Это стало первой развеянной иллюзией Юры. Только здесь, в беседах с плачущими или нервно смеющимися беженцами из Баку, Вильнюса, Нагорного Карабаха, Оша, прояснилась для него общая картина. Лубянская дудочка верезжала почти одновременно с армейской пальбой по собственному народу. Потому и имела успех столь ошеломляющий...
Герои "Памяти" охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: "форточку вот-вот закроют..."
Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев "закрылась Америка", израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком...
Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к "русским" замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали "колбасной"...
Еще никто не понимал, а в России, тем более, что компьютерщики высокого класса вскоре станут во всем мире по цене золота. Их вытолкали из СССР отнюдь не меньше, чем врачей и учителей музыки. Реки безработных "профи..." самой высокой квалификации текли по раскаленным и пыльным улицам полутропической страны, повторяя, не без горечи, самую распространенную остроту тех лет: "Зачем ветряной мельнице компьютер?"
Однако Юре повезло. И повезло дважды. Приняли на курсы экскурсоводов по Израилю, на которые "свежачков", за редким исключением, не брали. Французский, как родной. Это и выручило. Позднее узнал, курсы фантастически дорогие, деньги за него внесла американская ешива "Сион"; был у нее какой-то фонд для безденежных российских горемык. Второе везенье - разговорился на занятиях с профессором, читавшим "Многовековую историю Иерусалима". Он оказался раввином Бенджамином, главой этой самой американской ешивы "Сион". Раввину, острослову, тучному добряку, которого на курсах израильских гидов, далеких, как и все образования рабочей партии, от религии, а, тем более, от почитания религиозных авторитетов, почему-то прилепили странную для добряка кличку "Бешеный янки". От старых гидов это пошло, чем он им не угодил?! Раввин или раббай, как его называли американцы, был всемирно известным ученым-семитологом, знал, кроме европейских языков и арабского, также хинди и русский. Да еще как знал! Три года, сказал, был в вашей московии аспирантом покойного Бенциона Грандэ, арабиста гениального. А сейчас Тору, писали газеты, исследовал при помощи компьютера. Услыхав, что Юра системный программист, пообещал взять его на работу в свою ешиву... через год. "Появится вакансия. Напомните о себе..."
Месяца через три Юре прислали именное приглашение на вечер в "Мецудат Зэев", он же "Дом Жаботинского" в Тель Авиве, где старейший партийный вождь Ицхак Шамир прощался со своими приверженцами.
Ицхака Шамира его противники из рабочей партии прозвали "гномиком", он и в самом деле оказался крошечным, низкорослым. Остренькое, старательно выбритое лицо было вовсе не интеллигентным, но властным, дерзким. Юре разъяснили, партийный вождь собирался по старости лет в отставку, потому разоткровенничался, как никогда ранее. Почтительно встретившие его однопартийцы попили за круглыми столами, рядом с вождем, апельсиновый сок с пирожными, и он начал тихим, дребезжащим голосом о своем замысле. "Стратегическом плане", как называли позднее соратники Шамира его замысел. Замысел казался несложным. Известная всем шамировская политика укрепления Израиля, политика вытеснения арабов-палестинцев из Иудеи и Самарии, - была им строго математически рассчитана. Разложена наперед, по годам и месяцам. На все последнее десятилетие. Сколько и где строить еврейских поселений на "штахим" - арабских территориях.
"Увы, пока что эта работа не завершена..." И он завещал своей родной партии "Ликуд" заселять в ближайшие годы евреями "штахим" с такой интенсивностью, чтобы через десять лет об арабах больше не было б ни слуха, ни духа...
- Чтоб возвращаться им было бы некуда! И незачем! Ясно?!
Юра аплодировал вместе со всеми. Шамир ему откровенно нравился: короткая война с Саддамом Хусейном активизировала арабов на всех "временно -оккупированных территориях", как они официально назывались. Почти ежедневно пресса сообщала о стрельбе по израильским машинам на дорогах. Изрешетили даже школьный автобус...
Неведомые Юре арабы стали, в его воображении, лагерной вохрой, которую хлебом не корми, дай поиздеваться над зеком, особенно если он жид.
Непонятно только почему земли, занятые израильскими войсками в Шестидневную войну, евреи представили миру, как "временно контролируемые, а затем и временно оккупированные".
Россия Кенигсберг переименовала в советский Калининград, и не охнула. Военная добыча... А Бухара, Хива, да и весь Кавказ - военная добыча. Брать, так брать! Навсегда! И уж очень раздражали его по утрам российские соседи в клопином олимовском отеле, которые вывешивали в гостиничном лобби по утрам плакаты: "Шамир-война"...
"Советские дурачки. Как там боролись за мир во всем мире, так и продолжают!.."
Вскоре выяснилось и более важное: Саддам Хусейн выстрелил по Израилю тридцать девять раз. Тридцать девять "Скадов" разрушили и сожгли в Тель-Авиве немало домов. И... не погиб от них ни один еврей. Правда, два старика скончались от инфарктов: пожары за окном, крики; но сами ракеты не настигли ни одного еврея. Воля Божья! - сказал самому себе Юра убежденно. Бог хранит Израиль...
Естественно, на курсах гидов Юра так потянулся к профессору-раввину Бенджамину, который даже разрешил ему брать книги по истории из своей домашней библиотеки: рав Бенджамин любил энтузиастов, а уж энтузиастов-"профи.." - тем более.
Господи, какое это было сладкое время - учебные поездки будущих гидов! - Открытие своей новой Родины. За каждым поворотом - иной ландшафт, иной климат. Цепь зеленых Иудейских гор, серо-желтый песок Негева, густые, почти как в российских дебрях, леса севера, римская Кейсария, где каменные ступени амфитеатра видели бои гладиаторов, прозрачные воды Тивериады, окрашенные некогда крестоносцами в цвет крови. По преданию, ступал, по прозрачным водам и Иисус "по морю, аки по суху".
А чудо горы Кармель! К Кармель подкатили затемно. Остановились у подножья горы, скрытой влажным душноватым мраком. Движение проглядывается лишь внизу. Там море корабельных огней. Ночь-не ночь, мотают портовые краны своими электрическими головами. К полуночи похолодало. Дышалось легче... Вырвался из туч белый месяц. Гора стала таинственно-голубой, чуть слепящей, живой. Лунная соната, а не гора. Почти Бетховен. Воистину прекрасно, но... все же не так, чтобы дыхание перехватило. В России, на отрогах Саян, не хуже.
Белый месяц над головами, кстати, лежит непривычно. Как собачка на спине. Рожками кверху. Ох, далеко отчалили от "доисторической"!.. Покемарили до утра: не раз слышали: "Если не видели рассвета на горе Кармель, вы не видели Израиля..." Желто-багровое солнце выплывало не торопясь. Знало ждут... Медленно приоткрывается огромная, крутая гора, - загорается полосами, - внизу, у Хайфы - ярко-зеленая, травянистая, выше полуоголенная, желтая, сверкающая... И вдруг пропадает ощущение, что перед глазами гора по имени Кармель. Остается кружащее голову ощущение первозданности мира. Во всем его многоцветьи и сиянии. Здесь, сейчас, Бог начал сотворение и земной тверди, и синего океана над головой. Бледнеют, тушуются звезды... Вот оно, начало начал... И это ощущение уж не оставляет. Израиль - мир первозданный...
Юра каждый раз жил этим чувством, высоким, праздничным, покидая голубой, с огромными стеклами, туристский автобус, возивший начинающих гидов по местам их будущей работы. Святая земля! В те дни и вызвал Марийку и Игорька. Пусть и они порадуются...
И через год, когда пересек в туристских автобусах страну вдоль и поперек, побывал всюду, и не раз, это ощущение не ослабело, не стерлось. Что показалось ему даже странным. Святая страна. Поистине!
Как только получил первую зарплату, как экскурсовод по Святым местам, вторично вызвал Марийку и Игорька. "Дурака не валяй, вези Игорька, написал. - Это чудо-страна!"
Марийка почему-то снова не ехала. Ее верная подруга прислала письмишко: "загуляла..."
Юре каждую ночь снилась его "загулявшая" Марийка; все чаще такой, какой, бывало, являлась на свидание с ним: в неизменном ситцевом платьишке в полоску, застегнутом у горла английской булавкой; до утра видел, точно вживе, ее смеющееся сметанно - белое лицо, и длинные, косоватые, с хитринкой, глаза-щелки, от отца, ушедшего от постоянно гастролирующей жены-актрисы. Налитые губы Марийки, не нуждающиеся в помаде, пахли свежей, в каплях утренника, травой. Звони - не звони будильник, просыпаться в эти минуты Юра не желал.
Он знал, не "загуляла" его красавица-белянка, а мать и бабка, так их и этак! отговаривают ее лететь куда - никуда. На дикий восток, в евреи. Впрочем, Марийку они бы отпустили, но без Игорька им тошно...
