Моя фамилия кланяется и еще раз шлет Вам свое спасибо. Иду сейчас к Николаю и засажу его писать. Его письмо пошлю отдельно.
Жду поэмы, а пока крепко жму Вам руку, желаю побольше практики, побольше романов с красивейшими из кисловодских гурий и пребываю сердечно преданный
А. Чехов.
Мой адрес: г. Сумы.
Суворину А. С., 9 июня 1889*
659. А. С. СУВОРИНУ
9 июня 1889 г. Сумы.
9 июнь.
Нашли же Вы, наконец, дачу? Где? А пора бы уж найти, ибо через три дня солнце начнет уже клониться к зиме. Если дача в Тульской губ., то ко мне на Псел рукой подать. Приезжайте ради создателя. Мы поедем, куда Вам угодно и на чем угодно. В Полтавской губ<ернии> уже знают, что Вы туда приедете со мной.
Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье. Неделю тому назад приехал ко мне Свободин с своим девятилетним сынишкой, очень милым и симпатичным, неугомонно философствующим мальчиком. О Лессинге и гамбургской драматургии — ни полслова*. Зоненштейн*, к великому моему удивлению и удовольствию, сбросил с себя маску «образованного» актера и дурачился, как мальчик. Он пел, кривлялся, ловил раков во фраке, пил и вообще вел себя так, как будто не читал Лессинга. Вчера он уехал в Петербург, но с Ворожбы вернулся назад и теперь гуляет по саду.
Прочел я письмо Александра*, которое Вы прислали мне. Чувствую сильное искушение раскритиковать это удивительное письмо, но кладу печать на уста свои, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что для Вас совсем неинтересно. Я сердит, как глупец, и не верю даже тому, чему по человеколюбию следовало бы верить.
Николай проговорился мне, что он просил у Вас денег. Если это правда, то спешу Вас уверить, что деньги ему решительно ни на что не нужны. Всё необходимое у него есть, и ни в чем отказа ему не бывает. Он говорил мне, что Вы пообещали ему, и я премного буду обязан Вам, если Вы забудете об этом обещании. Простите, что я надоедаю Вам таким вздором. Мне самому скучно говорить о деньгах, но что делать? Судьба соделала меня нянькою, и я volens-nolens[20] должен не забывать о педагогических мерах.
Насчет того, где будет напечатан мой великолепный роман, я полагаю, рассуждать еще рано. То есть рано еще обещать. Когда кончу, пришлю Вам на прочтение, и оба мы решим, как лучше. Если найдете, что его удобно печатать в газете, то сделайте милость, валяйте в газете. Сегодня я напишу одну главу. Чувствую сильное желание писать.
Дождей всё нет и нет. Неурожай — решенное дело. Жарища ужасная. На деревьях червей видимо-невидимо, но в земле их нет, ибо земля суха, как московские фельетоны.
Поздравляю «Новое время» с семейною радостью: говорят, что Курепин женился.
Мне Стасов симпатичен, хоть он и Мамай Экстазов. Что-то в нем есть такое, без чего в самом деле жить грустно и скучно. Читал я письма Бородина*. Хорошо.
Художник в прежнем положении: ни лучше, ни хуже.
Раки превосходно ловятся. Миша не успевает подсачивать.
Всем Вашим мой сердечный привет. Пребываю ожидающий Вас
А. Чехов.
Вчера я заставил одного юнца купить на вокзале «Военные на войне»*. Прочел и сказал: «Очень хорошо». С Маслова магарыч.
Оболонскому Н. Н., 17 июня 1889*
660. Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ
17 июня 1889 г. Сумы.
17 июня 89.
Художник скончался*. Подробности письмом или при свидании, а пока простите карандаш.
Жму горячо Вам руку.
Ваш душевно
А. Чехов.
На обороте:
Кисловодск,
Дача Жердевой
Доктору Николаю Николаевичу Оболонскому.
Шехтелю Ф. О., 18 июня 1889*
661. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ
18 июня 1889 г. Сумы.
18 июня. г. Сумы.
Вчера, 17-го июня, умер от чахотки Николай. Лежит теперь в гробу с прекраснейшим выражением лица. Царство ему небесное, а Вам, его другу, здоровья и счастья…
Ваш А. Чехов.
На обороте:
Москва,
Тверская, д. Пороховщикова
Францу Осиповичу Шехтель.
Дюковскому М. М., 24 июня 1889*
662. М. М. ДЮКОВСКОМУ
24 июня 1889 г. Сумы.
24 июня.
Отвечаю, милый Михаил Михайлович, на Ваше письмо*. Николай выехал из Москвы уже с чахоткою. Развязка представлялась ясною, хотя и не столь близкой. С каждым днем здоровье становилось всё хуже и хуже, и в последние недели Николай не жил, а страдал: спал сидя, не переставая кашлял, задыхался и проч. Если в прошлом были какие вины, то все они сторицей искупились этими страданиями. Сначала он много сердился, болезненно раздражался, но за месяц до смерти стал кроток, ласков и необыкновенно степенен. Всё время мечтал о том, как выздоровеет и начнет писать красками. Часто говорил о Вас и о своих отношениях к Вам. Воспоминания были его чуть ли не единственным удовольствием. За неделю до смерти он приобщился. Умер в полном сознании. Смерти он не ждал; по крайней мере ни разу не заикнулся о ней.
В гробу лежал он с прекраснейшим выражением лица. Мы сняли фотографию. Не знаю, передаст ли фотография это выражение.
Похороны были великолепные. По южному обычаю, несли его в церковь и из церкви на кладбище на руках, без факельщиков и без мрачной колесницы, с хоругвями, в открытом гробе. Крышку несли девушки, а гроб мы. В церкви, пока несли, звонили. Погребли на деревенском кладбище, очень уютном и тихом, где постоянно поют птицы и пахнет медовой травой. Тотчас же после похорон поставили крест, который виден далеко с поля. Завтра девятый день. Будем служить панихиду.
Вся семья благодарит Вас за письмо, а мать, читая его, плакала. Вообще грустно, голубчик.
Очень рад, что Вы женитесь. Поздравляю и желаю всего того, что принято желать при женитьбе.
Я написал Вам коротко, потому что сюжет слишком длинный, не поддающийся описанию на 2–3 листках. Подробности расскажу при свидании, а пока будьте здоровы и счастливы.
Вся моя фамилия Вам кланяется.
Ваш А. Чехов.
На конверте:
Москва.
Михаилу Михайловичу Дюковскому.
У Калужских ворот. Мещанское училище.
Сергеенко П. А., 25 июня 1889*
663. П. А. СЕРГЕЕНКО
25 июня 1889 г. Сумы.
Если Ленского зовут Александром Павловичем*, то выеду вторник*. Телеграфируй, какой остановиться гостинице.
Чехов.
На бланке:
Севастополь Театр Сергеенко
Плещееву А. Н., 26 июня 1889*
664. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
26 июня 1889 г. Сумы.
26 июнь.
Здравствуйте, мой дорогой и милый Алексей Николаевич! Ваше письма пришло на девятый день после смерти Николая, т. е. когда мы все уже начали входить в норму жизни; теперь отвечаю Вам и чувствую, что норма в самом деле настала и что теперь ничто не мешает мне аккуратно переписываться с Вами.
Бедняга художник умер. На Луке он таял, как воск, и для меня не было ни одной минуты, когда бы я мог отделаться от сознания близости катастрофы… Нельзя было сказать, когда умрет Николай, но что он умрет скоро, для меня было ясно. Развязка произошла при следующих обстоятельствах. Гостил у меня Свободин. Воспользовавшись приездом старшего брата*, который мог сменить меня, я захотел отдохнуть, дней пять подышать другим воздухом; уговорил Свободина и Линтваревых и поехал с ними в Полтавскую губ<ернию> к Смагиным. В наказание за то, что я уехал, всю дорогу дул такой холодный ветер и небо было такое хмурое, что хоть тундрам впору. На половине дороги полил дождь. Приехали к Смагиным ночью, мокрые, холодные, легли спать в холодные постели, уснули под шум холодного дождя. Утром была всё та же возмутительная, вологодская погода; во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях; говорю — не забыть, потому что утром приехал из Миргорода мужичонко и привез мокрую телеграмму: «Коля скончался». Можете представить мое настроение. Пришлось скакать обратно на лошадях до станции, потом по железной дороге и ждать на станциях по 8 часов… В Ромнах ждал я с 7 часов вечера до 2 ч<асов> ночи. От скуки пошел шататься по городу. Помню, сижу в саду; темно, холодище страшный, скука аспидская, а за бурой стеною, около которой я сижу, актеры репетируют какую-то мелодраму.
