вовсе загнулся за ненадобностью. Теперь вдоль похожего на вскопанный огород асфальта мостовой тянулись приколоченные к доскам листы гофрированного железа, заросшие грязью и покрытые бессмысленными каракулями, которые не смогли бы сойти даже за подобие того, что обычно называется «граффити». Кое-где листы были отогнуты, открывая то ли проход, то ли лаз в какие-то неведомые норы, где, видимо, хоронились местные обитатели – в том случае, когда у них доставало сил и желания заползти внутрь.
Здесь же, прямо под стенами, валялись на земле те, кого трип застал на полпути в нору, – обернутые в случайное тряпье человеческие отбросы. Судя по исходящей от них вони, эти существа оправлялись, не снимая штанов. Над переулком висел невыносимый запах мочи и экскрементов.
– Ты что, живешь здесь?
– Я? – немного подумав, переспросила Ронит. – Нет, я над рынком… Я ведь предупреждала, что тут не прибрано. Ты сама захотела. Может, пойдем в кафе?
– Ничего, сестренка, – с фальшивой бодростью возразила я. – Не страшно. Я ведь тоже не в Букингемском дворце росла. Давай показывай, куда нам…
Мы вошли в подъезд. На лестничной площадке копошился патлатый, обдолбанный до полубессознательного состояния бомж. Он сжимал в кулаке надтреснутое автомобильное зеркало и отчаянно силился заглянуть в него, но рука всякий раз падала, не дойдя до нужного положения. Бедняга вонял, как дюжина привокзальных сортиров. Ронит наклонилась и подтянула зеркало к носу бомжа.
– Смотри, Влади…
Влади, заросший бородой до самых глаз, замер, уставившись на собственное отражение. Из глаз его полились слезы, а изо рта – непонятная русская речь.
– Смотри, смотри… – ласково повторила Ронит. – Все, хватит? Мы пойдем, Влади. Попробуй дальше сам, ладно?
– Нет! – пробормотал бомж. – Нет! Не надо!
Оставшись без дружественной поддержки, его рука снова упала в недостижимую даль. Влади жалобно взвыл, но мы уже поднимались по лестнице. На следующей площадке не было никого и ничего, кроме нескольких кучек окаменевшего дерьма. Ронит отперла дверь, и мы вошли в ее квартирку – две с половиной комнаты. В привычной обстановке женщина вела себя намного уверенней.
– Ты не думай, тут не всегда было так, – сказала она. – Я ведь живу в Неве-Шаанан с самого рождения. Отец держал лавку внизу, хорошо зарабатывал. Это потом все кончилось – и отец, и лавка, и жизнь. Если хочешь фотографировать, то давай в этом углу.
Ронит напялила широкополую шляпу и повязала платок, так что торчали только глаза – ненормально расширенные зрачки с ярко-зеленым ободком. Я несколько раз щелкнула телефонной камерой.
– Не бойся, не опознают.
Мы уселись в продавленные кресла перед журнальным столиком.
– Вообще-то наркотой здесь всегда баловались, – продолжала хозяйка, – но не так… Было нормально, как везде. Знаешь, по домам, по квартирам. На улицах никто не валялся. Эти конченые – они ведь сначала под мостом кучковались. Знаешь мост Хаагана? Вот там. Попрошайничали на перекрестках, шли под мост, закидывались и там же ложились. Потом просыпались и снова на перекресток. И так до конца. И знаешь, всех это устраивало. Ну кому они мешали там, под мостом?
Я пожала плечами:
– Верно, никому. Ронит, расскажи о…
– А потом какой-то умник решил их выгнать, – перебила меня она. – А куда им идти? В клинику таких уже не берут и в тюрьму тоже. И дома у них нет, как у этого Влади. Почти все тогда были русские, бомжи. Сгорали быстро, года за два, за три. Приходили новые. Куда им таким? Даже в море не утопишь – рыбы трип поймают…
Женщина хрипло рассмеялась. Я опять попыталась свернуть разговор на нужную тему, но она будто не слышала моих вопросов. Прежняя молчаливая заторможенность сменилась безудержной говорливостью.
– Перешли на площадь старого автовокзала – его как раз тогда закрыли. Поставили шалаши, палатки. На улице Фейн-один пристроились, там дом пустой стоял, на слом, вот туда. Его еще Геенной прозвали. В этой Геенне женщины жили, тоже конченые. Эти передком денежку собирали. Мужики в стаканчик, бабы – в передок. Кажется, кто на такую позарится, а ведь находились… – она снова рассмеялась. – Папа тогда еще жив был. Смотри, говорит, Ронитуш, они ведь к нам продвигаются, лет через десять дойдут и до рынка. Как в воду глядел папочка мой покойный… После, когда их выгнали сначала с площади, а потом с переулка Акко…
Я схватила ее обеими руками за плечи и потрясла.
– Стоп, сестричка! Стоп! Хватит!
Ронит непонимающе воззрилась на меня огромными зрачками.
– Не болтай мою голову, там и так все перемешано… – жалобно попросила она. – Знаешь, я бы перекурила для ясности. Хочешь «найс-гая»? У меня есть…
Не дожидаясь ответа, она встала и пошла на кухню, очень кстати оставив на столике свой мобильник. Я в два счета вбила туда прослушку. Ронит вернулась с самодельным бангом, слепленным на скорую руку из полуторалитровой пластиковой бутыли и авторучки с оплавленным в форме раструба концом.
– Извини, есть только такой, – сказала она, набивая в раструб комочек дури из пакетика. – Когда-то был стеклянный, дети разбили… Теперь держу только самопалы. То же самое, ничуть не хуже.
– Где они, кстати?
Женщина щелкнула зажигалкой, глубоко вдохнула заклубившийся в банге дым, помотала головой, выдохнула.
– Кто?
– Дети. Где твои дети?
Она махнула рукой и затянулась еще раз. Комната наполнилась вонью «найс-гая» – самой ходовой и дешевой на сегодняшний день синтетической дури.
– Дети… – повторила Ронит. – Дети… Отняли детей. Социальные службы. Посмотри вокруг. Разве это годится для детей?
– Ты ж хотела взять их в Эйлат?
– В Эйлат должны отпустить, – мечтательно кивнула она. – Сюда их мне не дадут, сто процентов, а в Эйлат отчего же не дать, в гостиницу-то? Приличное место, совсем другое дело…
Ронит снова захлюпала бангом, втягивая в себя вонючий дым. Теперь я поняла, почему она согласилась на встречу со мной. Обещанная поездка в Эйлат показалась ей вожделенной возможностью хоть немного побыть с детьми. Нужно было быть последней свиньей, чтобы обманывать мать-наркоманку этой несбыточной иллюзией. Но мне не хотелось отступать. В конце концов, обман уже произошел, оставалось лишь собрать плоды с его ядовитого куста.
– Слушай, сестричка, давай ближе к теме, – сказала я. – Если хочешь в Эйлат, придется дать то, что они просят.
Она умиротворенно взглянула на меня и протянула банг.
– На, поправься. Это все, что я могу дать.
– Кончай, а? – я взяла у нее бутыль и отставила в сторонку. – Давай рассказывай. Я поставлю на запись. Готова?
– Рассказывать? О чем?
– Обо всем, – твердо проговорила я. – О том, как тебе досталась выигрышная марка. Где ты ее получила, в каком месте, что почувствовала, когда соскребла верхний слой и увидела эти сто тысяч. Как ты их взяла, куда вложила, на что потратила. Как после этого волшебно изменилась твоя нелегкая жизнь, и как ты благодарна сети супермаркетов «Гиль». Валяй, Ронит, все по порядку, времени у нас много. А иначе не видать тебе ни Эйлата, ни детей в Эйлате. Вот
