близкое к нирване.
– На каких фактах?
– Если господин Пьер Гроссман не пойдет на уступки, доказательства будут представлены суду.
Господин Солнье в гневе вскочил:
– Это надувательство!
Монсеньор Гаус встал с места с таким же негодующим жестом, как и его оппонент:
– Хорошо, мы предоставим факты суду. – И, ледяным тоном: – Господа…
– Я не имею полномочий… – Господин Солнье так и не сел; ему позарез была необходима отсрочка. – Я хочу, чтобы вы мне доказали, что говорите правду.
Монсеньор Гаус поразмыслил несколько секунд. Взял чистый лист, перо и написал несколько слов. Потом осторожно подул на бумагу, сложил ее и передал сидящему рядом. Записка переходила из рук в руки, аккуратно сложенная, пока наконец не дошла до Солнье. Тот сел, развернул ее, прочитал и в растерянности поглядел на другой конец стола. Монсеньора Гауса его выражение лица позабавило, и он ответил на еще не заданный вопрос:
– Месье Пьеру Гроссману будет ясно, о чем идет речь.
– Мне следовало бы… – пробормотал Солнье, озираясь по сторонам.
Монсеньор Гаус воздел миропомазанные руки к небу совершенно литургическим жестом, чтобы дать ему понять, что, разумеется, делайте что хотите, будьте как дома. Он нажал на кнопку, и немедленно вошел помощник, чтобы проводить господина Солнье и двух его адвокатов: те вышли через боковую дверь и направились в отдельный кабинет. Оба монсеньора и немногословный адвокат сидели молча и неподвижно, предстояло ждать. И вдруг монсеньор Гаус указал на телефон:
– Мне бы хотелось послушать, о чем они беседуют с Гроссманом.
– Они не такие дураки, – отозвался монсеньор Вальцер. – Они позвонят по сотовому.
– Неизвестно. – И скомандовал: – Давайте проверим.
Монсеньор Вальцер с видимой неохотой поднялся и подошел к телефону. Нажал кнопку и негромко, с опаской, проговорил:
– Посмотри, нельзя ли подсоединиться к комнате полушарий. Чтобы только мы их слышали.
Через несколько секунд он повесил трубку и с нескрываемым удовлетворением отрапортовал:
– Телефоном Ватикана они не пользовались.
– Гроссман не станет себя компрометировать по телефону, – заметил адвокат Ламбертини, открыв глаза и уставившись на один из пустых стульев, – а скажет только, согласен или не согласен.
– Он согласится, – заявил монсеньор Гаус.
– А что вы написали на этой бумажке? – не смог удержаться Вальцер.
Монсеньор улыбнулся и сделал вид, что бесцеремонное высказывание его подчиненного осталось незамеченным. Пытаясь выйти из неловкого положения, тот перешел в наступление:
– По-моему, вы предпочитаете вести с уголовниками переговоры, вместо того чтобы предать их в руки правосудия.
– По-моему, заводить себе врагов нежелательно.
Ни тот ни другой не заметили, что адвокат, как будто бы погруженный в свои мысли, едва заметно кивнул.
– Вступать с ворами в переговоры значит красть, – не унимался Вальцер.
– Монсеньор Вальцер… – Тут Гаус окинул его самым ледяным взглядом, на какой только был способен. – Перестаньте разговаривать со мной таким тоном, мы же не дети малые.
Бесстрастный адвокат неуловимым движением дал понять, что ответ пришелся ему по вкусу. Вальцер, напротив, застыл от изумления с раскрытым ртом. И продолжал настаивать на своем:
– Если вы обнаружили их слабое место, какое угодно, то сейчас самое время с ними покончить. Как в случае с Умберто де Люкой.
– С Умберто у нас не было вражды.
– Однако вы его уничтожили.
– Чтобы избежать еще большего скандала.
Адвокат Ламбертини снова задремал.
Монсеньор Вальцер запальчиво ткнул пальцем в воздух:
– Вы правы, так оно и есть. Но ведь они-то как раз враги.
– Не имеет смысла душить противника, если хочешь, чтобы он улизнул, не царапаясь.
– Зачем же давать преступнику улизнуть? – И продолжал, не находя более убедительного довода: – Кесарю кесарево, а Богу…
– Монсеньор, – сухо, бесцеремонно, раздраженно оборвал его монсеньор Гаус. – Если хотите научиться вести переговоры в случаях, когда на кону миллионы, засуньте себе язык в карман, а проповеди в задницу.
Красный как помидор монсеньор Вальцер заглянул к себе в портфель и начал в нем рыться как будто в поиске утраченных ценностей.
По истечении шести минут неловкого молчания трое эмиссаров вернулись в залу. Делая над собой усилие, чтобы казаться непринужденным, господин Солнье, садясь, сообщил:
– Хорошо, месье Гроссман согласен вести переговоры.
* * *
– Выходит, теперь тебя величают Ивом Солнье.
– А тебя монсеньором.
– Между прочим, я епископ.
– Я не понимаю, что происходит. Я не контролирую ситуацию, твою мать.
– Мне жаль, но я обязан исполнить свой долг.
– Убить тебя мало.
– Во что тебя угораздило вляпаться, месье Солнье?
Они умолкли, потому что официант подошел к ним, чтобы убрать тарелки, предварительно окинув их обоих по очереди долгим взглядом.
– Что означает Ноль, Номер Один, Номер Два и Номер Три?
– Ты с ума сошел, если думаешь, что я буду тебе сейчас это объяснять.
– Как же ты хочешь, чтобы… У меня нет веских доводов, чтобы вести переговоры, если я не знаю, зачем Гроссман…
– Единственное, о чем ты должен со мной договориться, это о том, как вы собираетесь вернуть Церкви украденные полотна.
Господин Солнье улыбнулся официанту, который принес им тарелки с очень аппетитным хеком с картошкой. Когда тот наконец ушел, он наклонился над тарелкой и тихо проговорил:
– Если я по своей вине провалю эти переговоры, меня ведь могут и убить.
Молчание. Хек остывал. Хек был с подрумяненным чесночком и небольшими ровными картофелинами, от которых исходил изумительный аромат. Теперь они не смотрели друг другу в глаза, сколько же времени прошло, как мы отдалились друг от друга, а работа у тебя теперь такая, что ты висишь на волоске между жизнью и смертью.
Ив Солнье знаком пригласил его преосвященство кушать. И сам показал ему пример, приступая к еде с таким жаром, как будто вовсе и не говорил несколько мгновений назад, что его могут убить. У монсеньора, напротив, аппетит пропал. Он отложил приборы в сторону и поглядел на своего собеседника:
– Провалить ты их провалишь. И все-таки я уверен, что ты найдешь способ остаться в живых.
– Что означает Ноль, Номер Один, Номер Два и Номер Три?
– Я не могу тебе этого сказать.
– Ерунда. Ты можешь рассказать мне все, что хочешь.
– Нет, мы играем в разных командах. Как так вышло, что из двадцати шести картин, которые привезли на выставку в Барселону, воры украли только те три, которые в Осло были на хранении у Церкви?
– Проще простого. Они были гораздо дороже всех остальных.
Монсеньор положил в рот кусочек рыбы и нехотя стал жевать.
– Тебя действительно могут убить?
– Мы можем друг другу помочь. Что означает Ноль, Номер Один, Номер Два и Номер Три?
– Короче, ты хочешь взять Гроссмана за яйца?
Солнье усмехнулся, помахивая вилкой. И снова принялся за еду. Монсеньор Гаус огляделся вокруг, желая убедиться, что поблизости нет официантов,
