Алексей Слаповский - Висельник

- Это несложно, - тихо засмеялась она.

- Не скажите. Бывает инерция удачи, когда рад бы сам себя подставить, а все в тебе сопротивляется. Выход один - несчастная любовь. Как в юности. У меня в юности была несчастная любовь. Такого прекрасного состояния я в жизни не испытывал. Мучиться, понимать, что ничего не будет, - это замечательно.

- Не знаю, не пробовала.

- Я знаю, верьте мне. А теперь романтика пойдет, смейтесь, если хотите, я сам смеюсь. Одним словом, мне почудилось, что я нашел - ну, как вам сказать, объект для неразделенной любви.

- Это, значит, меня?

- Значит, так.

- Тогда зачем встречаться? Любите себе издали, мучайтесь на здоровье.

- Когда видишь - мучиться удобней, - сказал я.

Мы оба засмеялись. Мы были уже заодно. Она уже хотела со мной встретиться. Но согласилась на встречу только еще после долгого, весьма пустого и тем не менее весьма осмысленного в каждом слове и полуслове разговора.

Иного финала я и не ожидал. После этого ворочался - не мог заснуть. И очень себе удивлялся: с чего бы это я так разволновался вдруг? Да нет, просто выбился из режима - я ведь режимный человек и обычно позже одиннадцати не ложусь, если не срочные деловые дела или дела любовные.

Встретились.

Данные: двадцать один год, учится в университете на психолога (што ты, што ты, то психиатры, то психологи!) (и поэтому знает человека как такового наизусть, вдоль и поперек, знает его подробно и изысканно, конкретную же личность за десять минут может протестировать двумя внимательными взглядами и десятком тонких вопросов), живет с мамой (папа ушел к другой женщине), должна бы сейчас сдавать экзамены, но находится в академическом отпуске, поскольку зимой сломала ногу и пропустила четыре месяца учебы, времени даром не теряет, ассистирует одному самородку - бывшему работнику милиции; выйдя в отставку, он обнаружил в себе удивительные способности исцелять руками, словами и взглядами (и психотерапевт-самородок тут?! - ну, давай и его!), кроме того, он всю жизнь рисовал, сочинял песни, писал стихи и даже выпустил сборник за свой счет - в общем, удивительный человек, хотя она настороженно относится к врачебной самодеятельности, но тут случай действительно особенный и способности этого человека несомненны, ей же это, помимо некоторого заработка, дает богатый материал для психологических наблюдений и опытов. Вот вкратце и все. О Сереже - ни слова. А когда день рождения?

- Зачем вам это?

- Это такой секрет? Я астролог, мне просто интересно - кто вы: Близнец, Рыба, Львица?

- Это все чепуха. Шестнадцатого октября я родилась. Весы мы.

Значит, впереди лето - а потом золотая осень. Считая с сегодняшнего дня - первого июня, ей еще жить четыре с половиной месяца. Сто тридцать семь дней. Многое можно успеть.

Имя же ее - Нина. Это меня огорчило. Нина - не из любимых моих имен. Не знаю почему.

Ну что ж делать, Нина так Нина. Привыкну. Мне и мое-то - Сергей - не очень нравится.

Все эти сведения я получил довольно быстро, заговорила она о себе не сразу и как бы с неохотой, но тем не менее рассказала и то, о чем я не спрашивал - о самородке-целителе, например, - подробно.

Тут не словоохотливость, тут, по-видимому, - одиночество. Глубокое, внутреннее, врожденное.

Я, конечно, тоже исповедался сполна. И сказал:

- Почему же вы меня отсылали к психиатру, если сами психолог, да к тому же с целителем сотрудничаете? Отведите меня к нему. У меня депрессия, пониженный тонус, сонливость среди дня, сердцебиение вдруг одолевает. Расклеился, в общем.

Я - его клиент.

- Не знаю... - сказала она.

- Какие-то проблемы?

- Нет. Просто мне кажется, вы это все придумываете.

- Зачем?

- Ну, чтобы знакомство продолжить.

- Вы психолог, от вас ничего не скроешь. Отчасти, да, вы правы. Но я всерьез хотел бы подлечиться. Я же деловой человек, деляга, делец, как только унюхаю, что знакомство может быть мне выгодным, тут же на эту выгоду набрасываюсь. Он ведь по блату меня лечить будет - бесплатно? Ведь я ваш знакомый! А то я скуп - просто до жадности.

- Врете, конечно, - сказала она.

- Вру, - охотно поддакнул я ее профессиональной проницательности. - Вру - и, конечно, заплачу ему по установленному тарифу.

- Если я скажу, что вы мой знакомый, - не возьмет.

- Зачем же лишать человека заработка. Скажите, что я вышел на вас случайно, что вы меня первый раз видите. Оно ведь так на самом деле и есть.

- На самом деле я вижу вас второй раз.

- Первый раз был не я. Первый раз я роль играл.

- А теперь?

- Теперь нет.

- Ну, хорошо. Послезавтра в шесть вечера встретимся тут же. Он живет неподалеку.

А о Сереже - ни слова. Ни полсловечка!

Отставной милиционер жил в старом доме в однокомнатной квартирешке его доля, как я потом выяснил, после развода и размена с женой, не понимавшей никогда его изобразительного и словесного творчества, не понявшей и его преждевременного ухода в отставку - когда ему опостылела милицейская лямка, причем ушел, имея звание для милиции немалое: майор. К чести его, из дома он удалился гордо, взяв с собой лишь десяток любимых книг (остальные двум дочерям), гитару и, конечно, свои картины - поскольку в его семье в них все равно никто толку не разумеет.

Я готов был про себя тихо улыбаться, глядя на эти самые картины, но они мне неожиданно понравились. В них не было того, что я не терплю более всего - претензии. Это были не абстракции и не дилетантский реализм, достижения которого сводятся к тому, что все предметы на картине аккуратно и строго сужаются в перспективу, это не был и натужный, насильственный примитивизм, это было похоже на фотографии неумелого фотографа, на снимках которого дома заваливаются назад, руки сфотографированного человека чудовищно велики, а голова находится от рук на расстоянии трех метров. Правда, портретов не было, были всё городские пейзажи, странный какой-то коричневатый колорит и обязательно где-то полоса или кусок неба цвета расплавленного свинца, мне очень понравился этот цвет. Стихами я утешился (он подарил мне книжечку) грамотные среднеарифметические стихи с попытками философствования - и не больше. Не поразили меня и песни - Нина попросила его спеть, и он спел три штуки.

Нине не терпелось показать мне его способности сразу, он смущался, но потакал ее желаниям - как добрый дядюшка. Он и возрастом годился ей в дядюшки: немного за пятьдесят. Крепкий еще мужчина, с непрошедшим еще румянцем на щеках - от долгого пребывания на свежем воздухе во время милицейских дежурств.

Имя его: Александр Сергеевич. Что ж поделаешь, бывает. Фамилию зато я предвкушал крепко милицейски-военную: Сидорчук, понимаешь, Баблаков, понимаешь, Рррррррахитченко, понимаешь. Оказалось же: Петров. Александр Сергеевич Петров. Найдите подлеца, который стал бы смеяться над человеком с такими именем, фамилией и отчеством. Я не подлец - и не смеялся.

Освоившись - или дав мне освоиться, - он сказал:

- Вы, конечно, сами знаете, чем больны и каким образом вам надо лечиться.

Я засмеялся.

- Конечно, знаю.

Нина улыбнулась. Ей от души приятно было слышать беседу двух умных, понимающих друг друга людей.

- И к таким лечителям, как я, относитесь, конечно, с иронией, продолжил Александр Сергеевич.

- Не буду отрицать.

- И мне вы тоже не верите. Уж очень богатая личность, - отнесся Александр Сергеевич в свой адрес, а Нина вся засветилась, любовно (право слово, именно так!) глядя на него. - Он, видите ли, и малюет, он и стихи, и песни, он и за живых людей взялся. Сейчас начнет рассказывать, кого как от рака вылечил, от прогрессирующего паралича, не считая таких мелочей, как стенокардия и язва. А уж депрессии всякие - просто одним плевком. (Видимо, кое-что Нина обо мне ему рассказала.)

- И вам не верю, - согласился я.

- И не надо. Не верьте, смейтесь - позвольте только над вами руками поводить. Пошаманствовать, так сказать.

Отчего ж не разрешить, я разрешил. Он поводил руками. Я, как и велено было, не верил и посмеивался. Ему бы тоже посмеиваться, но он все больше хмурился, а к концу сеанса вовсе помрачнел.

- Все-таки рак, - сокрушенно сказал я.

- Нет. Вы практически здоровы. Ну, кое-какие отклонения, как у всех мужчин вашего возраста. Даже поменьше. Но что-то вас давит.

Ясно. Нина и про мои разговоры насчет самоубийства сообщила.

- Ничего особенного: жить неохота, - понурился я.

- Да нет, не то, - сказал Александр Сергеевич Петров. - Тут хуже. То есть не хуже, а сложнее. Или не сложнее... Не знаю.

Нина смотрела на него с недоумением.

- Может, тяжкий грех на душе? - спросил я сумрачно, как у ведуна-схимника в пещере, ожидая, что он сейчас воздымет тощую, вскормленную акридами руку и проклянет меня, а я его убью, ибо все равно прощенья нет.

- Вам лучше знать, - сказал он.

- Нет тяжкого греха, - вздохнул я. - Девиц и женщин, правда, бесчестил. По молодости. Ну, жульничал, поскольку делец, - однако в пределах, разрешенных законом и собственной душой. Вот и все.