него.
"Не может, не может все это быть. Это сон, тяжелый, навязчивый, когда спать уже невмоготу, а проснуться - сил нет". Разглядывая свои кремовые, выпачканные кровью и землей брюки, Роман засмеялся.
- Сон, сон, сон! - повторял он, и смеялся в изнеможении.
"Убил волка ножом, иду по знакомому лесу и ничего не узнаю". Promenons-nous dans le bois
Pendant que le loup n'y est pas... Хриплым надтреснутым голосом пропел он, с трудом встал с земли и, усмехаясь, побрел к ельнику. Старый сумрачный еловый лес принял его в себя, окружил шершавыми деревьями, повел по мягкой, устеленной хвоей земле.
- Сон, сон, сон, - бормотал Роман, бредя наугад, обходя сумрачные стволы.
Ельник был таким высоким и старым, что солнце не проникало вниз, и это создавало впечатление вечернего времени. Здесь не было птиц, глухая тишина стояла кругом, и лишь хруст еловых сучков под ногами Романа нарушал ее. С каждым шагом Роман чувствовал нарастающую слабость, он не в силах был поддерживать раненую руку, она бессильно повисла у бедра, кровь теплой струйкой ползла по кисти, с бледных кончиков пальцев капала на хвою.
Роман двигался, как сомнамбула, слабость постепенно стала какой-то далекой и даже приятной. Простирающийся во все стороны лес походил на царство мертвых, на страну забвения, глубоким спокойствием дышал он. И это глубокое спокойствие, словно большая мягкая птица, опустилось на плечи Романа. Он шел в хвойном полумраке, и яркие картины детства ожили в его памяти. Он попеременно был и мальчиком, и юношей, и взрослым мужчиной. Это было так ярко и правдоподобно, что несколько раз он, не видя окружающего мира, натыкался на деревья.
Путь ему пересекла дорога. Ничуть не удивившись этому, он свернул и пошел по ней. Двигаясь в полусне, он шел и шел по дороге, повинуясь ее плавному течению.
Вдруг его окликнули.
Он обернулся.
Позади него стояла коляска, запряженная вороной лошадью. В коляске сидел седой человек.
"Это Харон", - безучастно подумал Роман.
Человек выбрался из коляски и подошел к Роману. Роман узнал его. Это был тот самый угрюмый гость отца Агафона, поднявший на пасхальном обеде тост за детей.
"Что он делает здесь?" - подумал Роман, немо глядя на этого странного человека, который также немо смотрел на Романа, стоя перед ним.
- Что с вами? - проговорил наконец незнакомец низким тяжелым голосом.
- Я только что убил волка, - еле слышно произнес Роман запекшимися губами и, качнувшись, стал падать назад, теряя сознание.
IV.
Лежа навзничь на широких, мягко устеленных шкурами санях. Роман несся через ночной лес. Темные деревья проплывали мимо, верхушками своими то скрывая, то открывая яркое звездное небо. Было свежо, пахло свежеструганным деревом, по-видимому, от саней. Роман приподнялся на локте и увидел, что в сани впряжена лошадь, потная спина которой серебрилась под лунным светом.
"А где же возница?" - подумалось Роману. Он заворочался и сел.
Сани неслись глухим лесом, удивительно легко скользя по обрызганной росой траве, тихо шелестевшей под ними. Лошадь уверенно объезжала деревья, словно давно уже зная эту неезженую дорогу.
"Куда она меня везет?" - мысленно спрашивал Роман, пытаясь узнать проплывающий мимо лес.
Но места были неузнаваемы. Вскоре лес расступился, и лошадь понесла сани по просторному лугу, серебристо-белому от яркого света луны.
