Джанали-муаллиму почему-то не нравился такой конец. И не переставая внимательно слушать сменяющих друг друга абитури-ентов, поглядывал на девушку в цветастом платье, до сих пор так и не поднявшуюся с места. Джанали-муаллим размышлял о том. что, если он Шахский Сын, так никогда и не протрезвев, ушел 6v в пустыню и стал отшельником, любовь в этой необычной сказке казалась бы еще сильнее, глубже... "Сорок дней, сорок ночей праздновали во дворце свадьбу, но Шахский Сын так и не прот-резвел. Напрасно визирева дочь, откидывая атласное одеяло, при-открывала белоснежную грудь, Шахский Сын ничего не видел, ниче-го не слышал, ничего не понимал - он был пьян, пьян любовью. "Лю-бовью надо переболеть, кто не испытал ее, не поймет..." - кажется, это сказал Физули... Чтобы привести Шахского Сына в себя, призвали к нему Дочь Портного. Но и тогда не протрезвел Шах-ский Сын и не узнал своей любимой..." Нет, появление Дочери Порт-ного - это уже слишком, это уже не сказка, а "Лейли и Меджнун". Причем "Лейли и Меджнун" не Низами, а Физули. Низами го-раздо реалистичнее, он-педагог, а потому в его "Лейли и Меджнуне" разум превыше страсти. Физули - другое дело..."Такая болезнь во мне - слаще сотни бальзамов..." Низами в жизни не сказал бы подобного уже потому, что духовно здоров был, как бык... К тому же реалист. Самый что ни на есть неисправимый реалист...
Ага, значит, ты все-таки решилась, цветастая красотка? Садись. Давай твой билет, посмотрим, про что ты собираешься нам рас-сказать...
4
Ужасно было не то, что цветастая девушка вместо билета про-тянула ему какую-то бумажку. Весь ужас был в том, что бумажка написана была его собственной - Джанали-муаллима - рукой. "Во-первых, пламенный привет славному сыну Бузбулака от его земляков! Во-вторых, да будет вам известно, что подательницу сего зовут Диляра. По двум предметам она уже имеет пятерки. Теперь "пять" с вас, "три" с нас. Извини, Джанали, что не смог разыскать тебя до экзамена. Я тут рядом, за стенкой, принимаю историю. От тебя требуется клочок бумажки - имя и фамилия экзаменатора. Напиши и отдай Диляре, она передаст мне. Слава великой советской литературе! Фети".
Что ж, все ясно. Фети - это Фетдах. В школе его так звали. В Бузбулаке его и теперь многие зовут Фети. Но почерк! Значит, он у Фетдаха так и не изменился. С третьего по седьмой класс они сидели за одной партой. В третьем классе Фети еще не умел толком писать. В начале второй четверти директорша Зиянет Шекерек кызы (чтоб тебя разорвало, ведьма!) стала проводить в жизнь очередной новый принцип: "Передовые должны подтя-нуть отстающих. В Бузбулакской школе не должно быть неуспева-ющих". Она перетасовала весь класс, пересадила всех с места на место, и в результате бедняга Джанали оказался за одной партой с Фетдахом. С этого дня Фети списывал у него все: и контрольные, и диктанты, и домашние задания. Когда они были в четвертом классе, Джанали вдруг обнаружил, что почерк у Фети точь-в-точь как у него. Позднее это заметил и учитель Гулели-муаллим и не-медленно отсадил Фети, но, к сожалению, было поздно. Когда Гулели-муаллим отсадил Фети, они учились уже в седьмом классе, и Джанали ничего другого не оставалось, как только изменить свой почерк. Он попробовал это сделать, но безуспешно. Потом бросил об этом Думать, забыл. Зато долго не мог забыть чуреки и пендир, которые притаскивал ему из дома Фети в расчёте .на позволение списать задание... Отец Фети был тогда кладовщиком. А председателем колхоза был Али оглы Семендар. А, вспомнил! Допёр все-таки, Джанали-муаллим! Горицвет! Горицвет, черт его подери!..
Довольный тем, что вспомнил, наконец, какой это цветок, Джа-нали-муаллим забыл даже, что держит в руках не экзаменацион-ный билет, а записку. С чувством огромного облегчения он спо-койно, с явным удовольствием смотрел на цветастое платье де-вушки. Потом перевел взгляд на ее лицо и только тут вспомнил, что держит в руках не билет, а записку Фетдаха.
"Так... "Пять" с вас, "три" с нас..." "Пять" - это пятерка, ясно, а "три"? Может, он хочет сказать, что, если я устрою это дело, цена мне будет тройка?.. Но почему? Какая-то здесь загвоздка... Тройка... Тьфу, черт!"
- Вот что, девушка, идите-ка подумайте еще. Я вижу, вы не готовы.
Джанали-муаллим и сам не мог понять, зачем, собственно, посадил ее обратно на место. Вероятно, потому, что не знал, как поступить. Время хотел выиграть. Но когда девушка снова села на последнюю парту, Джанали-муаллим понял, что поступил правиль-но. Что в создавшемся положении это единственно верное реше-ние: не привлекать ничьего внимания, не нарушать нормальный ход экзаменов. Будто ничего не случилось. Будто не было ника-кой записки. Так-то оно так, но готовившиеся отвечать ребята, кажется, заметили что-то. Это уже плохо. Это уже никуда не годится. Что бы такие ребята хоть на минуту сочли его жуликом - это было Джанали-муаллиму в высшей степени неприятно,
За стол сел парень, он был очень бледен. Джанали-муаллим улыбнулся ему, улыбнулся, чтобы подбодрить - не бойся, и еще чтобы эта, на последней парте, Диляра или как ее там, не думала, что Джанали-муаллим взволнован, в панике. Пусть не надеется, что эта бумажонка вывела его из равновесия.
"Пять" с вас, "три" с нас..." Да. А у тебя явные способности, парень... Хороший язык... Говоришь свободно, своими словами. Хорошо. Так и давай. Когда парень, успокоившись, заговорил уве-ренней, Джанали-муаллим снова скосил глаза на девушку: точно - горицвет! И подумал, есть ли это слово в литературном языке,
потому что слышал его только в Бузбулаке, в то время, когда председательствовал там Али-оглы Семендар. Отец Фетдаха, Керим, был тогда кладовщиком в колхозе... Большое поле пшеницы, и посреди этого поля, где только-только заколосилась пшеница, - мальчик по имени Джанали. Председатель колхоза Али-оглы Семендар шагал по пояс в пшенице, наклонялся, с корнам вырывал пышно разросшиеся кустики горицвета, в ярости отбрасывал их и на чем свет стоит крыл кладовщика Керима: "Сукин ты сын... Такая у тебя, значит, семенная пшеница?! Ну, мерзавец! Ну, сукин
сын! Хлеб сгубить!.. А ведь как распинался! Как клялся! Чтоб в семенной пшенице столько сора!" Самое ужасное было то, что, один за другим вырывая кустики горицвета и честя кладовщика, предсе-датель шел прямо на Джанали. Мальчик хотел бежать, но ноги вдруг стали ватными. И руки сразу перестали слушаться. Если бы
у Джанали не отказали руки, он хоть бы сунул его за пазуху - тот мешочек с пшеницей - в нем и была-то горстка... Сначала Джана-ли увидел лицо председателя, серое-серое, потом пучок горицве-та в его руке. А потом, Джанали, наверное, уже ничего не видел, потому что в то, что случилось потом, немыслимо было поверить: председатель Али-оглы Семендар вдруг повернулся, словно заметил змею, и молча, даже перестав ругаться, зашагал обратно. Али-оглы Семендар застал среди только что заколосившейся пшеницы вора - и ушел... Председатель Али-оглы Семендар! Может, он не заметил Джанали? Может, ему и впрямь попала под ноги змея?
А может, это просто был сон? Обыкновенный сон... Когда предсе-датель ушел, Джанали долго еще сидел среди пшеницы. Потом хотел опростать мешочек - рука не поднялась высыпать пшеницу на землю. Он доверху наполнил его, карманы тоже набил зерном. В тот день они с матерью долго вышелушивали зернышки, не-множко поклевали так, а остальную пшеницу пожарили на сково-родке, посыпали солью и съели. Назавтра стало известно, что в правлении составлен список: семенную пшеницу, что осталась от сева, будут раздавать семьям фронтовиков - по полпуда на
семью. Когда, получив эти полпуда, Джанали нес зерно на мельницу, он лицом к лицу встретился с председателем. Остановился снял с плеча мешок и положил его на камень, чтобы вежливо поздороваться с ним. Джанали думал, что- ответит и пройдет
мимо. Но председатель не прошел мимо. Али-оглы Семендар взял в руку мешок, подержал на весу, словно хотел убедиться, будет ли тут полпуда, потом развязал и стал не спеша перебирать пшеницу. Джанали увидел, что в пшенице действительно полно семян горицвета. Плоские, похожие на чечевицу, только помень-ше. Вообще-то горицвет - это неплохо. В пшенице он обязатель-но должен быть - от него хлеб вкусней. Но горицвета должно быть в меру. Если его слишком много, тесто не подойдет. И хлеб получается невкусный, и цвет не тот, - во всяком случае, в те хлебные еще времена в Бузбулаке многие так говорили... У Джа-нали бешено колотилось сердце - в деревне, наверное, было слышно - он боялся, что Али-оглы Семендар припомнит ему тот случай. Но ни тогда, ни после председатель ни словом не обмол-вился о той встрече. Будто ничего не было. Будто и быть не мог-ло... Да и правда: Али-оглы Семендар средь бела дня застал в кол-хозной пшенице вора и, даже не отругав его, молча повернулся и ушел такого действительно не могло быть.
И все-таки было, милый. Было. И такое бывает на свете. С го-рицветом дело обстояло именно так. Он и теперь еще небось растет в Бузбулаке. Впрочем, нет, потому что горицвет рос только средь бузбулакской сортовой пшеницы, а в Бузбулаке она давно перевелась. Нерадивость колхозников, щедрость колхозных руко-водителей... Одно, другое, третье... Кроме того, ты же знаешь: там, где Керим, чистого семени не жди. Думал ты когда-нибудь, что за штука - чистое семя? Это сложно, милый, очень сложно. Целая наука. Философия. Не хлебом единым... "Спросил огурец у чинара: "Скажи, братец, что мне делать, чтоб стать таким же высоким?" Чинар отвечает: "Не станешь, потому что для живота растешь". Как сказано, а? "Для живота растешь"!.. Да будет земля тебе пухом, Гулели-муаллим!.. Уж на что могуч был председатель Али-оглы Семендар, и тот не смог сохранить чистоту семени. Сейчас-то его в Бузбулаке ни в грош не ставят (это раньше ценили там настоящих мужчин). Есть у дяди Семендара пара ульев, пяток кур - голодный не сидит. Сейчас он окапывает во дворе деревья, закладывает корм в улья. Когда дядя Семендар достает в мае первый мед - он наверняка угощает и Керима: сосед. В Бузбула-ке с незапамятных времен такой порядок: корова отелилась, несут молозива, барана зарезали - мяса, мед достают - медку. Сосе-ду обязательно выделяется доля. Угостить-то он Керима угостит, но и посмеяться случая не упустит. Старый ты, скажет, пройдоха, а не будет поблизости баб с ребятишками, и покрепче чего сказать может. Только проку-то? Не трогают Керима всякие такие выска-зывания, потому что прекрасно знает: будешь вникать в подобные вещи, колхозная птицеферма ни на грош дохода не даст. Где у него время вникать в слова отставного председателя. Он же к курам приставлен, они, проклятые, привычку взяли - черт-те где несут-ся. Курятник знать не хотят, кладут яйца где какой любо. Да ведь еще что удумали, подлые: несется, так хоть бы разок кудахтнула!.. Поди узнай, где она яйцо положила? Если во всякие там насмешки вникать, кто яйца по кустам искать будет? Глаза-то уже не те. Пока он по кустам рыщет, ребятишки все до единого повытаскивают. Выполни тогда план! Потому и приходится брать свои деньги да и в Баку, в магазин! Сколько Керим из Баку перевозил корзин с яй-цами, никто точно сказать не мокнет. Цена же зависит от сезона. Зимой яйца идут по рублю за десяток, весной, перед Новрузом, Керим берет рубль за пяток. И летом не спускает цену летом в Бузбулаке приезжих полным-полно... Да. Джанали-муаллим, ты полагал, что Фетдах там, в Бузбулаке, а он, выходит, здесь. Здесь сукин сын!.. "Пять" с вас, "три" с нас..." "Три"... А-а-а, дошло!. Деньги! Точно - три сотни! Ну уж если этот собачий сын мне триста оговорил, значит, себе никак не меньше. Так... Пятерка - шестьсот рублей. Три "пятерки" - тысяча восемьсот. А цены у них неплохие... Цена науки. Цена института... Цена нации. Тьфу, госпо-ди! Опять все в голове перепуталось - нация-то при чем?.. Нация здесь абсолютно ни при чем. Нацию ты оставь в покое, Джанали-муаллим! Так, ну что ж, иди сюда, милая! Посмотрим, чего ты стоишь?..
