ее мать любила в детстве. А еще — «One Little Robin In A Cherry Tree». Когда слушаешь их, то сначала слышно шипение иголки на пластинке, потом — звездная пыль сентиментальных мелодий, будто можно прямо сейчас пережить давно минувшее, буквально войти в него, и это — совершенно другое место, совсем новое для вас, такое, где люди в самом деле пели такие песни, это прошлое настолько чуждо тебе, что испытываешь что-то вроде шока.
Шок потому — что это и старое, и новое одновременно, говорит мать.
Говорила.
Как-то под вечер отец Джордж принес домой новый проигрыватель, и когда ему наконец удалось понять, как подсоединить его к колонкам от CD-плейера, из-под лестницы вытащили старые пластинки.
Парень по имени Томми любит девушку по имени Лора. Он готов отдать ей «все» (что уже само по себе смешно, судя по тому, как неудержимо веселятся родители, хотя в то время Джордж была еще слишком мала, чтобы понять, что тут смешного), в частности, цветы, подарки и — отдельно — обручальное кольцо. Но на кольцо у него не хватает денег, поэтому он соглашается поучаствовать в автогонках, потому что на кону приз в тысячу долларов (идиот, говорит Джордж, боюсь, что да, говорит мать, романтик, говорит отец, а Генри еще слишком мал и ничего не может сказать толком). Томми звонит Лоре. Но ее нет дома. Тогда он просит ее мать: «Скажите Лоре, что я ее люблю, скажите, что не опоздаю, но дело торопит (ах-ах, говорит мать, тут все уже на йоту от трагедии. Как это? спрашивает Джордж. Что такое „на йоту“? Романтика, говорит отец. Какая угодно техника в конце концов приводит к этому, замечает мать. Ни на что она не годится — только подчеркнуть метафизическое. А как это — метафизическое? спрашивает Джордж. Для такой песенки это чересчур серьезное слово, говорит отец)». Потом машина, в которой едет Томми, загорается, его, полумертвого, вытаскивают из искореженных останков автомобиля, и он просит, чтобы Лоре сказали, что он ее любит, и пусть она не плачет, потому что любовь не умирает.
Джордж, мать и отец смеются до слез, катаясь по ковру.
А почему вы до сих пор не выкинули эту пластинку? спрашивает Джордж у матери. Она же такая глупая.
До сих пор я и сама не понимала, но, очевидно, держала ее именно затем, чтобы мы втроем послушали ее сегодня, говорит мать — и они снова начинают помирать со смеху.
Думать об этом сегодня, пребывая в этом сегодня и на какой-то там стадии горя, не вызывает у Джордж ни печали, ни вообще каких-либо особенных чувств.
Однако, подумав, что пластинка может пригодиться для ее танца, перед Новым годом она полезла под лестницу, выбрав момент, когда отца не было дома — чтобы он не загрустил, услышав эту песню, и нашла пластинку вместе с кучей других, совсем маленьких, вместе с проигрывателем (у этих маленьких есть какое-то специальное название, но Джордж не смогла его припомнить).
Звук она сделала совсем тихим. Поставила пластинку. Пластинка была с дефектом, поэтому гитары во вступлении звучали так, будто у них морская болезнь, будто пластинку тошнит от самой себя, но сама Джордж чувствовала себя нормально, или скорее никак.
Тем не менее песенка явно не годилась — слишком медленная.
Для танца, который ежедневно исполняла мать, нужен бодрый ритм.
Во все предыдущие Новые годы ровно в полночь мать брала очень красивую бумагу — такую, в которой есть даже настоящие цветочные лепестки, и давала Джордж и отцу по два листочка. Все (кроме Генри, который спал, да ему и нельзя было бы участвовать в этом ритуале, потому что в нем использовался огонь) записывали свои надежды и пожелания на следующий год на одном листке, а на другом — то, что им больше всего не понравилось в старом году. Потом — очень внимательно, следя, чтобы ничего не перепутать, каждый по очереди становился к кухонной раковине, чиркал спичкой, поджигал уголок листка с неприятностями старого года и следил за тем, как они сгорают.
Когда остаток бумажки уже обжигал пальцы, нужно было уронить его в раковину (вот в этом «отпускании» и заключается главный смысл ритуала, всегда говорила мать), а потом, когда он догорит, смыть пепел.
В этом году у Джордж не было ни желаний, ни надежд.
Бумажка, лежавшая перед ней, была почти пуста, на ней было написано только следующее: «ВОТ ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ ПРОГРАММЫ РОЖДЕСТВЕНСКИХ КАНИКУЛ». Вдоль левого края листка она выстроила еще и колонку цифр, обозначавших время. Рядом с 9:30 Джордж пометила — «ТАНЕЦ».
Вот зачем ей нужны соответствующие мелодии — чтобы завтра (сегодня) сразу же после завтрака начать.
Спустя какое-то время Джордж входит в кабинет матери и начинает блуждать там, рассеянно беря в руки всякую всячину, которая лежит там поверх книг и на полках. Мать еще не умерла. Мать там — она работает. Всюду разложены стопки бумаг.
Джордж, говорит мать, не оборачиваясь.
Над чем ты работаешь? спрашивает Джордж.
А у тебя разве нет своих уроков? спрашивает мать.
Ты работаешь над тем, что выясняешь, есть ли у меня уроки? откликается Джордж.
Джордж, говорит мать. Не трогай ничего, прекрати щупать мои вещи и займись чем-нибудь своим.
Джордж подходит и останавливается рядом с углом стола. Садится на стул возле матери.
Как-то мне скучно, признается она.
Да и мне, говорит мать. Это статистика. Мне необходимо сосредоточиться.
Ее рот превращается в тонкую линию.
А зачем тебе это? спрашивает Джордж, беря в руки баночку, полную стружек от карандашей.
Это — баночка от настоящих мини-каперсов из Санторина, судя по остаткам этикетки. Сквозь стекло видны стружки разных пород дерева от карандашей, которыми пользовалась мать. Один слой — темно-коричневый. Еще один — золотистый. Видны полоски краски на стружках, тоненькие цветные зигзаги, которым вращение карандаша в точилке придало форму раковин морского гребешка.
Один карандаш, как можно удостовериться, был черно-красный (в полоску). Другой — синий в разводах. Еще один — зеленый, очень красивого ярко-зеленого оттенка. Джордж вытаскивает стружку с синим краешком. Она чем-то напоминает деревянную бабочку. Вертит ее в пальцах. Стружка такая нежная, что рассыпается.
Зачем тебе это? спрашивает мать.
Джордж показывает ей кусочки стружек.
Какой смысл? спрашивает она.
Смысл… Ха-ха! откликается мать. Смешно.
Почему ты не точишь карандаши прямо в корзину для бумаг, как все нормальные люди? спрашивает Джордж.
Ну… говорит мать, отодвигая стул. Как-то это неправильно — просто так их выбрасывать, мне не нравится.
