сказать, будто он не мог выразить свое восхищение словами. Но, конечно же, ничего не сказал, только спросил, куда она идет, наверное, промокла под дождем.
Дохэ ответила, что идет в школу, Ятоу забыла в школе и сапоги резиновые, и зонтик, надо забрать. А Сяохуань? Сяохуань поставила Ятоу в угол, дома ее караулит.
Была половина седьмого вечера. Дни стали длиннее, скрывшееся за горой солнце роняло последние красные лепестки в листву тополиных саженцев.
Шли рядом, молчали. Он ничего не сказал, но она поняла, что он ее провожает. От молчания сердца у обоих сразу устали. Он повернулся и посмотрел на выступающие из-под черных волос брови, глаза, переносицу, кончик носа, губы… Ему уже перевалило за тридцать, почему же только сейчас как следует на нее посмотрел, только сейчас разглядел, что она другая?
Она тоже повернулась к нему, левая щека немного саднила, словно поранившись о его взгляд.
Их глаза встретились, и оба перепугались. Он пытался вспомнить, любил ли кого-то до Сяохуань. Глядя на сяодань [63] на сцене, переживал ли то недозволенное чувство, знакомое каждому мужчине? Что с ним? Разве может так биться сердце при мысли о женщине, которую знаешь уже девять лет? Так, стало быть, он ее и не знал? Она видит, что его сердце потеряло покой, у самой оно так же заходится.
Только что встретились взглядом, а она снова ищет его глаза. С ладони перескочила на предплечье с подвернутым рукавом, потом на плечо. Забралась глазами на его лицо, и он обернулся. Теперь глядели дольше, но все было мало. Снова и снова он замечал, какие необычные у нее глаза: зрачки — удивительно черные, белки — удивительно белые. У переносицы глаза совсем круглые, почти без внутренних уголков, а ближе к виску сужаются, переходя в пару длинных изогнутых складок. Красивыми их не назовешь, но других таких не найти на целом свете. Вгляделся пристальней: до чего же ресницы густые: будто черная кайма вокруг глаз.
Смотрел, смотрел, и сердце снова, как тогда, качнулось на качелях, вот только он теперь не испугался. В тот раз так струсил, что решил от нее избавиться. Нечего сказать, скотский поступок. Не хотелось думать, как наказать себя за скотство, — слишком редкой и прекрасной была минута.
Чем дольше они смотрели друг на друга, тем сильнее становилась жажда. Дорога, на которую не ушло бы и пяти минут, растянулась на полчаса. По пути встретили старушку с белыми микелиями, Чжан Цзянь выудил из кармана пять фэней. Купил букет, велел Дохэ прицепить его к пуговке. Ни капли себе не удивился, словно так и надо, словно всю жизнь был падким на женщин избалованным баричем. Он удивится потом, когда в свободную минуту обдумает, что произошло. А сейчас его сердце заходится, и он торопится поймать каждый зовущий взгляд Дохэ, торопится откликнуться на ее зов, ласково глядя в ответ, тихонько сжимая то руку ее, то талию, то плечо. Сколько всего бывает между мужчиной и женщиной, и разве сводится все к одному? В толпе прохожих на улице он тихо касался ее ладони — и сердце немело. Ее ладонь была такой мягкой, нежной, такой же несказанно прекрасной, как все похищенные сокровища мира; дотрагиваясь до этой ладони, он терял голову, как никогда не терял, касаясь ее женской плоти во время набивших оскомину ночных занятий.
Когда подошли к школе, уже смеркалось. Узнав, кто такие и зачем пришли, сторож пустил их внутрь. Чжан Цзянь помнил, что Ятоу учится в третьей группе первого класса, первые классы занимались в ряду советских одноэтажек, рядом со спортплощадкой. Школа была такая же новая, как и весь город; если не знаешь, что такое «социализм», взгляни на желтые школьные здания, потом на недавно отстроенный городок — красно-белые дома вперемешку с серо-стальными доменными печами, — и все станет понятно.
Класс Ятоу оказался недалеко от сторожевой будки, если постараться, через большое окно можно было разглядеть, как ужинает старый сторож. Чжан Цзянь спросил, знает ли Дохэ, за какой партой сидит Ятоу. Не знает. Обычно школьников рассаживают по росту — высоких на задние парты, низеньких вперед. Ятоу среднего роста, должна сидеть где-то в середине. Проверили все средние парты, похлопали крышками, ничего не нашли. Значит, будем смотреть по очереди, одну за другой.
Постепенно стемнело.
Собрались уходить и у самой двери замешкались, будто что обронили.
В теплой закатной темноте они могли как следует друг друга рассмотреть: каждая мелочь, каждый волосок, каждая веснушка, которую успели заметить по дороге, теперь стала их общим секретом. Тихо обнялись, медленно опускаясь друг другу на грудь — истинное блаженство вкушают не торопясь. А если вкушать украдкой, оно еще слаще.
Чжан Цзянь отнес Дохэ к парте у входа, она шептала: нет, нет, сторож совсем рядом, увидит.
Целуя ее подбородок, расстегнул пуговки на рубашке. В любую минуту сюда мог нагрянуть враг, и потому все тело Чжан Цзяня пылало огнем. Рука встретилась с ее кожей, и он снова почувствовал, как раскачиваются качели. Теперь в глубине живота. Он нарочно давал себе помучиться, чтобы качели взмывали выше и выше, унося с собой рассудок. Теперь он чувствовал, как все в нем летит и раскачивается. Что это за наказание? Райское наказание.
И она теперь другая, он видит. Прежде она признавала в нем одно только мужское тело, пригодное для совокупления с женским, а сейчас — нет, он стал единственным, он только ее, тот самый, с которым так легко нечаянно разминуться в бескрайнем людском море. Все стало другим, и все прикосновения неповторимы, и от каждой его ласки по телу Дохэ проходит судорога. Кто сказал, что женщины не умеют идти в наступление? Ее плоть издалека пошла к нему и почти втянула в себя. Казалось, эта добрая земля проглотит его без остатка.
Закрыв глаза, он летел на качелях: вверх — вниз, с сердцем, исполненным зовущих взглядов Дохэ. Она была такой пленительной и такой наивной, и это распаляло Чжан Цзяня, как ничто раньше.
Отчего так хорошо? Когда одно сердце влюбляется в другое, то и плоть тоже влюбляется в плоть.
В конце оба промокли насквозь, ни капли не насытившись. Одеваясь, она спросила, который час. Плевать, который час. Наверное, уже больше восьми? Да какая разница.
У ворот сторож смерил их оценивающим взглядом: недобрые это люди, как пить дать — или воришки, или полюбовники. Видать, угадал — полюбовники.
Подошли к дому, переглянулись. Чжан Цзянь кивнул в сторону лестницы. Тацуру сообразила и скорым шагом пошла наверх.
