- Поедем! - ликовал Сережа.
Один из громил, нынче утром арестовывавший гостей, вылез из-за руля и сообщил:
- Получите. Смазано, бак заправлен, там сцепление малость барахлило, я починил.
- Спасибо, - сказал Тетерин и отблагодарил любезного десятью долларами, от которых тот не отказался, а даже стал переминаться с ноги на ногу, за что получил еще десятку и лишь тогда с полупоклоном исчез.
- Погодите! - окликнул садящихся в автомобиль отец-основатель. - Вы что же, нас не подождете? Княгиня решительно намеревается тоже ехать.
- Мы и собирались подождать вас в машине, - ответил Белокуров. - А вообще-то...
Он вылез, отвел своего худощавого двойника в сторонку, что-то сказал ему, затем, достав из кармана бумажник, извлек какую-то записку и показал отцу-основателю. Тот некоторое время разглядывал листок бумаги, потом закивал и возвратил его Белокурову.
- Все прекрасно, - молвил Белокуров, возвращаясь на сиденье рядом с водителем. - Я показал ему схему, как добираться до отца Василия. Они приедут попозже, дождутся заката, помолятся напоследок Ярилке и отправятся. Трогаем, граф!
- Тррогаем, грраф! - прикрикнул чудодейственный мальчик.
Машина завелась с полоборота.
- Прощайте, Жаворонки! - сказал Белокуров.
- Прощай, вонючка, - тихо добавил Тетерин, а мысленно еще и попрощался с собой мохнорылым, который должен был навсегда остаться здесь.
Едва они удалились на некоторое расстояние от причудливого птичьего княжества, как его охватило непередаваемое чувство облегчения, а когда окончательно перестало вонять излияниями чакры - то и вовсе чувство возрождения, оживления, обновления. Теперь он знал, что они держат правильный путь, и ему хотелось смеяться от счастья. И он рассмеялся.
Справа в лобовом стекле садилось солнце, за которым гналось широкое одеяло туч. Вскоре стал накрапывать мелкобисерный дождик, редкие капли которого мгновенно слизывались со стекла встречным ветром. Чем дальше "мыльница" увозила их от княжества, тем легче становилось на душе у Тетерина и, похоже, у всех остальных, включая Сережу, который вдруг запел:
- А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некуда нам огинуться назад.
Слух у него был идеальный, мелодию он вывел безукоризненно.
- Любимая песня Прокофьича, - сказал Белокуров. - А теперь они ее вдвоем распевают. Эх ты, "некуда огинуться".
За час они добрались до Лихославля, от которого, судя по имеющейся у Белокурова схеме, оставалось езды километров двадцать.
- Во сколько же сегодня закат? - спросил Тетерин.
- Часов в девять, - пожал плечами Белокуров.
- Ну, если в девять, они успеют ко всенощной добраться.
- "Жаворонки"-то? Успеют. - Вздох Белокурова означал, что ему бы хотелось их вовсе больше не видеть. - Надо было их на ложный след навести, а я, как дурак, схемана стал показывать. Одна надежда: что отца-основателя отвлечет что-нибудь и он забудет схему. Хотя, скорее всего, они все-таки приедут. Им ведь тоже неохота вонь нюхать. Захотят продышаться свежим воздухом.
Вскоре доехали до указателя "с/х "ДЕВЧАТА", за которым следовало свернуть на проселочную дорогу и ехать еще пять километров до села Радоницы - конечного пункта их короткого на сей раз путешествия. Солнце, не успев добежать до заката, попало в плен к небесным чеченцам, и сразу стало серо кругом, дождь закапал сильнее, но на душе оставалось легкое чувство бегства и, главное, спасения.
На проселочной дороге колдобины устроили "мыльнице" качку, будто среднебалльная буря легкому суденышку, и бедного Сережу укачало и вырвало, причем, что особенно умилило Тетерина, он в перерывах между рвотными спазмами говорил: "Постите... постите... постите..." Не то запамятовал, что в мире есть буква "Р", не то просил, чтобы отныне во время постов ему не давали скоромного.
- Милый, бедный! Извиняется еще! - переживал Николай Прокофьевич.
Дальше пришлось ехать совсем медленно, почти со скоростью пешего человека. Часы показывали пятнадцать минут восьмого, когда впереди меж ветвей встал силуэт высокого храма, похожего издали на готовый к запуску космический корабль. А когда выехали из леса, храм вырос перед глазами во всей своей красе - белый, кое-где подржавившийся облуплениями, обнажившими кирпичную кладку. С одного бока возвышались леса - там велись реставрационные работы. Четыре главных купола уже сверкали голубовато-серебристой жестью. Большой средний еще только ждал своего обновления.
- Пап, смотрри, хррам! - воскликнул Сережа, вновь обретя раскатистую букву.
На крыльце одного из домов появилась пожилая женщина, и Тетерин поспешил подъехать к калитке этого дома. Белокуров выглянул и громко спросил:
- Здравствуйте! Скажите, отец Василий здесь?
- Вы к отцу Василию? - обрадовалась женщина. - Здесь, здесь! - Она сошла с крыльца и продолжала говорить, приближаясь. - Только он в бане сейчас, допаривается. Скоро уж выйдет.
- Я же говорил, что перед Пасхой положено в бане париться, - сказал Тетерин, радуясь, что был прав, и что батюшки тоже парятся, и что они приехали сюда, и что Сережа стал понемногу розоветь, а до того был синегубый.
- А молодой Василий приехал? - спросил Белокуров.
- Приехал, - отвечала женщина. - Он тоже парится сейчас, и Вячеслав, и Лешка. А вы приехали Пасху встречать или уедете?
- Нет, приехали Пасху встречать.
- Какое счастье! Отец Василий неспроста молился, чтобы еще людей послал Боженька. Услышаны его молитвы. А я - жена отца Василия, Наталья Константиновна. Да, и Васина жена приехала.
Тут Тетерин не мог не заметить, как побледнели губы на сей раз у среднего Белокурова. Он еще больше обмяк, когда на крыльце показалась молодая женщина лет тридцати.
- Где машину поставим? - спросил Тетерин.
Белокуров молчал.
- Где можно машину поставить, Наталья Константиновна? - задал тот же вопрос Сергей Михайлович.
- Вон к тому дому. Он у нас гостевой. Вас сколько? Трое? С малышом четверо? В гостевом два места еще свободные есть, а малыша с кем-то из вас - в наш дом, наш дом теплее.
Тетерин повел машину к гостевому дому, поглядывая на Белокурова. Что это с ним? Тут явно было что-то нечисто. Остановились, стали вылезать из машины, а он сидит. Наконец последним выбрался. Жена священника шла к ним с ключом от дома, повела в дом, стала показывать, какое где есть свободное койкоместо.
- Я гляжу, недавно вы этот домик срубили, - заметил Тетерин.
- В конце прошлого года, - ответила женщина. - Располагайтесь кто где хочет, молодые, а вы... не знаю, как звать вас...
- Николай Прокофьевич.
- А вы, Николай Прокофьевич, с мальчиком - в нашу избу. Ой! - она вдруг схватилась за сердце, побледнела и присела на край одной из кроватей. - Что ж я, дура, не спросила-то у вас! Ребят, вы мне только честно скажите: вы не бандиты, не грабительщики?
- Нет, - рассмеялся Тетерин. - А что, разве похожи?
- Не обижайтесь, - взмолилась Наталья Константиновна. - Я потому спрашиваю, что у нас-то тут вчера что было! Напали на нас окаянные, в масках. У одного маска - Ельцин, у другого - Клинтон. Отцу Василию голову пистолетом разбили, Васе тоже. Привязали нас всех к кроватям. искали одну-единственную икону, а ему ее один благодетель подарил. Стариннейшая икона, называется Черный Дионисий. Из школы учеников самого знаменитого иконописца Дионисия. Нашли и только ее забрали. А потом свечка упала, газета вспыхнула да на тюлю перекинулось. Едва не погорели мы, каб житель наш, Алексей, не вернулся вовремя с прогулки. Я со вчерашнего и боюсь всех, а все равно доверчивая. А вы кто будете-то, добры люди?
- Мы из газеты, - сказал Белокуров. Губы у него уже не были такими бледными. - Я - главный редактор. Николай Прокофьевич - мой отчим, Сережа сын, а это - мой сотрудник, Сергей Михайлович, палеоантрополог. Будем о вашем отце Василии очерк делать. И с молодым Василием я знаком, он-то меня и вывел на батюшку, схему дал, как доехать. Скажите, Наталья Константиновна, у Васи с женой никакого арабо-израильского конфликта не было?
- Да нет, все тихо. Хотя я заметила - что-то между ними холодное пролегло, будто противопожарный ров. А что? Плохо живут?
- Да вроде нет, - пожал плечами Белокуров.
- А почему ж не венчаются?
- Не знаю.
- То-то. Венчаться надо! У вас жены есть?
- У меня еще нет, - сказал Тетерин.
- У меня уже нет, - сказал Белокуров.
- У меня уже давно нет, - сказал Николай Прокофьевич.
- А если заведете, то - венчаться. В баню собирайтесь, пока она не остыла. Быстро остывает.
- Спасибо, мы перед отъездом в сауне парились, - сказал Белокуров.
- А я бы попарился, - крякнул Николай Прокофьевич. - И Сережу возьму. Вы-то набанились, а мы нет. Не шибкий там жар?
- Да сейчас уже, наверное, совсем нет жару, тепло только.
- Вот, Сереженька, приготовься впервые узнать, что такое деревенская банька.
Матушка, а с нею старший и младший Белокуровы ушли. Тетерин прилег отдохнуть на выделенное ему койкоместо в противоположном печке углу. Белокуров взволнованно ходил по комнате.
