на голову.
Целую неделю Марина словно бы провела в изоляторе. Ей было неизвестно, как протекает процесс расследования, и это крайне угнетало. Спицына успела ощутить себя винтиком сложного механизма, из которого ее теперь вытащили, будто ненужную шестеренку тонкими длинными щипцами, и отложили в сторону. Марина считала себя вправе быть в курсе событий после того, как ей пришлось непосредственно в них поучаствовать. Но она не собиралась нарушать запрет на посещение института, установленный Пшежнем в тот же вечер. Она понимала, что о ней заботятся, и смиренно ждала вестей.
Благо, Спицыной было, над чем поразмышлять. Стоило только вспомнить день самого происшествия, пища для раздумий являлась сама собой, да в огромных количествах. Как же это случилось? До сих пор Марине было трудно восстановить события и мысли в правильном порядке. Это был обыкновенный день. Ее послали с документами в другой отдел, такие задания она выполняла уже сотню раз. Послал не кто иной, как Горбовский. И вдруг – она слышит сирену, ничего не понимает, кругом паника. А потом… этот жуткий инфицированный, при виде которого возникает только одна ассоциация – «Кладбище домашних животных» Стивена Кинга. И мысль о том, что тебе вот-вот перегрызут глотку.
…Шерсть на загривке дыбом, кровавые слюни, горящие бешенством глаза. Желто-бордовый оскал, истеричное, с присвистом рычание…
Так могла выглядеть только взбесившаяся собака. Под рукой не было ничего, чтобы хоть как-то защититься. Пришлось использовать ноги, чтобы отсрочить свою смерть, которая казалась уже решенным делом.
Но в самый страшный момент, когда девушка оказалась в тупике и готовилась к смертельной боли, «deus ex machina» за спиной у инфицированного пса материализовался Горбовский. Невозможно описать ни словом, ни десятком слов, что Марина ощутила в тот момент. Это чувство понятно только людям, которые возвращались с того света.
«Спасена!» – подумала она и ощутила удар слабости. Лихорадочная дрожь, бившая тело, сконцентрировалась в коленях, и ноги отказывались держать девушку вертикально. Но нельзя было шевелиться – особь готовилась к прыжку, свирепо брызгая слюной. Уши накрыла волна прилившей к голове крови, в висках ломило от страха.
Несколько шагов вперед. Вытянутая рука. Выстрел.
Черная туша мягко валится на бок. Отныне она неопасна.
Лев Семенович расправился с угрозой так профессионально, как будто делал подобное каждый день. Затем Марина, поддавшись какому-то необъяснимому, но сильному желанию, осознав, что опасность позади, что вот он – спаситель, перед ней, принялась безмолвно помогать ему. И никаких мыслей не было в ее голове, когда она неосознанно восхищалась этим мужчиной, помогая ему перетащить тушу усыпленного подопытного и отмывать пол от крови.
Спицына была уверена, что после такого испытания ей неминуемо начнут сниться кошмары. Она ошибалась. Ей снились приятнейшие сны. Ей снился Горбовский. Момент их прощания, когда она коснулась его руки. Руки, которая прежде казалась деревянной, бесчувственной, сухой, а теперь излучала заботу, добро, силу, доверие – все самое лучшее, что есть в этом мире. Подолгу Марина не могла уснуть, прокручивая в воображении все, что пережила в тот ужасный день, задаваясь сотней вопросов, вздыхая, ворочаясь в постели. Но затем, напоследок сказав себе, словно аксиому, фразу «Горбовскими не рождаются», она благополучно засыпала и видела во сне Льва Семеновича, таким, каким видела его в последний раз – потерянным и задумчивым, но, несомненно, стойким и уверенным, каким он был всегда.
«Он не отнял руки, когда я коснулась его. Он был в здравом уме. Он единственный не пребывал в шоке от происходящего, не поддался панике, страху. Неужели между нами все так радикально изменилось? Почему меня спас именно он? Не может быть, чтобы, услышав предупреждение по репродуктору, он кинулся за мной. Ведь именно он послал меня отнести те злополучные документы. Возможно ли, чтобы он настолько испугался за мою жизнь, чтобы поставить под угрозу свою собственную?»
Такие мысли будоражили, от них по телу разливалось тепло и сладость. А еще – необъяснимо светлое предчувствие. Невозможно было не думать о Горбовском после подобного. Он стал ее кумиром, ее иконой. Это человек, на которого нужно равняться всем, теперь в этом не осталось никаких сомнений. Марина перебирала в уме все положительные качества людей, которые только знает, и – странное дело – теперь все они подходили под образ Льва Семеновича, а все негативное, что исходило от него ранее, совершенно потеряло значение на фоне приобретенного сияющего ореола.
Практикантка вспоминала, как Гордеев несколько раз пытался убедить ее в том, что Горбовский – хороший человек, и как она этому не верила, как насмехалась над таким неправдоподобным утверждением, как глупо оно для нее звучало. Сейчас ей хотелось ударить себя по лицу. Насколько же слепа, насколько глупа была она раньше. Лев Семенович, не раздумывая, кинулся спасать ее, и если бы не он, Марина была бы… мертва. Как просто, как все просто. Жив – мертв. Добрый – злой. Хороший – плохой. Виновный – невинный. Жаль, что в человеческой жизни всегда найдется и третье, и четвертое звено… Жизнь проста и сложна одновременно, в этом ее суть и загадка.
Гордеев позвонил Марине и предложил приехать к ней домой по собственной инициативе. Спицына хоть и удивилась, но возражений не имела. Не все ведь можно обсудить по телефону, а знать подробности хотелось уже невыносимо. Александр Данилович приехал вечером. Шел дождь, и пришлось посидеть в его машине.
– Да я вот, собственно, запарился от всей этой кутерьмы. Голова трещит, – ничтоже сумняшеся заговорил Гордеев и для наглядности с силой протер глаза кулаками. – Только и делаешь, что по допросам бегаешь. И каждый раз – все заново, все одно и то же. Насточертело уже. Слава богу, Горбовский приказал тебя во все это не впутывать.
– Горбовский? – удивленно прищурилась Спицына.
– А то кто же? – передразнил ее Гордеев. – Они с Пшежнем держали совет, и Горбовский строго-настрого запретил, чтобы тебя вмешивали.
– Почему? Ведь я чуть ли не самое главное действующее лицо в произошедшем… Не помешает ли это достоверности следствия?
– Ты же не видела, как вырвался подопытный, как умер Стивенсон, как вообще все случилось. Так что – нет. Зато твои нервы и психическое здоровье это очень даже сохранит, поверь мне. Лев Семенович об этом и заботится.
– Не знаю, радоваться мне или плакать. Всю неделю живу как в колодце.
– Я поэтому и приехал. Все по тебе соскучились, все измотались в край… Я как кожей ощутил – нельзя тебя больше держать в неведении, предел. Ну, и позвонил.
– Соскучились? По мне? Правда?
– А как иначе, Мариночка. Как-никак, ты стала частью коллектива. Все шлют тебе большой и пламенный, спрашивают, как ты тут?
«И Лев Семенович тоже?» – хотелось спросить ей, но она сдержалась.
– Я в норме, что мне
