Лана нацепила через плечо ремень белой, как молоко, гитары и еще раз хлопнула плетью, вызвав одобрительные возгласы из толпы. Наконец, прибежал Миха. В зале погас свет.
Лана бросила плеть и выдала первое гитарное соло. Протяжный, сверлящий визг завис над залом (точно мина пролетела) и разорвался тысячью сверкающих осколков. И заискрились звонкие капли дождя. Приглушенным громовым раскатом откликнулась бас-гитара, взметнулся синтезаторный вихрь, а Лана все играла дождь, в причудливом, неуловимом ритме которого все явственнее слышался стройный лягушачий хор - это Миха подключился со своим квакером. И вдруг в руках у Ланы гитара превратилась в белую лебедь. Лебедь затрещала крыльями и, взмыв под потолок, исчезла в темноте. Публика захохотала, приняв этот невиданный эффект за искусный фокус. Кое-где послышались аплодисменты.
Лана подобрала плеть и с криком хлобыстнула по сцене. Мрачный, торжественный Труба вынес ей из-за кулис новую, на этот раз черную, гитару.
С первыми же аккордами вся металлическая братия вскочила с мест и в едином порыве вскинула руки, сжатые в кулак, с поднятыми кверху мизинцем и указательным пальцем. Они не обманулись - это был настоящий металл! Лана, перегнувшись к стойке через гитару, ревела что-то хриплым, форсированным голосом.
"Рок! Рок! Рок! Кода!" - вопили в квинту музыканты.
"РОК! РОК! РОК! КОДА!" - гремел зал.
Несколько человек вскочили на сиденья кресел, размахивая над головами куртками, ремнями, шарфами...
Лана уже не играла на гитаре. Она хлестала плетью по всему, во что могла попасть, не сходя с места. Микрофон со стойкой опрокинулся в зал, его подобрали двое заклепанных с головы до пят молодцов и бубнили в него нечто крайне нерусское. Сережка изо всех сил колотил по струнам бас-гитары, не отставал от него и Гуд. В зале стоял сплошной грохот, на сцену летели какие-то предметы, кто-то исступленно тряс головой, и над всем этим содомом из свиста, криков и песнопений витали потусторонний органный шелест и судорожный, на одной ноте, Михин запил.
Зал кипел как муравейник. Лес поднятых рук, разодранные в вопле рты... Лана сняла очки, спустилась со сцены и забрала у фанов микрофон. Она медленно пошла вдоль первого ряда, с улыбкой заглядывая в глаза людей. Публика притихла, точно отрезало, и только откуда-то с задних рядов в наступившей тишине донесся по инерции гундосый, обдолбанный голос, проканючивший:
"Рок-кын-ролл..."
По рядам пробежал хохот. Лана поднесла к губам микрофон и нежно пропела: "Был день, солнце нас любило..."
Вдарила музыка, и Лана уже кричала с мучительно искаженным лицом. Тысячи цветов вдруг опустились откуда-то сверху. Ромашки, сирени, гвоздики, розы усеяли людские плечи, головы, засыпали пол, а цветы все летели и летели... Вся песня утонула в аплодисментах, а Лана уже прыгала по сцене под разухабистый ритм, ерническим голосом напевая слова очередной песенки. Толпа дружно колотила в ладоши в такт, некоторые танцевали в проходах, хотя звучал со сцены уже никакой не металл, а просто старый добрый рок-н-ролл. И когда Лана внезапно оторвалась от пола и улетела куда-то вверх и из зала, все восприняли это, как и в первых двух случаях, просто за удачные трюки махали руками, прыгали, кричали...
(ПРИМЕЧАНИЕ: Тексты песен Ланы не сохранились. Фрагмент одного из текстов воссоздан В.Вощенко:
Уставшим в плясках
На зеркальном полу,
Нам пристало смотреть,
Как они понимают игру.
Как играют в крокет
Короли в инвалидных колясках.
Но игра эта с глупым концом:
Шар окажется тухлым яйцом!)
Затем спел одну свою песенку Сережка Басс. Его терпеливо послушали, похлопали, но когда он собрался было спеть что-то еще, из публики раздался требовательный голос:
"Лану!"
Оглушительный свист завис над залом. Люди топали ногами и скандировали:
"ЛАНУ! ЛАНУ! ЛАНУ!"
Лана вышла, поигрывая бедрами и раздавая ослепительный смайл. По толпе пронесся стон. На ней не было ничего, кроме черных, блестящих цирковых трусов и лифа. Лана снова вооружилась плетью, как бы готовясь к укрощению диких зверей. Миха сбацал вступление, и Лана пошла по сцене "ленивой королевой", напевая с загадочной улыбкой.
"Ну-с, каково твое мнение?" - спросил Мамай у Rock Salad'а.
"А чего тут говорить? Все и так сидят - "м-м", "м-м"", - скорчил гримасу Rock Salad.
А Лана, притопывая ножками, пела невинным голоском свой "Тысячу первый ништяк" - про съемных девочек, которых "на халяву не снять их никак. Ах, не страдайте, не обещайте тысячу первый прекрасный ништяк..."
С публикой творилось что-то невообразимое, в то время как появился голый по пояс огнедышащий Хачик, перекрашенный в негра, и увел Лану за кулисы, а Сережка с Михой пытались перекричать возбужденный гогот... Как вдруг...
В зале возник огонь. Без всякой связи, совершенно внезапно стены и потолок разом пошли рыжими пятнами. Все это было настолько неожиданно... Все просто успели заметить это, когда, в принципе, было уже поздно гадать, откуда что взялось. Единодушие, с которым толпа кинулась на взятие дверей, можно было бы, наверное, сравнить разве что с картиной художника Кузнецова "Штурм Зимнего Дворца".
Дворец молодежи горел. Жар стоял стеной, и, натыкаясь на него, все пятилось, дымилось, утирало пот с мигом загоревших, будто на пляже, лиц, и дышало невнятным говором смущенных голосов.
"Так что же, - спрашивал Труба, преданно заглядывая в глаза Лане, кто ж тогда из таких вот героев гитары крякнул? Я слышал, вроде, Блэкмор боты подсушил?"
Они сидели в его машине - Лана, Труба, Хачик.
"Слушай, - внезапно обратилась Лана к Трубе, - как тебя зовут-то на самом деле? А то все Труба, да Труба..."
Труба - пригнув голову, с шутливой угрюмостью:
"Я злой и страшный серый триппер".
К машине подбежал Мамай.
"Лана! Лана! Как же это? Что же это такое?" - взволнованно восклицал он.
"Ну, как бы тебе сказать... - равнодушно откликнулась Лана, наблюдая за пожаром. - Через полчаса все кончится. Дворец не пострадает. - Она помолчала и объяснила со вздохом: - А потом выяснится, что все люди, присутствовавшие на данном мероприятии, находились под крутейшим воздействием LSD... Просто я сделала то, что хотелось толпе... Жаль, конечно, что результат оказался таким".
Мамай глядел на нее недоверчиво и как-то по-детски даже обиженно. Хачик скрутил стекло, высунулся, посмотрел зачем-то на колесо и засунулся обратно.
"Поехали с нами", - дружелюбно предложила Лана.
Поколебавшись, Мамай все-таки сел. Труба рванул с места в карьер, и машина с выключенными фарами полетела в темноту, как в небо.
Из записной книжки Мамая
В озере, голубом, точно выкроено оно из неба, билась крохотная букашка. Ей бы замереть - и минула бы ее смерть в зубах у рыбы. Но она была живой и не могла не двигаться, и умерла оттого, что была живой.
ДРУГОЙ, ФАНТАСТИЧЕСКИЙ, СОН МАМАЯ О ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ КВАДРАТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Когда Мамай открыл глаза, у его кровати шевелился чей-то тощий зад в затертой, расползшейся вязаной юбке - девица какая-то подтирала пол мокрой тряпкой. Словно почувствовав, что он проснулся, девица оглянулась, нахмурилась внимательно... Глаза косят, пьяные. Ноги расставила потверже. Копны жидких кудрей на ушах, на макушке... чи плешь, чи шо?
С юбки капала вода - вот ведь! Девица отжала подол, пригладила влажными, грязными руками волосы.
"Как вас звать-величать?"
"Ибрагим", - тихо, одними губами, шепнул Мамай.
"Ага", - слегка подумав, сказала девица и с тряпкою в руке вышла из комнаты.
Вернулась она вскоре, через пару минут. Все та же на ней мокрая юбка, кофточка серая с глубоким вырезом, и вся она показалась Мамаю какой-то... заплесневелой, что ли, точно и саму ее, вместе с одеждой, клали замачивать в ванну, довели до гнилого запаху, да так и пустили ходить, пусть сохнет на ходу.
"А я к вам опять! Познакомиться! - Вылупила пьяные глаза, оскалилась. Стала раскорякой, левую руку закинула на поясницу, а правой, растопыря пальцы, помахала для важности и торжественно пожала Мамаю руку. - Разрешите представиться: Маяковский. - Захихикала, икнула и поправилась: - То есть, Ая Маевна Барвинок. Можете Айкой звать. Хотя... - Она снова икнула. Хотя, как мне объяснил один мент, "айками" на воровском языке называют иконы... А вас - Василием, да?"
Мамай промолчал. Интересно, куда я попал? - думал он. За кого она меня принимает? Мамай поднял руку, чтоб утереть пот со лба (было довольно душно), и вытаращил глаза - это была не его рука! Потрясающе. И татуировка: "Вася". Вот это да.
"Понятно. Котик говорил, что вы... - Айка плюхнулась задом на стул, едва не промахнувшись. Руки в стороны ладошками кверху, к покрошившейся, будто расстрелянной мелкой дробью, известке потолка, нос кверху, и вся она как бы изобразила собой протяжное: "О-о-о!" - СПОРТСМЭН?" - "Н" она произнесла слегка раздельно.
Мамай задумался. Запах какой-то тухлый. Или не заметил он сразу? Паркет, что твой асфальт, серый, ни разу лаком не крытый, обои в потеках жирных. Белье в постели... несвежее, в старых пятнах, одеяла насквозь застиранные... Шифонер, стол с зеркальцем, кресло в подпалинах сигаретных, под потолком - подвеска с тремя патронами, из одной торчит лампа. Фото Высоцкого на стене, мутное, засиженное.
