Там, где человек, – это я. Там, где каждый из нас выступает за себя, там, как след ноги на песке, остается собственность.
Хорошо это или плохо? Это неплохо и нужно, если нога собственника ступает по незанятой земле. Но как только по этой земле другие прошли, надо глядеть, чтобы не поставить ногу свою на чужой след.
Вот почему нас всех манит к себе девственная природа, земля, по которой не ступала еще нога человека.
Вот почему иной раз даже и вовсе землю бросаем, – нам тесно, мы становимся на путь искусства и там ищем путей, по которым никто никогда не ходил.
Черные скалы
Еще я чувствовал ночью властолюбцев как нечто чуждо-бесспорное, что-то вроде черных скал, на которых и мох не растет.
Через тысячи лет, может быть, и отмоет вода от них и унесет в поля плодоносные пески, но сейчас они стоят, погруженные в воду, и нет ничего у них с водой, и у воды – с ними.
Листья падают
Падает дубовый лист осенью, и удобряется почва там, где он упал. Вся жизнь его была от весны до осени, а мы, люди, тоже ведь листья от всего человеческого дерева, каждую осень падаем и знаем, что весной мы снова будем жить.
Мы тем только и отличаемся от листьев древесных, что это знаем и живем, как бессмертные, и не хотим вовсе считаться с тем, что и нам, как листьям, когда-то придется тоже лететь. И мы все упадем и удобрим ту почву, где нас закопают.
Самое удивительное в жизни, что не только человек, но и все животные и растения, обреченные на короткое, иногда до мгновения существование, живут, не думая об этом, живут, как бессмертные боги, и это несомненный факт, а дальше идет разделение мнений.
Одни понимают жизнь как обман, другие – как личное свидетельство бессмертия.
Полет в бессмертие
Беллетристику как таковую нельзя перечитывать, а можно повторять лишь поэзию и мудрость. Но читается беллетристика и пишется легче всего.
Беллетристика – это поэзия легкого поведения. Настоящее искусство диктуется внутренним глубоким поведением, и это поведение состоит в устремленности человека к бессмертию.
Никто не свидетельствует так о бессмертии, как все живущее в природе и дети. «Будьте, как дети» – это значит: «живите как бессмертные».
В природе нам дорого, что жизнь в смысле бессмертия одолевает смерть и человек природе подсказывает существование бессмертия и на том торжествует.
В природе осенью все замирает, а у человека в это время рожь зеленеет. В природе жук просто жундит о бессмертии, а у человека – Моцарт и Бетховен.
Начинаю только теперь понимать Чехова, что он тоже, как майский жук, по назначению, летел к бессмертию, но летел и, как человеческий ракетный снаряд, ударял по неподвижному воздуху старого мира.
У нас только теперь, когда видишь уцелевшую барыню в старомодной шляпе или что-нибудь из старого мира, по-чеховски сжимается сердце тоской.
У него же это было всегда, и в этой тоске он летел вперед, и этим он был тоже пророком.
Сила времени
Когда в жизни своей мы подходим к необходимости решения трудного вопроса, некоторые (большинство) обращаются к книгам или ищут совета. А некоторые поступают так: не решают трудного вопроса, а терпеливо доживают до решения.
Раньше, действуя, держал в душе, чтобы вышло непременно по-моему так. А не так выйдет – это все равно, что я бы пропал. Между «так» и «не так» не было никакого промежутка, и оттого было трудно править собой, как автомобилем, когда нет в руле люфта.
Теперь, когда у меня что-нибудь не выходит, я откладываю работу в полной уверенности, что через какое-то время за ней придут, и тогда я спокойно доделаю.
Мало-помалу приходит счастливое время, когда смотришь в себя, как в природу, и понимаешь, что мысли твои растут в тебе самом, как все растет в природе, выходя из темной утробы семени на солнечный свет.
В метро
Сегодня в метро понял наконец, почему эта старая прежняя поднимается в душе тоска. Ехал человек старый с большой седой бородой.
– Хороша борода, – сказал мальчик с острыми глазами.
– Чем хороша? – простодушно спросил старик.
– На швабру годится, – ответил дерзко мальчик и на всякий случай отошел в сторону.
В вагоне засмеялись.
Тут вот и решилась загадка о тоске. Раньше седая борода значила личную старость человека. Умирал человек – исчезала борода, но тут рядом была другая, третья, все старики тогда носили седые бороды. А теперь с этой бородой исчезает вся борода всего человека, время проходит – и старики больше не носят бород.
Причина тоски в явлении невозвратного: могилы не на кладбище, а на улице. В этом чувстве уходящего в могилу времени воспитал Чехов свою поэзию.
Приданое
Река питается скрытыми родниками: все ею пользуются, а за рекой родники. Так и у писателя пишется. А пишется тем, что у него за душой. И все мы потихоньку спрашиваем: «А что у него за душой?»
Очень часто: писатель блестящий, а за душой ничего. И еще я сравниваю поэзию с невестой, у которой бывало раньше приданое: что за невестой, что за поэзией, что у писателя за душой?
Все знают, что за душой у Пушкина, Лермонтова, Фета, Блока, и все мы знаем тоже поэта, стоит его назвать сейчас, и все скажут в один голос: «Пишет очень легко и забавно, только у него нет ничего за душой».
Можно самому быть пьяницей и вообще с собой можно делать, что только заблагорассудится, но если рядом с этим рождается поэзия, мы прощаем поэту его поведение. Есть поведение, невозможное для поэзии, и есть поведение, как путь в поэзию.
Мой очерк
Если бы меня спросили, чем отличается прозаический очерк от поэтического, я ответил бы так: отличается направлением к тому или к другому читателю.
Так вот мои «Адам и Ева» были направлены читателю газеты «Русские ведомости»: тут поэзия подчинена определенным служебным законам.
В поэтическом очерке «Черный Араб» тот же материал был направлен читателю толстого журнала «Русская мысль» под редакцией Брюсова. Тут поэзия не ограничивалась требованиями переселенческой темы «Русских ведомостей» и, без оглядки на какое-либо практическое дело, направлялась прямо к сердцу читателя.
Так что прозаический очерк в моем опыте – это служебный, деловой; поэтический – свободный и, осмелимся сказать, – праздничный.
Но все равно – поэзия или проза, они исходят одинаково от «поэта в душе», и если нет этого центра, то все равно ни стихи, ни очерки литературой не будут.
С большой радостью перечитав теперь, через тридцать восемь лет после первого напечатания, служебный очерк «Адам и Ева» и праздничный «Черный Араб», напечатанные в 1909 году в «Русских ведомостях» и «Русской мысли», я с чистой совестью «поэта в душе» могу теперь ими иллюстрировать свою мысль и, может быть, даже сказать: моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком, и в ней мое поведение: пишу – значит, люблю.
Дорогая книга
В книжном деле вот диво, что чем больше их издают, тем труднее до них добраться читателю. Тут, возможно, происходит то же, что с письмами в начале революции, когда переписка граждан была объявлена бесплатной и марки уничтожены: тогда письма перестали доходить, потому что почтальоны их сваливали, как бесплатные, под мосты.
Так и с книгами происходит что-то в этом роде Книга, как и письма, должна быть оплачена хорошо. Трата денег читателем создает личное усилие на пути к обладанию книгой: пусть потрудится для этого чтения читатель хоть отчасти, как трудился автор, как трудится странник на пути в Мекку свою.
Книга художественная должна быть доступна тем, кто готов за нее жертвовать.
Юмор
Без философии можно обойтись в жизни. Но без юмора живут только глупые.
Трагедия Дон Кихота
Есть мысли и чувства, еще не высказанные человеком. Есть невысказанные, но погребенные под обломком падающего времени, несовременные. Но есть тоже высказанные и пережитые, но встающие из-под всходов нового времени, из-под обломков погребенного, прорастающие. И люди есть, подверженные влиянию тех встающих мыслей и чувств.
Люди эти слепо идут и попадают в нелепое положение и по-разному разрешают трагедию Дон Кихота… Я разрешаю ее на пути поэтическом.
Совестно
Ветер в спину – и человек сразу глупеет, так сейчас у меня. И я это чувствую по ослаблению участия и внимания к другому человеку. В то же время и совестно, и хочется выдумать компенсацию и противоядие к своему «счастью» и тем самым, может быть, и оправдать его.
Так возникла благотворительность.
Зеленые листья
Листья на дереве все разные, и в точности ни один не может сложиться с другим, и они все работают. Но мы редко замечаем напряженную работу зеленого вещества хлорофилла под действием солнечных лучей и только любуемся и наслаждаемся красотой дерева.
