Но сейчас-то тепло. Хорошо. Стоишь в окне и напеваешь про Андрея-пролетария, который служил на заводе и был в доску отчаянный марксист. Вот песня хорошая!
Евойная Манька стриждала с уклоном,
Плохой меж ними был контакт;
Накрашены губки, колени ниже юбки.
А это безусловно скверный хфакт.
От коленок, которые ниже юбки, мужской затвор у казанкинского жителя передергивается еще сильнее, потому что по выходным, но токо дома, он велит Нинке подворачивать юбку, накрашивать губы и разное многое другое. А она чего? Она с удовольствием! Но уж зато потом они, как зайцы-китайцы на оттоманке играют. Ой! Да и сейчас бы можно патрон дослать. Ну прямо чего делать, а?..
И солдату тоже страх как охота. И стрельнуть охота. Он стоит, потом раз! - прицелится. В кого? Ни в кого. Во врагов. В захватчиков. А кто у него враги? А хоть воробьи! А хоть все девки из деревни, которые на канатной фабрике работают и никак ему не давались, когда он пастухом был.
Он же в пастухи с голоду пошел - идет весь в старье, кнутом стреляет, а сам, когда с поскотины на дорогу выходит, какую-нибудь песню поет.
А девки кучей навстречу пылят и при этом всегда дражнятся. И, главное, такое могут сказать, прямо думаешь - всё, счас согласные будут. Как же! Будут!
- Эй, девки, кузнецу даем?
- Ну! На всю большину! - отвечает какая-нибудь.
- А пастуху? - орет еще какая-нибудь.
- Пастуху - ни ху-ху!
А еще, бывает, совсем срамоту придумают:
- Кузнецу - в середу, как просил спереду! Пастуху в пятницу - груздь ему в задницу!
Вот их бы и перестрелять в первую очередь. А уж потом сержанта и лейтенанта...
Да, помаялся он в пастухах!
Потом совсем голод настал. Коровы - какие от бескормицы подохли, какие на клеверах обожрались. Раздулись и тоже подохли. Пасти стало только коз. А чего их пасти - веревку на кол накинул и всё.
Батя собрал семью и говорит (выше сообщалось то же самое, но сказанное в другой фольклорной области): "Ну всё! Последний э т о т без соли доедаем. Или перемрем, или к девкам на канатную фабрику понанимаемся веревки намыливать. А ты, Вова, раз пасти некого, сдавай кнут в правление, только распишись за него, а по осени тебе в армию - там откормишься..."
Вот про что думает часовой красноармеец, а между тем на расположение батареи наползает тень пригнанной дорожным ветром дождевой тучи.
Казанкинский житель тоже видит, как за свалкой начинает ходить темными полосами дождь. И весенний гром раздается. Во грохнуло! Даже Нинок заворочалась. Он оглядывается на оттоманку. Однако действовать все еще не отваживается, а начинает глядеть на посинелый с серебристо-черным дождем над свалкой воздух. У них-то тут светло - к ним из-под свалочной тучи боковое солнце лучи кидает. Вон еще гандон заблестел. Нет, ну чего она спит?!
- Стоишь, милок, трусы оттопыриваешь? - раздается вдруг дорогой голос с оттоманки. - Давай, кутя, сюда, пока я вся горячая!
Ну, наконец! Бабах! - снова гром. Ну, он мигом от окна поворачивается...
...Поскольку бурная трава пустыря по берегу Копытовки ничего кроме запустения за собой не являла и никакие странницы, задравши юбки за придорожной купиной, для биноклевого удовольствия ног не расставляли, солдат мысленно успел перестрелять всех девок, наигрался в буек с невестой кореша причем раза три. А чтоб не увидели как, уходил под сторожевой гриб. И осталось только хотение стрельнуть. Тут на окружающую окрестность пала тень, и небольшая черно-синяя туча накрыла краем расположение зенитной батареи. Вмиг с неба полило, и солдат снова скрылся под грибок. Ба-бах! Где-то в питомнике ударил гром с молнией (что там из-за этого было, скажем).
Под грибком стоять, если невесту кореша не огуливаешь - скучно. Во! Вот что! Под гром же не разберут, что выстрелено! Он быстренько выковыривает из-под стены патрон, заменяет им казенный, передергивает, досылая его, затвор, прикладывается и целится в воробья, севшего от дождя под торчащую из мусора плоскую железину. Вдали за воробьем дождя нет, и от бьющего из-под здешней тучи солнца там все сияет и мешает целиться. Дождавшись еще одной молнии он - ба-бах - стреляет, и выстрела даже не слышно, так как вместе с ним с неба - ба-бах - обрушивается гром! Воробей, в которого солдат промахнулся, сорвался и улетел, зато сразу брызнуло солнце, и дождь - тоже сразу - стал совсем серебряным и последним...
По причине назревавшего дождя, а также того, что из какой-то щели какая-то невидимая шпана стала предлагаться "Эй ты, у ж е - у ж е ! Давай стыкнемся!" заторопился в своем передвижении и Клест, для чего, дерзко сойдя с разумной тропинки, опрометчиво пошел мимо входов в какой-то барак. И сразу из вторых дверей вышла фигура в майке и наколках. Это был передовик-сцепщик, как никто накидывавший восьмидесятикилограммовые вагонные крюки. У него сегодня был отгул, и дыхнув нехорошим денатуратом, он хмуро спросил:
- Клест, вы зачем нашего Христа распяли?
- Какого Христа? - изумился озадаченный Клест.
- Такого! - Сцепщик, о чем спрашивает, тоже не очень знал, но тем не менее уточнил. - Русского бога!
- Бога ведь же нету! - еще больше удивился Клест.
- Это ты мне не объясняй. Это я без тебя знаю! - Сквозь похмельные глаза сцепщика завиднелся сознательный передовик. - И никогда тут не ходи, понял!..
"Гад жуковатый! - глядя вслед умотавшему Клесту, размышляет передовик и бригадир сцепщик. - Фрей с гандонной фабрики!"
А поспешающий Клест думает: "Зря я кругаля не дал, через Казанку пошел", и не останавливается послушать черную трубу, передающую со столба о летних обязательствах вагонных мойщиков.
Но вот тут нам следовало бы вкратце рассказать о полете пули, хотя, как она летела, коротко не расскажешь. Как можно - коротко, если летела она длинное расстояние? По прямой метров четыреста пятьдесят, причем по пути ей чего только из нашей жизни не попалось. Правда, из-за своей скорости, а она из винтовки Мосина образца 1891 года выносится стремительно, многого узнать не удалось, но что ни то ощутить все-таки посчастливилось.
Ей, радостной, оттого что наконец летящей, сразу пришлось спознаться над свалкой с воздухом - из-за дождя он был густой, а из-за свалки пахучий, чем она, конечно, сразу очаровалась, хотя от восхищения полетом, отходы жизни, валявшиеся повсюду в свалочных кучах, рассмотреть впопыхах не получалось.
Единственное, что из-за разной воздушной густоты она смогла понять, так это, что пролетает над чем-то многоароматным и в запахах необычайно разнородным. Хотя отличи она какой-нибудь, вонь порохового заряда, вытолкнувшего ее из ствола, все равно бы все перебила. Пороховой смрад был неотвязен, и очень хотелось от него улететь, оторваться или, скажем, отмыться. Но как и когда? На такой скорости? Шутите!
За ней было метнулся пулей тамошний воробей, но метнуться пулей за летящей пулей - это всего лишь красиво сказано, и воробей сей же момент отстал, а чтобы не обнаружить свою конфузию, сразу ввязался в драку с другим откуда-то очумело прилетевшим сородичем (это в которого промахнулся солдат).
А если точно, первым ей повстречался крупный жук, мутно зримый в воздухе из-за бешеной работы своего гудящего басом полетного устройства. Беззаботно свесив ноги, он куда-то направлялся и, конечно, разлетелся вдребезги, так что какой куда отвалились хитиновые корытца надкрылков, хотя главные летательные папиросные бумажки работу продолжали и влекли дальше висячие лохмотья, оставшиеся от полированного и без единой царапинки жука.
А она даже внимания на эту трагедию не обратила.
Пролетела она и мимо тостопятых девочек-шестиклассниц, игравших в лягушку (прыжок одной ногой на один квадрат, прыжок двумя ногами на два квадрата). Косы их с бантами взлетали, фартуки были черны, а платья коричневы (колерами этими шестиклассницы напоминали школьные парты и плохо различались на фоне Казанки). Прыгая и поворачиваясь на последнем квадрате лицом к началу, они успевали заметить над свалкой летний дождик, но не очень его опасались, потому что дождик явно проходил стороной и доигрывать можно было спокойно. А даже задень он сюда, они, визжа, убежали бы под навес, где кучей лежал оставшийся с зимы школьный уголь. Заслышав какой-то свист, шестиклассницы решили, что это свистнули мальчишки и, значит, прибегут дергать за косы. И наверняка среди этих чертовых дураков окажется один, в которого все влюблены.
- ...давай, кутя... пока я вся горячая! - донеслось вдруг до пули, и она поняла, что полету ее, радости ее и свершению приходит конец. Она же эфемерида.
Однако многолетнее долготерпение ее оказалась не напрасным. Какой-то поворачивавшийся от окна мужик повалился сразу...
Случай этот обсуждали долго. Говорили и еще об одном невероятном за тот день событии. Отца пятиклассника Радченко в питомнике, где он пахал, убило молнией. В плуг был впряжен долговязый мерин. Под дождиком пашется хорошо. Ты разгоряченный. Лошадь напахалась. Тут и блеснула молния. Мерин безучастно оглянулся, а заземленный плугом отец Радченко уже весь почти синий.
