Вскоре родители мои бежали, даже не взяв трудовых книжек, вместе со мною, естественно, из этого трижды благословенного, твою мать, места на "полуторке", заваленной арбузами, которую вел мой отважный дядя-орденоносец, Александр Федорович Романов, дальний родственник свергнутой династии и к тому времени (после ленинградской "дороги жизни", которую он изъездил взад и вперед, вдоль и поперек) законченный алкоголик.
Проснулся рано. Купался. Прибегала соседка, но я был хорошо расположен и прогнал её. Играл с детьми, обедал, музицировал. Приехал Наташевич. Он решительно несообразный, холодный и тяжелый человек, и мне жалко его. Я никогда с ним не сойдусь. Ночью ходил со сладострастным смутным желанием до 2-х ночи.
Открывает новую бутылку вина. Наливает в стакан и пьет.
Интуиция - что это за чувство, что это за сверхзнание, знание до знания, предзнание и бесконечная уверенность в своей правоте?! Любовь - та же интуиция. Собственно, весь наш мир, вся жизнь состоят из того, что существуют женщины и мужчины. Сегодня, правда, в моде всевозможные перверсии, видимо-невидимо развелось не только гермафродитов, но и трансвеститов. Но лично мне это, как говорится, до лампочки. И я готов побиться о заклад, что не прав мой дорогой и уважаемый предтеча. Как бы ни хотелось ему думать, что человеческий гений боролся и с физической любовью, как с врагом, и что если он и не победил её, то опутал бедняжку сетью иллюзий братства и любви. Чушь собачья!
Да, конечно, вполне возможны и чистые сердечные порывы, и уважение к женщине, вот только тогда, когда удовлетворен основной инстинкт, когда связь длится довольно долго и уже значительный кусок жизни, словно скрученный вдвое, а чаще уже и втрое (потомством), провод искрится от разницы потенциалов.
Тот же писатель ещё сто лет тому назад утверждал, что у нас в России любовь и счастье - синонимы, что брак не по любви презирается, чувственность смешна, нелепа и вообще внушает отвращение, и все-таки всё это иллюзия и самообман. Впрочем, и меня ещё в детстве, словно собаку на дичь натаскивали на псевдопоэтизацию действительности, подсовывали под руку возвышенные романы и повести, цензурировали кино, живопись и скульптуру, в то время как настоящая жизнь вокруг была груба и нечистоплотна, как трагедии Шекспира, разыгрываемые в свином хлеву. Рос я практически в "зоне" и что с того, что был расконвоирован, все равно незримый постоянный конвой сопровождал меня всю сознательную жизнь. Только вначале моим воспитанием занимались родители и школьные педагоги, позднее - вузовские наставники, сеть общественных институтов и, прежде всего такая фурия, как общественная мораль. Наконец, эстафету душеблюстителя приняла жена, святое существо, вот если бы только я был способен не только понимать эту данность, но и всецело ей подчиняться.
Так нет же, пытаясь жить не сердцем, а разумом, я постоянно совершал ошибки. Учитель моего учителя, думается, совершенно досконально обосновал положение, что жизнь - просто досадная ловушка. Всяк явившийся на этот свет попадает впросак, и счастлив человек не мыслящий, не замечающий подвоха логики. Мыслящему же человеку куда больнее, мечется он в поисках выхода и не находит, ибо даже смерть чаще всего не добровольный выход, уход, а случайное насильственное устранение сознания. Проигрыш в очередной "русской рулетке".
Махнув рукой, ходит около стола. Щелкает пультом. Пьет.
Проснулся в 12.Поехал в центр. Зашел к Наташевичу. У него застал Кроликова, свежеокрашенного в жгуче-черный цвет. Маскирует лысину, вернее плешь-тонзуру, и собирается на торжество по поводу получения псевдопремии квазичитателей. Типичный карлик-Наполеон. Крошка-Цахес. Поцелуй меня в тохес. Вяло болтали и пили водку. Закусить у Наташевича как всегда нечем. На еде экономит, зато собирает нумизматическую коллекцию. Археолог, грёб его мать. Поехали в ЦэДээЛ. Дорогой испытал религиозное чувство до слез. Слава Богу, приятели ничего не заметили.
Что ж, значит, все равно я - узник, все равно подконвойный, все равно обречен на каторгу чувств - вертеть жернова полностью неизжитых сюжетов. Если бы я ещё мог выиграться в привидевшуюся роль, изжить пригрезившееся чувство, может быть я и смог бы жить жизнью обычного человека. Тогда бы меня не обуревала, возможно, совершенно невыполнимая мечта преодолеть собственную косность, ужасающий непрофессионализм, прямо скажем, вопиющую бездарность и в качестве обывателя я бы мог самодовольно и безнаказанно пользоваться всеми благами жизни.
Так нет же - словно маньяк, я хватался то за стихи, то за переводы, то за критические экзерсисы и эссе, пока, наконец, не попался на гарпун прозы, да так, что все предыдущие рыболовные крючки показались мне пушинками.
В отличие от alter ego, все того же горячо любимого предшественника, я не люблю и не умею фиксировать жизненные мелочи и подробности чувств для сдабривания будущих гениальных произведений, ничуть, нисколечко, и весь темперамент, весь душевный напор пытаюсь закупорить в крохотную склянку, которая к тому же мгновенно валится из рук и чаще всего разбивается на мельчайшие осколки. Вот она, настоящая дичь, не только совершенно дикая жизнь, но и отвратительно бессмысленная!
То же и с любовью, с влюбленностями: сколько раз (чаще всего безответно, бесплодно) я вспыхивал, загорался и гас, не сумев к тому же запечатлеть во время оно или же позднее сотой доли переполнявшего меня искрометного чувства.
Так может быть и я - сумасшедший, проводящий дни и годы в поисках верного одного-единственного слова и не находящий его? А наконец вроде бы отыскав это слово и обратившись с ним к случайному собеседнику, вдруг да и обнаружить, что оба вы говорите на совершенно различных языках и остается, видимо, одно - непризнанным ,никем не замеченным, избегая встречаться глазами с более удачливыми, как вконец проигравшийся игрок, которому больше негде взять денег, искать способы сведения счетов с жизнью...
Замолкает. Пауза. Размышляет и снова трындит.
Встал поздно. Приехали Вася, Толя и Натан и гадко поступили. Васе неприятно, им тем паче. Провел день безалаберно. Наташевич глупо устроил себе жизнь. Нельзя устроить необыкновенно. У него вся жизнь - притворства простоты. И он мне решительно неприятен. Вечером играл в карты с Василием. Он хочет ехать за границу. Славные делали планы. Страшно, что планы.
Странно только, что я никогда не страдал от любовных неудач, тяготился только невниманием профессионалов и публики к моим литературным занятиям. Притом, что долгие годы чувство мое к Эрато было не только безответным, но и вполне платоническим, не корыстолюбивым. Только когда я стал зарабатывать какие-то копейки скудным талантом, сумел обрести некоторые профессиональные навыки и ориентиры. Говорю сие и горько усмехаюсь , ибо нахожусь уже в том далеко не цветущем возрасте, до которого, увы, не дожили почти все мои кумиры и учителя.
Если я не смог приблизиться к образцам за столько десятилетий, то что же сумею сотворить за те немногие оставшиеся до смерти годы? Одна Варвара Степановна, Варенька, знает правду о странном душевном недуге, снедающем меня, но и у неё нет ни сил, ни средств, чтобы попытаться исцелить меня. Только путем самоанализа, письменно закрепленной рефлексии я, может быть, сумею добиться исцеления и избегну малоприятной перспективы внезапной смерти на улице или даже в собственной постели, увы, без полного или полуполного собрания сочинений эдак в десяти-двенадцати томах. Сказывается отсутствие должного пригляда в детстве и юности, несоблюдение диеты и как должное - извольте, ранний преждевременный склероз мозговых сосудов (как там, у Пушкина: читатель рифмы ждет к склерозу, ну что ж, возьми её скорей), который снимаю только горячими ваннами да бесконечным приемом горячительных напитков.
Только вот никак не могу избавиться от душевного беспокойства, от постоянного чувства тревоги, с одной стороны не позволяющего расслабиться, с другой - не дающего сосредоточиться на одном занятии. Даже на бумагомарании.
Снова срывается на крик.
Лег спать, проснулся в 12. Играл, обедал, поехал в гости. Валерия очень мила, и наши отношения легки и приятны. Что, если бы они могли оставаться всегда таковые.
Первая хирургическая операция была проведена мною на самом себе. Я, уже довольно близорукий, увидел на дне котлована, в котором мимо нашего дома прокладывали водопровод, нечто чрезвычайно занимательное и, ничтоже сумняшеся, спрыгнул немедленно вниз, наверное, на 2,5 - 3 метра. Приземлился вроде бы благополучно и в пылу достижения цели сначала даже не заметил, что острый осколок разбитой трехлитровой банки врезался в правую ступню на границе с лодыжкой с внутренней стороны.
Ошеломило разочарование: занимательная штуковина оказалась огрызком морковки, издали переливающимся красно-рыжим окружьем и зеленоватой звездчатой внутренней структурой. Через мгновение я ощутил боль, а ещё мгновение спустя понял, что стеклянный лемех пропорол кожу правого ботинка и глубоко вошел в мякоть ноги.
