73-м километре. Том самом, куда сегодня утром отправился Ярков. Да попал в беду. Он сейчас лежит в шалаше из еловых веток, облепленных снегом. Приятная истома охватила все его тело.
Костя Ярков замерзает.
И конечно, воспоминания прошлой жизни пришли к нему.
Сталина была старше Кости на три года.
Он ее встретил и потерял. Не уберег. А мог бы? Сталину осудили за связь с иностранной разведкой… Клевета, конечно. Никакой шпионкой она не была.
Сталина родила в лагере ребенка, а потом, уже в 53-м, освободилась. Тогда, по амнистии, выпускали не только блатных, но и всех мамок с детьми до десяти лет. Политических не освобождали. Только бандеровцев, уголовников, малолеток и мамок. Сталина тут же вышла замуж, за какого-то немца. Или еврея. Гражданского расконвоированного шкентеля. Звали его еще как-то интересно. Герхардом, кажется? Костя уже и не припомнит точно. Надо же – Герхард… В управлении Герхарда все окликали Герычем. Ковырял вечную мерзлоту в тоннеле. Крутился возле огуречных грядок. Тогда на склонах, вокруг тоннеля, уже начали разводить теплицы и огороды. Знакомые офицеры, кто видел Сталину в лагере на Акуре – там с 43-го года обустроили лагпункт для женщин с детьми, говорили Косте, что сын похож на него. Акур почти под Ванино, между Тумнином и Тулучами.
Туда Костю в командировки не посылали.
Косте становится тепло в снежном шалаше.
И сломанная нога почти не ноет.
Ах! Какие картины проплывают сейчас перед ним!
Весной он приносил ей охапки розово-фиолетового багульника. Три километра по таежной тропе в одну сторону, три в другую.
Правый склон сопки был розовым от багульника. Кружилась голова…
Сталина любила его. И Костя тогда не смалодушничал. Не струсил. Никаких показаний на Сталину он не давал. Хотя сам Френкель просил Костю написать донос на любимую. Мол, без такого признания к ним на службу поступить не получится.
Сталина осталась в живых. Но Костю почему-то не простила.
Вышла замуж за другого. Надо же! Родила ему ребеночка. Мальчишку…
…Стоп, Костя! Останавливает он сам себя. Стоп. Все было не так!
Она родила его, Кости Яркова, сына. А уже потом вышла замуж. Донос ему, правда, подписывать не пришлось. Френкель просто спрятал в сейф листочек с Костиной росписью, который добыл на допросе Летёха. Сказал: «Ты понимаешь, что мы здесь можем написать любые твои показания… Но я не стану этого делать. Пусть пока полежит в сейфе. Отдам лично в руки, когда будешь уходить из органов».
В своих последних, полубредовых, воспоминаниях Косте хочется казаться лучше, чем он есть на самом деле. А настоящую правду он тоже знает и помнит. Она приходит к нему постепенно, правда. С той, зэковской, ночи любви. Правда состоит вот в чем.
Невиновных сажали в лагеря.
Там их пытали каторжным трудом.
Таким, как Костя, Френкель внушал, что так нужно стране и так нужно товарищу Сталину.
Иначе страну не поднять.
А где рубят лес, там и щепки летят…
Сам Френкель срочно уходил в отставку не по болезни. И не потому, что Бамлаг переименовали в ГУЛЖДС. Он боялся, что скоро начнутся новые чистки и его самого посадят.
Мысли путаются в голове…
Какие букеты багульника он носил Сталине? У них же была всего одна ночь. Наговориться толком не успели. В ту ночь начальство двух лагпунктов выпустило зэков и зэчек на случку. Рвать друг друга на части. За то, что досрочно пробили дырку в каменной горе. Да не получилось у них издевательства над людьми и бесчинства. Вышел священник и крестом остановил толпу. Его потом подстрелили и отволокли в больничку. Погоняло у священника было Апостол. Апостол встретил Костю (Костя институт уже бросил) на вокзале, в Комсомольске. И рассказал, как они сбежали из лагеря вместе с Мыколой-бандеровцем. Молодой, но ранний офицер-вертухай, из ретивых, на лошади догнал их. И расстрелял почти в упор. Только сам Апостол и Мыкола ушли, успели прыгнуть на матрису. Дрезина такая. А четверо остались лежать на рельсах. Покрытых инеем. Среди них была женщина. Ее звали Зина. Ее убили вместе с мужем, тоже зэком. А еще с ними был студент из Хабаровска, по кличке Писатель, и Смотритель путей… Обходчик на железной дороге. Он-то и успел завести дрезину.
Интересно – каких путей?
«А не ты ли их? А, чалдон?»
Он очнулся. Вдруг пришла ясность.
Говорят, что она приходит к человеку перед смертью.
И он сказал сам себе: «Да ведь ты-то их и убил, чалдон!» Но по-другому ведь было нельзя?
Кто ему ответит на вопрос: как можно было поступить по-другому?
Зато сам Костя теперь тоже стал Смотрителем. Только не путей, а тоннеля. Истопник – как-то совсем просто. Обыденно и приземленно. Истопник бани. Истопник барака. А Смотритель Дуссе-Алиньского тоннеля… Звучит хорошо! Весомо звучит.
В ноябре 1950 года строительство тоннеля на время остановили, участок Дуки – Ургал тоже перестали отсыпать. Через два года стройка возобновилась. Потом третья консервация. Думали, что ненадолго. Как раз гору тачек новеньких из Свободного завезли. Побросали где попало.
Через них потом стали тонкие лиственницы и осинки прорастать.
Оказалось, что бросили дорогу навсегда. В марте 53-го умер Сталин. В апреле объявили амнистию, и порталы тоннеля вновь заколотили щитами. Пачками зэки уходили из бараков, бросая тарелки, рваные бушлаты и тачки. Даже ложки бросали. А ведь когда-то не только баланду хлебали алюминиевыми ложками, но и скребли ими, как мыши, породу в горе.
Другого инструмента у них просто не было.
Вот почему Костя не захотел жить в бараке, когда он вернулся топить тоннель. Звук ложек, скребущих скалу, выводил из себя. Словно работали не люди, а скреблись в горе зверьки. Омерзительней звук бывает только тогда, когда гвоздем скребут по стеклу.
Или вот еще… скрипят несмазанные петли на дверях. Ну да… Они же утром сегодня скрипели? Вновь лязгает запор на лагерных воротах.
Опять туман в голове.
Опять Костя бредит и вспоминает во сне.
Откуда-то из небытия, из густого занавеса снегопада, выплывает строгий кабинет, отделанный дубовыми панелями. Штабной вагон специального поезда. Кабинет начальника Бамлага генерал-лейтенанта Френкеля. Шкафы с книгами, стол зеленого сукна, напольные часы с тридцатиминутным интервалом в бое. У генерала Френкеля, экономиста и плановика, каждая минута на учете.
– Чем наградить тебя, Константин, за безупречную службу? – спрашивает Френкель Костю. Бумаги на отставку Нафталия Ароновича уже подписаны. Френкель в гражданском костюме хорошего кроя. В кабинете стоят коробки, пакуются книги, папки, чертежи и карты. Присутствует и Гвоздевский, Федя. Тот самый, бывший кузнец, а сейчас генерал. На стыковке путей он с одного раза забил серебряный костыль.
Именно ему передает дела Френкель.
Костя избегает смотреть в маленькие, но острые глазки Френкеля:
– Помните, год назад я подписал чистый листок бумаги? Вы его спрятали в сейф и обещали отдать, когда я закончу службу в НКВД.
– В отставку
