- А вот теперь буду жить, - вдруг с силой, со злостью сказала она. - Жить буду. Жить так, как хочу. И никто мне не судья. Раз уж украли мою молодость, раз уж так растоптали, испоганили... - Она задумалась, ушла в свои мысли.
- Э! - тихо, осторожно окликнул он ее.
И тут она вдруг звонко, но негромко рассмеялась. Через силу, это было заметно. Он подсел к ней, положил руку на ее бедро, горячо задышал в еле заметно дрожавшую жилку на шее у нее, под :ухом.
- Не балуй, - сказала она притворяясь опьяневшей и более примитивной, чем была на самом деле, играя начатую роль до конца, чтобы избавиться от неловкого чувства, волной поднимавшегося в ней. И почему мне всегда бывает стыдно, вдруг подумала она. - Не люблю, когда балуют, - сказала она и странно услышала свои слова издалека, будто их произнесла какая-то другая женщина.
Он крепко обхватил ее плечи, впился губами в ее губы. Она тихо застонала, совсем не потому, что была готова, а чтобы не очень разочаровать его. Он дрожащими пальцами стал лихорадочно расстегивать ей кофту. Расстегнул. Полез рукой, нащупал горячую податливую грудь, съежившийся, готовый расцвесть от опытных прикосновений, крепкий сосок.
- Ох! - вздохнула она, прикрыв глаза.
В дверь постучали. Она вскочила, оттолкнула его, поправила кофту, застегнулась, пошла открывать. Вошел мальчик.
Не глядя на гостя прошел в свою комнату и прикрыл без стука за собой дверь.
- Здороваться надо! - сердито крикнула вдогонку ему мать. Мальчик вернулся. Устало, равнодушным тоном произнес:
- Здравствуйте, - и ушел к себе.
- С характером твой мужичок, - сказал парень.
- А ну его, - отмахнулась она. Села рядом с ним.
- Он у тебя, кажется, быстро засыпает? - спросил парень.
Она не ответила, ласково провела рукой по его волосам. Он встал, наклонился над ней и жадно, будто пил из родника, припал к ее губам. Срывал с нее кофту грубо, торопливо.
- Оставь, - сказала она. - Я сама. Отвернись только.
- Зачем? - машинально спросил он и тут же отвернулся, тяжело, часто задышав в тихий полумрак комнаты...
... Через пол-часа, они, утомленные, лежали рядышком на раскрытом, скрипучем диване, и он неожиданно спросил:
- Ты заплакала потому, что было хорошо?
Она посмотрела на него, как смотрят на детей, сказавших наивную глупость, усмехнулась, но ответила:
-Да
- Почему ты не отправишь сына к нему? - спросил он через некоторое время, просто, чтобы не молчать.
- Не говори глупостей. Он же больной человек, наркоман, - неохотно ответила она.
- Но у тебя ему ведь тоже не сладко...
- Верно, - согласилась она. - Вот если б бабушка была...
- Умерла? - спросил он.
- Его мать давно. Слава Богу, не увидела сына таким. Моя - два года назад, как раз в тот год, когда мы разошлись. Он слушал, прикрыв глаза.
- Ты спать хочешь? - спросила она, глянув на него.
- Нет, - ответил он, - просто не хочется говорить.
- Тебе хорошо со мной молчать? - спросила она.
- M-м, - сонно ответил он.
- Это ведь много значит, когда человеку хорошо молчать с другим, несколько претенциозно произнесла она, зная, что ему понравится, фраза была в его манере.
Он неожиданно хмыкнул. Она по-своему поняла это и сказала:
- Ты зря иронизируешь. Это, несомненно, много. Я, например, ценю это. Но знаешь... - она замялась, стала говорить, словно выдавливая из себя слова, как тягучую крепкую пасту, - Знаешь, я например, не могу говорить человеку в лицо, что люблю его. Я думаю, надо самому догадываться об этом, чувствовать. Мы с тобой уже давно знакомы, а ты все еще относишься ко мне... ну... не знаю, как сказать... ровно, что ли... И. потому, как только зайдет относительно серьезный разговор касающийся нас, это выходит как-то неестественно, повисает в воздухе, и я тогда хочу побыстрее отшутиться, перестраховаться, чтобы это самое с воздуха не обрушилось на мою голову... И без того тяжело...
Я думала, что с тобой мне будет, ну, спокойнее, что ли... Я ведь всего лишь женщина, а всякая женщина чувствует себя надежно только за мужской спиной, широкой спиной мужчины.
А когда в постели, рядом со мной смотрят на часы, чтоб не опоздать к жене, я понимаю, что только придумала себе эту спину и время от времени продолжаю придумывать ее, чтобы не очень тяжело было жить. И ты не думай, пожалуйста, не бойся, - тут она усмехнулась, продолжая глядеть перед собой в темноту комнаты, - Я ни на что не претендую. Упаси бог. Будь счастлив со своей семьей и так далее... Если ты и уйдешь от меня, я переживу и это. Потому, что чем больше горя мне выпадает, тем я спокойнее отношусь к нему. Привычно становится. Даже скучно. Думаешь, вот опять не повезло. Вот и все. Ну не повезло, так не повезло, что же тут поделаешь... Я уже чувствую, что очерствела вся , вся душа очерствела от этих бесконечных побоев. А ведь не такая была. А если покопаться во мне, может, и сейчас не такая, может, я хорошая, все-таки? Иногда чувствую себя такой злюкой, будто нервная старая дева. И сама не живу, как хочется, где уж, на словах только и могу! И другим не даю жить. Хоть удавись. А мальчик. Ведь всегда первому ему достается. Бедный, как он страдает! Я ведь люблю его, как никого на свете люблю. Люблю и мучаю. Просто кажется иногда - да ну всех к черту, живем на свете один раз. А он нервничает очень. Все к сердцу принимает... Ну, и я не выдерживаю, Сопляк мне еще указывать будет. А думаешь, не понимаю, как ему тяжело? И мне не легко, и отцу его тоже, хоть и пропащий человек, конченный наркоман... Заколдованный круг получается, понимаешь? Вроде бы, никто не виноват и все виноваты. И ходишь, бродишь в этом кругу заколдованном. Кажется, что вот сейчас проснешься и все станет на свои места, все будет, как раньше, хорошо. Ведь не всегда так было, раньше, наверно, было хорошо. Все, думаешь, будет хорошо, и будет яркий, солнечный день. А продолжаешь жить, как во сне, как в тумане, в ожидании пробуждения. Ну хотя бы не день солнечный, если это для меня так много, а пусть хоть светлая ночь будет, чтобы только не такая непроглядная темень. Но все темно и темно, ни черта не видно вокруг...
Она замолчала, шепот ее замер где-то в углах комнаты, притаился.
И тогда она услышала рядом с собой тихий, посвистывающий храп. Он спал.
Она приподнялась на локте, посмотрела в его, блаженно улыбающееся во сне лицо. Поднялась, халатик накинула. Решительно растолкала его.
- А? Что? - он сонно озирался вокруг.
- Поздно уже, - бесцветным голосом сообщила она, - Тебе домой пора.
Он взглянул на часы на запястье циферблатом во внутреннюю сторону руки, что всегда почему-то раздражало ее. Потом торопливо, но будто стараясь подчеркнуть, что неохотно, оделся. Уходя на пороге он обернулся, чтобы поцеловать ее. Она покорно подставила щеку. Он раздумал целовать и потрепал ее по щеке. Закрыв за ним дверь, она вернулась в комнату. Стала возле стола с таким задумчивым видом, будто должна была что-то сделать, но забыла что именно и теперь вспоминала. Губы ее, искусанные, бледные, дрожали.
Она тихонько приоткрыла дверь в другую комнату, где спал мальчик. Долго стояла у приотворенной двери. Потом вошла в темноту, где слышалось глубокое, прерывистое дыхание сына. Подошла к его кровати. Мальчик что-то сонно пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Теперь она не могла видеть его лица. На щеках ее от слез размазалась тушь и раздражала кожу. Она тихо, так же как и вошла, вышла из комнаты, плотно, без стука прикрыв за собой дверь.
Тогда мальчик открыл глаза, облегченно вздохнул, лег на спину, как любил спать, и лежал так, отдыхая, будто с него сняли тяжесть.
А когда женщина уже засыпала, как обычно, с мыслями о своей неудавшейся жизни, ей вдруг почудилось, что кто-то тихо, светло плачет.
Она очень устала, эта женщина, а от плача, который почудился, ей стало, как это ни странно, легко и чуть грустно. Она уже совсем засыпала и последнее, что промелькнуло краешком мысли в ее сознании было вот что: плач этот похож на мое будущее, подумала она, вернее, почувствовала в неуловимый какой-то миг. Так и не успела осознать, объяснить - почему. Заснула.
