- Человек в жизни должен все учиться и учиться, - сказала Элла, забирая посуду. - Ходить-то научаются скоро, иной уже в восемь-девять месяцев шлепает, как он потом пойдет по жизни - это уже другое дело. Бывает, что и не постигает эту науку.
- Вы, санитарка, любите говорить с заковырками, - сказал Эдуард Тынупярт, который обычно пропускал слова Эллы мимо ушей. Сейчас он был рад как ребенок, что с ходьбой пошло гладко. - Если мужика держат ноги, то уж он будет знать, куда ему идти.
И весело рассмеялся.
- Мужики меньше всего знают об этом, - не отступилась Элла. Таким приветливым этого сердитообразного -бородача она еще не видела. Избавление от "коечного" заточения делает всех инфарктников проще и приятней, видать, и на него это действует. - Без конца шатаются по улицам, без конца слоняются по, кабакам и пивнушкам.
Какой-то пожилой, страдавший от легочной и сердечной недостаточности товаровед сказал:
- В молодые годы, известное дело, творят глупости. Даже за бабами таскаются.
Постоянное удушье сделало его желчным, он любил поддевать.
- За бабами мужики и должны таскаться, - усмехнулась Элла, успевшая уже собрать на поднос тарелки - Пока мужики плелись за бабами, дела были в порядке. Это теперь, когда бабы стали бегать за мужиками, все уже спуталось и смешалось.
- Женское умение ходить ты хаешь больше, чем мужское, - пошутил Андреас. Он внимательно следил за первыми самостоятельными шагами Эдуарда и чувствовал теперь облегчение, будто сам учился ходить между кроватями.
- К сожалению, разницы тут между мужиками и бабами нет. И мужики и бабы одинаково идут на дно, - согласилась Элла. - Тем, что волочатся друг за дружкой, и прочим всяким сводят на нет свои жизни. У кого хватает терпения раскинуть умом, куда идти, знай- прутся. Прутся очертя голову, пока к нам не угодят.
Андреас засмеялся:
- Ты, Элла, сама носишься как угорелая, колобком катишься то в одну палату, то из другой палаты, а нас призываешь умом раскидывать.
- Я не попусту мельтешусь. Если вовремя не принесу вашему брату судно - напустите в постель, опоздаю с обедом - начнете скулить, как поросята в загородке. Мне и положено перекатываться. Человек должен работать так, чтобы пар шел от него. А в теперешнее время стараются все легко получить. Не терпится на одном месте усидеть столько, чтобы стала работа нравиться. Попробовал месяц-другой, самое большее три-четыре месяца - и подавай бог ноги, бегут на другое место. Так же и с бабами. Скачут от одной к другой, все похорошей да получше ищут. Только хорошей да лучшей и не находится, если не узнают как следует друг дружку и не станут уважать. Раньше, бывало, не спеша приглядывались, а в постель ложились, когда не только плоть, но и душа того требовала. Теперь же начинают с постели, есть там любовь или нет. Жизнь всю превратили в лотерею, все гоняются за главным выигрышем.
- За главным выигрышем и нужно гоняться, - сказал Эдуард уже, как обычно, сухо, даже мрачновато. - Без погони эа ним и жить не стоило бы. Жизнь - не прозябание. А большинство прозябает
Андреасу показалось, что Элла обиделась. Он попытался смягчить слова Тынудярта, не ради него, а ради Эллы.
- Мы с тобой, коллега по инфаркту, - сказал он шутливым тоном, - чтобы жить - должны, наверное, немного назад податься.
- Если нод жизнью разуметь то, чтобы тащить откуда только можно, думать лишь о себе, а других топтать, то я лучше прозябать буду, заключила Элла. - А теперь убирайте ноги, я отнесу посуду и приду пол протру.
Вскоре Элла вернулась. И тогда было слышно лишь, как по полу шваркала мокрая тряпка. Обычно Элла во время работы тараторила, но сейчас молчала. Ручка половой щетки проворно скользила в ее ладонях, щетка не касалась кроватных ножек, и все же Элла протирала всюду, не оставляла ни клочка непротертого. По мнению Андреаса, Элла ничего не делала наспех или абы как.
Оживление, которое только что царило в палате, улеглось. Больные, казалось, ушли в себя. Кроме нею и Эдуарда, все другие сменились. Молодой человек, обожавший слушать транзистор, ушел последним, всего лишь накануне. Ворчун товаровед прибыл позавчера, двух других привезли чуть пораньше. Все были чужими, палата еще не стала единой семьей. Товаровед раза два пытался было завести с Эдуардом разговор, но односложные ответы Тынупярта охладили пыл страдавшего одышкой старика. Будь он, Андреас, пословоохотливее с Эдуардом, возможно, и другие были бы разговорчивее, их молчание действовало на остальных. Однако ни он, ни Эдуард быть сейчас заводилой в разговоре не могли. Отношения их стали куда прохладнее, чем были вначале Тогда они хоть разговаривали, а теперь в основном лежали безмолвно. Обоюдное презрение, видимо, остается столь велико, что они уже не находят пути друг к другу. Да и пытался ли он, Андреас, искать его? Как видно, людям, которые не в силу обстоятельств, а в силу убеждений своих сражались на разных сторонах баррикады, невозможно понять Друг друга. Прошлое шагает по пятам за ними и не дает примириться. Что же это, думал Андреас, почему он плохо относится к другу своего детства, а с чужими, с теми, кто даже в гитлеровской армии служил, может обходиться вполне сносно? На партийном собрании в конторе он защищал некогда служившего у немцев опытного строителя от тех, кого пугала его анкета "Не надо забывать, - говорил он на собраний, - что фашисты насильно мобилизовали в немецкую армию несколько тысяч эстонцев. Дивизию, куда их согнали, назвали дивизией СС. Гитлеровцы действовали так с явным умыслом. Во-первых, служившие там солдаты должны были упорнее драться, в случае плена пощады им не будет, слухи такие распространялись. Во-вторых, служившего в эстонской части человека навечно клеймили Каиновым знаком. Если людям, которые сейчас честно и харошо работают, отказывать в доверии потому, что их когда-то в молодости загнали в эстонский легион, то мы поступим именно так, как и утверждали нацисты, мы оттолкнем от себя десятки и сотни людей, вместо того чтобы привлечь их на свою сторону". Разве он лицемерил на собрании, думал одно, а говорил другое? Нет, он говорил именно то, что думал: заведующий отделом, бывший обершютц, был мобилизован насильно, Эдуард же перебежал к немцам, Этс сделал это, как сам заверяет, по твердому убеждению, и сейчас не* жалеет о совершенном некогда поступке. Хорошо, Эдуард предал, но ведь советская власть простила многих таких людей, к тому же Эдуард прекрасный работник, почему же он, Андреас, хочет быть больше католиком, чем папа римский! Не примешивается ли сюда личное, то, что Эдуард не хотел и слышать об их дружбе с Каарин, что он сообщил своей сестре о его смерти? Просто личная злоба. Не убеждение, что Этс человек, который вчера был врагом и остается им и сегодня. В конце концов, кто он, Тынупярт, теперь? Эдуард не хочет понять его, но разве сам он, Андреас, который до сих пор мечтает сделать мир светлее, не должен попытаться понять Эдуарда? Именно он должен освободиться от предубеждений и сблизиться с ним. Хотя бы для того, чтобы уяснить себе, что происходит на самом деле в душе Этса.
Недавняя откровенность Тынупярта уже не оставляла у Андреаса впечатления, будто зашедший в тупик Эдуард сводит с собой счеты, а выглядела цинизмом, который питается злобой и бессилием, что грызут его душу. Слова Эдуарда: "Благодари судьбу, что не угодил в плен"- снова оттолкнули от него Андреаса. В этих словах Тынупярта сквозила неприкрытая злоба. Так, по крайней мере, казалось Андреасу. Хотя Эдуард и сказал, что Рийсмана расстреляли немцы, Андреас не освободился от подозрения, что Тынупярт все же что-то скрывает. Рийсман только внешне выглядел хрупким, на самом же деле он отличался большой силой духа, должно было что-то случиться, если он позволил пленить себя.
Андреас искоса глянул на своего соседа. Эдуард пребывал в полусидячей позе, газета на животе, глаза уставлены в потолок О чем он думает?
Мысли Эдуарда Тынупярта были прикованы к себе. Радость, которая охватила его, развеялась. Он никогда не сомневался в том, что встанет снова на ноги. Даже в те часы, когда он махнул на все, и на себя тоже. Знал, что по крайней мере недели через две его выпишут домой, больничный лист, видимо, продлят на месяц, а может, и на дольше. Но он не ждал возвращения домой, скорее боялся его. Боролся с этим чувством, но понял, что сила воли на этот раз сдала. Больше он уже не сможет гордиться своей силой воли, которая с устрашающей быстротой таяла. Иногда думал, что все идет от Андреаса, от того, что Атс Яллак оказался рядом с ним и воскресил прошлое. В такие минуты он жалел, что не попросил перевести себя в другую палату. Мог бы сказать, что не переносит храпа и зубовного скрежета - его сосед справа храпел, а "транзисторщик" по ночам скрежетал зубами. Почему он не сделал этого? Наверное, потому, что Атс мог расценить этот его шаг как бегство. Даже тогда, когда его несколько дней назад и впрямь хотели перевести, он противился до тех пор, пока его не оставили в покое. И все по той же самой причине. Интересно, как поступил бы Атс? Впрочем, что ему до Андреаса, до Андреаса ему никакого, дела нет. Самое главное - оставаться самим собой. Сможет ли он? Да и является ли Андреас первопричиной того, что он не в состоянии вернуть себе равновесие, что отказывает сила воли? Не кроется ли причина все же в чем-то другом? Разве он не заметил еще до болезни ослабления своей воли? Почему он нервничает? Он не убивал Рийсмана, его расстреляли немцы. Ну хорошо, он выбил из рук Рийсмана автомат, но у него, Эдуарда, не было выбора. Не было, в тот раз не было. Они бы все равно попали в плен, и Рийсман вместе с ними, они уже были окружены. Рийсман, может, начал бы стрелять по окружавшим их немцам, может, кто-то и поддержал бы его, но что бы это могло изменить. Все равно политрук был бы убит, фанатизм Рийсмана лишь дорого обошелся бы им Все могли погибнуть, все. Эдуард Тынупярт внушал себе это, но все труднее ему удавалось владеть собой.
