и две сахарницы сахару извели до того, как корреспондент ушёл. Сфотографировал меня на прощанье, пообещал, когда статью напечатают, прислать по почте экземпляры газеты.
Проходит месяц, нет, больше месяца, встречает меня на лестнице мой сосед и суёт мне под нос газету. Сам хохочет, будто выиграл в лотерею велосипед. Я как глянул на газетные строчки, так чуть в лестничный пролёт не свалился. «Дайте мне сто сорок будильников, и я построю машину времени!» – напечатано было жирно. И под заголовком значилось: «Фельетон».
В общем, этот горе-корреспондент сделал из меня махинатора, пытающегося путём обмана выманить народные денежки.
Полгода я ничего не делал, не мог, всё из рук валилось – из-за этого проклятого фельетона. Выручила меня любовь; спас я однажды женщину. Дело было летом, в июне. Работал я на донных работах, исследовал фарватер Фонтанки на наличие опасных предметов, вдруг гляжу – мамочки мои родные! – прямо у меня перед носом погружается на дно чьё-то тело. Сопелкина Любовь Павловна. В тот момент я ещё не знал, что это была она, узнал я об этом позже, в каюте на борту баржи, когда женщину привели в чувство и отпаивали чаем с лимоном. Но любовь пришла там, на дне, среди водорослей и пузырьков газа. Вот, подумалось мне тогда, девушка моей голубой мечты. Как она попала на дно, объяснялось довольно просто. Ехала на речном трамвайчике, на палубе, облокотившись о борт. Пассажиров рядом с ней не было, все сидели внутри, в салоне. Видит вдруг – плывёт в воде кукла, и до того она похожа на ту, что когда-то у неё была в детстве… В общем, потянулась она за куклой, думала, что легко достанет, но тут судёнышко качнуло волной, Любовь Павловна не удержалась и – за борт…
Любовь придала мне силы. Изобретения сыпались из меня, как горох из прохудившегося пакета. Я придумал электромагнитный гвоздь; я создал прибор для обнаружения останков мамонтов на глубине до восемнадцати метров; исследуя обычную паутину, я выяснил, как зависит от толщины шнурка количество дырочек на ботинке, и изготовил идеальный ботинок. Всё это я посвящал ей, и если бы не материальные обстоятельства, не позволяющие главному изобретению моей жизни обрести реальное воплощение, я бы и машину времени посвятил ей.
О брате я позабыл начисто, думал лишь о Любови Павловне. Я водил её по воскресеньям в кино, покупал ей шоколад и мороженое. Иногда мы заходили ко мне домой, играли в шашки, слушали патефон. Я показывал ей плоды своей изобретательской деятельности. Я краснел, когда случайно моя рука прикасалась к её руке. Я не знал, какими словами рассказать ей про свои чувства, а если бы даже знал, умер бы, должно быть, со страху, прежде чем начать разговор.
Как-то вечером в январе, в субботу, мы сидели с Любовью Павловной у меня, пили чай с сушками и вареньем и слушали пластинку Бетховена. Вдруг в прихожей заверещал звонок. Я открыл, это был брат. Вид он имел помятый, от одежды несло болотом.
– Вот ты умный, – заявил он с порога, не обтёрши ног и даже не поздоровавшись. – Так помоги мне сделать искусственную пиявку. А госпремию поделим по-братски – треть тебе, а мне что останется.
Я опешил от столь странного предложения. Поздоровался, предложил раздеться. Познакомил с Любовью Павловной, налил чаю.
Пил он жадно, сушки ел не прожёвывая, полной ложкой таскал варенье из общей вазы. Когда варенья осталось совсем на донышке, он откинулся на спинку венского стула и сказал, сложивши руки на животе:
– Ты же брат мне, мы же вместе росли. А брат брату никогда не отказывает. Помоги мне сделать искусственную пиявку.
И он принялся занудно рассказывать, что занимается научными опытами, что дома у него целый зверинец, что в зоомагазине, где работает Зойка, жена его, часть товара списывают во время приёмки, пишут в накладной, что подохло животное в результате случайной смерти по дороге из Африки, а сами животное или к себе домой, или на птичий рынок, если, к примеру, птица, – понятное дело, через подставных лиц.
Любовь Павловна тогда возьми и скажи:
– Ах, я ужас как животных люблю.
И, сконфузившись, глазки спрятала себе под ресницы.
Брат как будто только её заметил. Он схватил с тарелки предпоследнюю сушку и сквозь дырку посмотрел на Любовь Павловну.
– Вы не шутите? – спросил он елейным голосом.
– А в особенности рыбок и попугаев, – ещё больше смущаясь, добавила Любовь Павловна.
– Ну уж этого добра у нас завались. Зойка рыбок таскает вёдрами. Мы котов ими кормим и всяких, там, собачонок, на которых я ставлю опыты. Попугаями кормим тоже, но с пернатых какая выгода? Мяса мало, только пух и перо.
– Вы учёный?
Моя Любовь Павловна робко посмотрела на брата.
– Есть такое, – гордо ответил брат.
– Физик? – Щёки у Любови Павловны покраснели, словно ранние помидоры. Она в упор уже смотрела на брата, не прикрываясь никакими ресницами. – На циклотроне работаете небось?
– Не скажите, моя работа ответственнее. Я же медик и по совместительству – дрессировщик.
– То есть как это? – перебил я брата. – Ладно, медик, с этим спорить не стану. Если служишь на пиявочном производстве, значит как-то с медициной да связан. Ну а этот, то есть, как его, дрессировщик – ну а им-то когда ты успел заделаться? И что за опыты на кошках и собачонках, про которые ты только что тут рассказывал?
– Я про опыты говорить отказываюсь, потому что они секретные и никакому разглашению не подлежат. Может, я подписку давал, а подписка – это дело такое. Между нами, – братец резко заозирался, будто в комнате, в шкафу или за оттоманкой, укрывается американский шпион, – они связаны с проблемой бессмертия. А дрессировщик – это так, увлечение, в свободное от опытов время. Ты же знаешь, что я с детства интересуюсь всякой мелкой хвостатой живностью. Ну и приработок – святое дело. Лишних денег никогда не бывает. Вот скажи, ты в деньгах нуждаешься? Только честно, без лукавства, как на духу. Хотя ладно, если чай с сушками, значит вроде бы в деньгах не нуждаешься. Или сушки только так, одна видимость? Чтобы дамочкам пускать пыль в глаза?
И вот тут меня как будто прорвало.
