других, которые сегодня выступили с весьма… э-э-э… драматическими речами.
Это был судьбоносный момент. Надо отдать Саше должное: в его состоянии он ни разу не запнулся.
Вот вам и тихий спокойный отдых.
Сейчас час ночи или около того, и я забился в свою дыру. Вечерняя греческая трагедия, разыгранная перед всей деревней – люди смотрели, аплодировали, потом затаили дыхание от ужаса, – затронула и меня.
Теперь я чувствую себя виноватым. Ужасно виноватым.
Говорят, следует быть осторожным со своими желаниями, потому что, когда они исполнятся, результат может не понравиться. И мне не понравился.
Сегодня, когда я подвешивал моего насквозь промокшего кролика за лапу на бечевке, которую ухитрился натянуть на своем окошке (я не мог рисковать, оставив его на веревке на улице), я просил Бога подобрать справедливое наказание для Рупса, поскольку сам не мог придумать ничего достаточно тяжкого. Со временем что-нибудь нашлось бы, но мой мозг был одурманен хлоркой и эмоциями.
И тут бац! Большой Босс находит жемчужину: Рупс остался без дома и без единого пенни. Без пениса было бы лучше, но дареному коню, как говорится…
А самое лучшее – его ожидает какая-нибудь государственная средняя школа. Если такие существуют на окраинах Годалминга, что маловероятно. Но поскольку они почти нищие, им, наверное, все равно придется переехать в какое-нибудь отвратительное место.
Рупс, соответственно, будет уничтожен какой-нибудь бандой отморозков в худи и с ножами, которые выбьют из него частную школу, а потом еще добавят.
О радость!
С другой стороны, я внезапно понимаю: он может установить контроль, стать вожаком стаи и в результате спасет состояние семьи, начав торговать наркотиками и настояв, чтобы его банда сменила кроссовки и худи на туфли от Лобба и пальто «Акваскутум». Хотя, стоит заметить, я допускаю и другой исход: со временем он неизбежно попадется, став жертвой собственной самонадеянности, и, вероятно, отправится за решетку в компанию насильников и извращенцев.
Однако, как бы я ни был ошеломлен ответом на мои молитвы – и к тому же таким оперативным, – выражения лица малышки Виолы хватило, чтобы я почувствовал себя совершенной задницей.
Жирной и вонючей.
Так что победа эта – пиррова, как оно обычно и бывает.
Джулз и Рупс исчезли в ночи, как любовники прошлого, оставив на меня отчаянно рыдающую бедняжку Виолу.
Когда мы приехали домой, мама, которая ощутимо протрезвела после Грязных Танцев с мистером Я-все-устрою – фу! – ушла наверх укладывать Виолу спать и велела нам с Хлоей следовать ее примеру.
Мы тихо поболтали у подножия лестницы, а потом расстались на ночь. Хлоя, похоже, находила ситуацию прикольной, но ведь она, по-моему, и выпила больше, чем мама, – привычка, от которой придется отказаться, когда мы обручимся. Ей гораздо интереснее было рассказать мне все-все о распрекрасном Мишеле, младшем сыне мистера Я-все-устрою, и какой он обворожительный… еще одна привычка, от которой придется отказаться.
Она злилась, что мама потребовала покинуть праздник и вернуться с нами домой, хотя Мишель уже предложил подбросить ее позже на мотороллере. А еще злилась, что Сэди осталась. Та подцепила десятилетнего пацана, который тоже предложил подбросить ее домой на мотороллере.
Я знаю, что она мамина лучшая подруга, и она забавная, но разве не приходит время признать, что уже поздно? Что ты уже слишком старый? Лет эдак в двадцать пять?
Мини-юбка Сэди соперничала с мини-юбкой Хлои отсутствием длины, и я правда думаю, что кому-то, например маме, следовало бы взять ее за руку и посоветовать взять на вооружение более зрелый подход к выбору одежды. Желательно основанный на монашеском одеянии и определенно не показывающий колени.
Молодящаяся старуха… ну, это клише себя оправдывает. И, на мой взгляд, именно так выглядит Сэди.
Я как-то раз посмотрел «Выпускник» [4]. И не понял, вот правда не понял.
Снимаю шорты и футболку, заваливаюсь на кровать – и оказываюсь в луже.
Вот черт!
Поднимаю глаза и вижу, что Би все еще пытается побить мировой рекорд по висению вниз головой, и понимаю, что это он за несколько часов залил подушку и простыни. Встаю на кровати и снимаю его. Он относительно сухой. Неудивительно, поскольку вся вода теперь находится в моей постели.
Я ухитряюсь развернуться на кровати, чтобы пневмонию заработали мои ноги, а не грудь.
Закрываю глаза и пытаюсь уснуть… но адреналин бушует в крови, сердце внушает телу, что оно бежит пять миль вверх по склону. При температуре больше ста сорока градусов. Я не могу унять его стук и расслабиться. И знаю почему.
Даже оставив Рупса и его странную семью в стороне, в моей собственной происходит неладное.
Этот танец. Он и она…
Последствия, откровенно говоря, внушают ужас. Наш стержень, наша душа, сиречь моя мать, кажется, оторвалась от папы. И если так, это, вероятно, означает, что она отрывает нас всех от нашей… жизни.
То, что у меня приемный отец, что мы вынуждены терпеть друг друга, что он не купит мороженое дороже фунта и я знаю, что он считает меня странным, потому что я предпочитаю Платона Пеле, едва ли идеально.
Но сегодня вечером я осознал, что он не так уж плох. В сущности, он вполне приличный мужик. Он… надежный – по сравнению с другими альтернативами, которые я мог бы упомянуть. Которые не… он не… альтернатива.
Робкий стук в дверь.
– Алекс, ты не спишь?
Это Виола. Ой, блин.
– Э-э, вообще-то да.
– Ладно.
И я слышу, как ее тихие шаги удаляются. И чувствую себя таким виноватым, что заставляю себя встать и открыть дверь.
– Теперь не сплю, – говорю я неясному призраку в белой сорочке. – Тебе что-то нужно?
Она качает головой.
– Я просто услышала, как мамочка вернулась с Рупсом, но она заперла дверь спальни и велела мне уходить, – шепчет она безутешно.
Я протягиваю ей руку.
– Хочешь немножко посидеть в моей Кладовке для метел?
– Спасибо. – Она берет меня за руку и идет за мной в комнату.
ιζ'
Шестнадцать
В половине шестого утра Уильяма разбудил яркий солнечный свет, льющийся через окна с незакрытыми ставнями. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он не дома в Сидер-хаус в Хэмпшире и не в Пандоре. Он был в одной из гостевых комнат в примыкающем к винодельне элегантном старом доме Алексиса Лайла.
Понемногу события вчерашнего вечера начали просачиваться в сонный мозг, и он тихо застонал.
«Ну и дела».
Он встряхнулся, чтобы полностью проснуться, потом вылез из кровати и внимательно посмотрел на человека, лежащего на соседней кровати. Убедившись, что Саша дышит ровно и крепко спит, и зная, что шансы снова заснуть самому ничтожны, он оделся и тихо спустился в прохладный, выложенный плиткой коридор.
В доме было тихо, так что он вышел через парадную дверь и бесцельно побрел по длинной подъездной дорожке, через начинающуюся за ней грунтовую дорогу и дальше, меж запыленных рядов виноградных лоз.
Уильям шел в мягком,
