И всё… И до сих пор я не могу поверить в то, что больше никто не скажет мне об окружающей нас безвкусице неповторимым, единственным в мире голосом.
Писатели, поэты часто пишут вещи весьма неточные, необязательные. Точность — это или газетный очерк, или фотография. В неточности есть своя прелесть, недосказанность, пространство для полета фантазии, не скованной мыслью. Ну, как это понять — что все семьи одинаково счастливы или наоборот? Да, разумеется, по-разному и несчастные, и счастливые. Или вот: "Мы с тобой случайно в жизни встретились…" Так ведь все встречи случайные, кроме тех, что запланированы. А их и встречами-то назвать нельзя.
Вот такая псевдофилософская мутота начала кружиться в моей голове, когда Анна, жена Городницкого, позвонила и сказала, что Саня в больнице, что орет от болей и что, может быть, его придется оперировать.
Она говорит, а я и слушаю и кручу в голове вот это, что сейчас записал. Мол, болит у всех одинаково, а реагируют по-разному… Что каждая болезнь случайна, а звонки мне закономерны. Что Анна не только жена Городницкого, но и поэт Анна Наль, а потому случайности в ее монологе тоже закономерны…
Алик Городницкий до нашей встречи жил в Питере и, будучи океанологом, плавал вместе с моим другом еще со школьных лет, Игорем Белоусовым. Игорь приходил из плавания и много рассказывал про какого-то Алика, который стихи пишет и песни слагает, что он приятель Дезика Самойлова, что женился на москвичке и скоро в столицу переедет. Не больно мы трепетали перед грядущим знакомством. Какой-то Алик Городницкий! Да и имя-то — Алик! Сколько их, в нашем поколении, Аликов. Когда он появился, мы стали звать его, по-видимому из какого-то внутреннего протеста, Саня.
Появился он, когда Игорек наш внезапно умер. Игорь, был большой, а сердце оказалось у него маленькое, не хватило сил носить такое крупное тело. Сорок три года! Первая смерть в нашей компании. Шесть мужиков ревели как белуги. По себе плакали. Брюхом поняли, что есть норма, а что артефакт. Но уж очень рано: Игорь — сорок три года, Юра Бразильский — сорок пять, Юра Ханютин — сорок восемь, Тоник Эйдельман — пятьдесят девять, Володя Левертов — шестьдесят шесть. Мы-то, оставшиеся, уже имеем право пожить, заслужили, а те — поторопились, они еще имели право только жить!..
Игорь умер, и приехал Саня — познакомились.
"Мы с тобой случайно в жизни встретились…"
Говорят, Саня хороший ученый. Не знаю — не компетентен. Но он, точно знаю, путешественник, океанолог, доктор наук, профессор, член Академии естественных наук. Саня — бард. Подразумевается — сочиняет песни и поет их под гитару. А играть на ней не умеет, и голос… Ну, голос… А мы слушаем, радуемся.
Вот одна из песен начала нашего знакомства "Жена французского посла": "Как высока грудь ее нагая, как… — и дальше начинается загадка — "нАга высокая нОга". "Как нага высокая нога" или, может, наоборот, "как нога высокая нага"? Аня, что сначала: «нога» или «нага»? Анна при поэте первый слушатель, первый критик, первый одобряющий, ободряющий, и она же первый хулитель, сама поэт — стало быть, на одних просторах их мысли и чувства блуждают, сталкиваются, обнимаются и расходятся. "Ань, в первом случае О или А?" — "Ну, конечно же. О". Ах, какая необязательная категоричность! "А почему?" — "Сначала суть, потом качество". — "А может, суть в наготе?" "Про наготу все уже было сказано, когда грудь описывал. А теперь перешел к другому центру красоты". — "В груди, может, важнее, что она высокая?" — "В груди все важно — и нагота, и высота. Он смотрит. Сначала одно, потом другое, но прежде всего, что другое, — нога. Сначала увидел, потом описал. А вообще пусть останется тайной. Хотя я писала: "Есть гармонический режим в освобождающейся тайне". Может, я и не права?" — "Ну вот, и тебе не ясно, хоть ты и поэт".
"Булат, а ты как думаешь, когда у Городницкого в "Жене французского посла" нога, а когда нага? В первом случае или во втором?" — "Да какая разница! Не забивай голову ни мне, ни себе. Пускай ученые на эту тему мыслят". — "Литературоведы?" — "Кто хочет". Булат не стал задумываться над чужими песнями: "Каждый пишет, как он дышит, каждый дышит, как он слышит". Нет, не так, кажется. "Каждый пишет, как он слышит…" Надо бы спросить у Булата… Нет, уже не спросишь…
Ну а что нам скажет Юлик Ким? "Это, как посмотреть. Я бы написал вначале, что она нАга. Грудь нагая — м-да… — и дальше иду по всей наготе героини. Спускаюсь взором и вижу ногу…" Ира Якир, жена Юлика, перебила: "Да нет же, Юлики! Сначала должна быть нОга. У Алика, по-моему, должно быть так. Во всяком случае, так я чувствую". Чувствует! Это уже поэтический подход!.. Каждый слышит, как он дышит… А, может, для Юлика как раз и нет проблемы. Почти как в песенке его: "Дорогой Юлик мой, ты меня послушай, если очень хочешь есть, ты бери и кушай…" Мол, чувствуй, как хочешь, мол, как дышишь, так и понимай. Да песенка-то совсем не про то…
Видно, все же надо у самого Сани спросить.
Не успел — Анна звонит с тревожными мыслями об операции. Он лежит в больнице. Как близкий друг и доктор, я должен, безусловно, срочно к нему поехать и хотя бы посочувствовать.
Алик лежит, задрав ногу на положенный поперек кровати стул. Так ему легче. Мы поговорили о болезни, о перспективах. Ему недавно сделали укол, и сейчас боли уменьшились, он в состоянии говорить и о другом, а я заворожен его нагой ногой, задранной на высоту стула, и не в силах удержаться от мучающего меня вопроса. Спрашиваю. Отвечает раздраженно, до ноги ли жены посла, когда своя мучает. "Отстань. Конечно, сначала нАга. И не допытывайся, почему! Потому что… Мне так хочется". Каждый пишет, как он дышит… Все верно… "Даже в моей работе об Атлантиде не может быть ничего стопроцентного, но там надо все-таки доказывать, а здесь — не морочь голову. Сначала нАга! Понял?"
Вот и все. А когда ему сделали операцию, для меня пропала актуальность этой песенной загадки.
Но потом еще одна загадка появилась. Наш друг, профессионал-физик и любитель-пушкинист профессор Фридкин Владимир Михайлович, член различных зарубежных академий и университетов, как-то в Риме, занимаясь не столько Пушкиным, сколько Дантесом и Натальей Николаевной, попал на виллу, если я не ошибаюсь, Волконской, а сейчас там резиденция английского посла в Италии.
Слово за слово, и за культурно-светским разговором выяснилось, что когда-то нынешний хозяин виллы служил в английском посольстве Сенегала. Володя, любитель художественного устного рассказа, прочел стихи Сани о жене французского посла, с красочными и веселыми комментариями о высокой груди нагой ноги. Посол и его жена серьезно и озабоченно стали выяснять, в каком году это было. "Слушай, — обратилась жена посла к супругу, — это же, наверное, Жермена?" Володя пытался объяснить, что все это выдумка, поэтический вымысел, мыслительное гуляние художника, но, как часто бывает, люди, как ты им ни талдычь, в литературном герое норовят обнаружить реальное лицо. И собеседники нашего профессора отвлеклись от своего разговорчивого гостя и стали перечислять миллион женских имен времен своей прошлой дипломатической деятельности. И каждый раз спрашивали профессора: "А, может, это была Мари?" А он, уже негодуя на себя за болтливость, пытался все же убедить хозяев, что в любом случае, даже если этот факт имел место, он, Фридкин, совсем не в курсе деталей.
Впрочем, к этой загадке Городницкий имеет косвенное отношение. Но он ее породил.
Поэт имеет на это право. А?
Булат не любил, а может, боялся летать на самолетах. Да собственно, куда летать-то? Он еще тогда был невыездной, а в Ригу, Ленинград, Тбилиси или Крым вполне и поезд сойдет. Но вот начались первые поездки — прорвало плотину еще в брежневские времена, и каждый раз не только для него, для всех нас это было волнующее событие.
В то время неписаным законом было устоять при прямой покупке "партией и правительством". Но порой сдавались при возможности поехать в страны уже много лет гниющего капитала. После чего павшие, в своем глазу бревна не видевшие, смотрели на мир взором ясным и глазами ели начальство. Но к Булату это отношения не имело. Даже не в принципах дело, а в гордости его. Не могу себе представить Булата, отвечающего на вопросы маразматиков из выездной комиссии райкома: "А скажите нам: кто сейчас руководитель компартии Венесуэлы?" Тьфу ты… Даже вспоминать тошно. Говорили о гордости кавказской, а, по-моему, просто достоинство истинного интеллигента. Истинный-то блюдет честь свою не слабее горского князя. Истинных, наверное, как и князей, мало. Он — был.
Одна из первых поездок его была в Гамбург, и он по старой привычке сел в поезд. Он уехал, и все радовались такому его успеху. Только сейчас понимаешь, какими были мы самодовольными дураками, порой просто мелкими людишками с хорошими мыслями, правда, чаще приватными, кухонными… и по месту высказывания, да и по существу.
