Почему так истошно, так тонко, как смертельно раненный заяц, с таким ужасом завизжала Женечка? Почему Сергей с побелевшими глазами рванулся в угол и закрылся шайкой? Анохин увидел в руках у себя нож, которым он открывал дверь, нашел в себе силы презрительно усмехнуться. Он захлопнул дверь, кинулся к забору, к дыре и по лесу - к такси. Упал на заднее сиденье позади водителя, задыхаясь, еле выговорил свой адрес и согнулся, скукожился, низко опустил голову, чтобы таксист не видел его слез.
В квартире спешно кинул в чемодан костюм, сорочки, белье, рукописи, диплом, дневник, несколько экземпляров своей первой книги. И помчался на вокзал, купил билет на первый же поезд в Москву. Рано утром приехал к двоюродной сестре. Жила она в комнатенке с мужем и двумя маленькими детьми. Ночевал у нее на полу две ночи, днем скитался в поисках работы. Но его даже дворником не брали. Заглянут в паспорт, увидят штамп - женат, прописку тамбовскую и возвращают назад.
Но верил в себя Дима, верил, что поднимется, преодолеет все трудности. Никакой Бог не поможет ему, если он сам не пробьется, не будет действовать энергично, не будет валить свои неудачи на злой рок.
И все-таки именно дворником Анохин устроился. Взяли его временно, без всяких положенных прав. Зима надвигалась. Вот-вот снег падет, мороз, тротуары обледенеют, работы много, а в дворники никто не идет.
Как он мерз, голодал первое время! Зарплата мизерная, скитался, ночевал где попало ту зиму. Чаще всего на жэковском складе, на пыльном, порванном диване среди метел, лопат, ведер, с мерзким запахом хлорки. Этот запах он не терпит до сих пор, почувствует - и сразу же поднимается тошнота, вспоминается жуткое время. Не дай Бог снова пережить такое!
За зиму Анохин выписался из Тамбова, развелся с Женечкой. Она сама подала на развод, сообщила его родителям, что выходит замуж. Бывалые люди посоветовали ему потерять паспорт, получить новый без записи о женитьбе и разводе. Заменил паспорт и весной устроился по лимиту на автомобильный завод слесарем-сборщиком, стал жить в рабочем общежитии.
Вскоре опять через его родителей Женечка прислала весточку, чтобы он больше не слал алименты. Новый муж удочерил его дочь. Печально стало, но грустил недолго. Помнил дочь Анохин маленьким беспомощным котенком. Три месяца всего лишь видел ее. Года через два случайно узнал, что Женечка с мужем и дочкой уехали из Тамбова. След ее затерялся.
Вспоминались Анохину его прежняя жизнь, Женечка спокойно, без волнения, так, словно он проживал заново, пролистывал, видел сюжет давным-давно написанного, выдуманного им романа. Давненько уже не вспоминалась она, давно прощена. Дай Бог ей счастья с другим мужем! А Сергей поганец, большой поганец! Тронуть жену друга!..
И вспыхнуло недавнее. Ушел покой, заныло сердце, снова стало тревожно и обидно. Почему всегда предают его? В чем загвоздка? Не в нем ли самом? Что он делает не так? Что? Ведь, прежде чем что-то сделать, он семь раз взвесит, не затронет ли он чьи-либо интересы, не обидит ли кого. Обдумает, прав ли он перед совестью и людьми. Разве плохо было с ним Женечке?..
...В салоне было тихо. Одни пассажиры дремали, другие, надев наушники, смотрели какой-то боевик по телевизору. По экрану беззвучно метались какие-то злобные люди с пистолетами, беззвучно взлетали вверх взорванные машины.
Анохин долго старался уснуть, думал о Светлане, представлял, как будет гулять с ней по улицам Лос-Анджелеса. Вдруг он увидел перед собой жену свою Галю, увидел совсем юной, такой же, как Света, в заводском пионерском лагере, в лесу, на берегу Москвы-реки, где они провели целое лето пионервожатыми. Мысли его снова ушли в прошлое, в молодые годы, в подмосковное мокрое лето. Еще будучи дворником, Дима стал посещать литературную студию автомобильного завода, читать там свои рассказы, сдружился с ребятами, познакомился с молоденькой поэтессой Галей Сорокиной. Студийцы почему-то довольно быстро избрали Анохина старостой, охотно принимали его предложения сгонять на выходные на Истринское водохранилище с ночевкой в палатках, охотно собирались в его комнате в общежитии, читали, обсуждали свои новые стихи, рассказы, без конца говорили о литературе, о новых произведениях известных писателей, которые появлялись в толстых журналах. Особенно сдружился с Костей Куприяновым, добродушным выпивохой, и Николаем Дугиным, с неизменной хитринкой в разноцветных глазах. Всюду они были вместе: в ЦДЛ, на даче у Кости, на пляжах Ялты. И всегда с ними была Галя Сорокина. Она была мила, скромна, симпатична. Дима чувствовал, что нравится Гале, не понимая, что легких отношений с ней не будет, а к серьезным, после первой женитьбы, он был не готов. Костя Куприянов однажды, шутя с Галей, перефразировал стихи Пушкина, которые тот написал о Татьяне.
- Тиха, печальна, молчалива, как мышь на стуле, боязлива, она в литстудии заводской казалась девочкой чужой,- прочитал он.
- Нет, вы не правы,- возразил Косте руководитель студии.- Галя - свой парень. Она всегда деятельно молчит. Глазенки у нее горят, активно в разговоре участвуют, каждое слово ловят!
Кто знает, как сложились бы отношения у Димы с Галей, если бы не направили их работать пионервожатыми на все лето в Подмосковье. После поспешной женитьбы и бегства из Тамбова Дима не хотел обременять себя семьей, пока не встанет на ноги. Ведь ему некуда было привести жену, не было своего угла, а вечно жить в общежитии, зарабатывать на хлеб сборкой заднего моста автомобиля он не собирался. И Галю он не представлял своей женой. Она была неглупа, начитана, в меру говорлива. Могла помолчать, могла поддержать разговор, пошутить, улыбнуться, когда следовало, писала гладкие, но без особой искры стихи. Дима не догадывался, что Галя второй год мечтает о нем, второй год ищет случая подружиться. Он не догадывался, что это по ее настойчивому совету его назначили пионервожатым. Только года через три, когда у них уже было двое детей и Галя уверилась, что он никуда не денется, в особо нежную минуту она призналась, рассказала, как организовала совместную поездку в пионерский лагерь.
Лето в тот год было дождливое, холодное. По ночному лесу не погуляешь при луне. Слякоть, сырость, грязь. А если днем было солнечно, тихо, то ночью в лесу душно, не давали покоя комары. Особенно жадные, злые в то лето. Может быть, потому теперь, да и раньше, когда вспоминались те летние дни, они не казались ему счастливыми, не осталось от них ощущения счастья. А Галя первые годы супружеской жизни вспоминала о них с восторгом, как о чем-то необыкновенном, как вспоминает генерал о блестяще выигранном сражении, которое он спланировал, разработал самостоятельно и провел точно по плану. Потом, с годами, эти воспоминания Гали, разговоры становились все короче, суше, грустнее, словно результаты давней победы обманули, не выдержали проверки временем.
В августе еще в пионерлагере Галя почувствовала недомогание и поняла, что беременна. Анохин огорчился, но виду не показал, предложил ей расписаться.
Жила Галя в общежитии, у нее тоже была временная прописка. После регистрации брака никто бы прописки им не продлил, пришлось бы уезжать из Москвы. Анохин вспомнил, что дворникам, если они устраиваются на работу по лимиту, предоставляют служебную комнату. Надо было устраиваться на работу до свадьбы, пока паспорт чист, скрывать, что окончил один институт и учится в другом. Так он снова стал дворником...
3
В аэропорту Лос-Анджелеса Анохин взял машину, уложил в нее чемоданы и сумки, открыл дверь перед Светой. В кабине первым делом он убрал верх. Когда тот плавно пополз назад, открывая салон, Светлана не удержалась, воскликнула:
- Ух ты! Кабриолет!
Медленно, осторожно спустились по серпантину гаража и выехали на улицу. Обдало духотой, жаром. Они выбрались на скоростное шоссе и влились в поток стремительных машин. Светлана, щуря глаза, подставила лицо горячему ветру. Он трепал ее челку, короткие волосы. Дима изредка взглядывал на ее сияющее лицо, улыбался. Она спряталась от ветра за лобовое стекло и вдруг громко запела:
- А я сяду в кабриолет и поеду куда-нибудь...
- Не куда-нибудь, а в Голливуд! - крикнул Дима, с восхищением глянув на ее разгоряченное восторженное лицо.- Потом в Беверли-Хиллз. Представляешь, слова какие! Слова-миф, слова-мечта... А ты хорошо поешь! Мне нравится... Ласкает слух! Если ты будешь петь от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка...
- То ты взвоешь! - перебила она.
Анохин захохотал. Он не мог смотреть спокойно на ее восторженное состояние, его всего распирало от радости, что ей хорошо.
- Ну нет, не взвою. Подпевать буду!
- Тогда я взвою!
Они дружно и громко захохотали.
Солнце ушло за гору, потихоньку смеркалось. По бульвару Голливуд катили потихоньку, высматривали мотель. Анохин довольно быстро увидел яркую светящуюся в полумраке рекламу мотеля, въехал в освещенный двор, где, уткнувшись носами в стену под широким балконом двухэтажного здания, стояло несколько автомобилей. Свободных мест, обозначенных белыми полосами на асфальте, было много.
