- Об чем разговор! В солдатской жизни главное дело - что? Взаимовыручка! Как говорил Александр Васильевич Суворов, сам погибай, а товарища выручай!.. Лично я, если хочешь знать, давно бы уж концы отдал, если б не этот железный закон...
Старшина набил трубку махоркой, прикурил и, жадно затягиваясь, рассказал, как однажды, дело было под Великими Луками, при прорыве окружения он был тяжело ранен разрывной пулей в бедро и как совсем незнакомый ему боец, рискуя жизнью, вынес его с поля боя буквально из-под носа противника.
- Так-то вот, дорогуша... А ты уже воевал?
- Пока еще не доводилось.
- Ну ничего, еще повоюешь. Главное дело, чтоб про взаимовыручку не забывал.
Поезд шел медленно, с частыми и длительными остановками - уступал дорогу воинским эшелонам. Из теплушек, разжигая у Николая тоску, доносились залихватские переборы гармошек и задорные песни...
7
Из Буя Николай выехал на резервном паровозе, направлявшемся в Вологду. Паровоз шел "по зеленой улице", почти без остановок. Если так дело пойдет, думал Николай, то уже ночью вполне можно добраться до Череповца.
Конечно, во сто крат было бы благоразумнее не появляться в этом городе и тем более не заходить домой, но ему до зарезу нужно было хотя бы пятиминутное свидание с Олей, чтоб посвятить ее в свои отчаянно-дерзкие планы. Всего только пять минут...
На станции Лежа локомотив вдруг остановили, и, как заявил машинисту дежурный по станции, надолго, может быть, часа на два. Все это время торчать на паровозе - значит, вызвать подозрение у бригады, и Николай решил сойти, сказав своим попутчикам, что пойдет на поиски харчей. "Это даже к лучшему приехать в Вологду вечером, - утешал он себя, шагая по снежной тропке вдоль дощатого забора. - Там ведь можно столкнуться со знакомыми..."
За дни скитаний после побега Николай уверил себя в том, что и дальше все будет именно так, как он задумал, - то есть, что он непременно побывает дома перед тем, как проберется в зону боевых действий и легализуется, выдав себя за рядового, отбившегося от своей части. Там, на фронте, Николай надеялся встретить второго усатого старшину, который поможет ему осуществить задуманное. Поэтому, увидев идущего навстречу милиционера, он не испытал ни страха, ни даже предчувствия опасности.
- Документы! - потребовал милиционер, остановившись в трех шагах от него. Взгляд у него испытующе-подозрительный, непреклонный...
"Вот и повидался с Олей", - отрешенно подумал Николай. На такой вот случай он заранее, еще в лагере, продумал ответ, и тем не менее запнулся на первом же слове:
- А какие... яки документы могут быть у дезертира?
- Дезерти-ир? - с придыхом переспросил милиционер, торопливо расстегивая старенькую кобуру. - Ну-ка, поворачивай кругом и - вперед!
- Зря наган-то выхватил, - заметил Николай, унимая внутреннюю дрожь. Убегать я не собираюсь, хватит, набегался...
- Не рассусоливай! - прикрикнул милиционер.
Протокол задержания он составлял в отслужившем свой век товарном вагоне, снятом с колес и приспособленном под сторожку. Долго и старательно оттачивал он складным ножичком химический карандаш, потом разгладил на хромоногом засаленном столике лист серой плотной бумаги и, глядя на Николая в упор, приступил к допросу:
- Фамилия, имя, отчество?
- Косаренко Иван Дмитриевич.
- Возраст и место рождения?
Николай сказал, что он родился в тысяча девятьсот шестнадцатом году, в селе Репьевка, под Воронежем.
- Местность оккупирована?
- Да.
Милиционер распрямился, перестав писать, и с такой ненавистью, с таким презрением посмотрел на Николая, что тот поневоле опустил глаза.
- Вот видишь, какой дикий абсурд налицо, - сказал он, плохо сдерживая ярость. - В его родном краю фашисты бесчинствуют, а он... - Не договорив, милиционер стиснул зубы так, что на скулах появились желваки. Потом, взяв себя в руки, продолжил: - Звание?
- Рядовой.
На вопрос о том, где и когда дезертировал, Николай ответил, что свой полк под Ленинградом он покинул еще в сентябре. И, прикидываясь этаким простачком, спросил сурового милиционера:
- Часом не бывали там?
- Вопросы задаю я! Твое дело отвечать на них четко и ясно. Понятно?
- А почему же и нет? Я человек, хотя и не дюже грамотный, но голова моя кумекает... А полюбопытствовал потому, шо, может, одну и ту же похлебку едали...
Николай постепенно входил в роль, которую исподволь продумал задолго до побега. На смешанном русско-украинском языке, на каком говорят его земляки, старожилы Репьевки, потомки выходцев с Украины, он без запинки назвал номер "своего" полка, звание и фамилию его командира, упомянул два населенных пункта, где полк вел тяжелые бои и понес большие потери, рассказал несколько боевых эпизодов, услышанных от одного словоохотливого лагерного соседа по нарам.
- При каких обстоятельствах дезертировал?
- Я вже казав: весь август на нашем участке обороны не утихали бои. Получалась така катавасия: то мы шугаем фашистов с высоты, то вони нас... Пид конец полк вывели в тыл, для отдыха и пополнения... С кормежкой було туго, я пишов в поле, картошку шукать. Пробув целый день, испугався - за самоволку пришьют дезертирство, и став настоящим дезертиром...
- Где скрывался?
- А где придется, - вдохновенно фантазировал Николай, усиленно и целеустремленно создавая о себе впечатление глубоко и искренне раскаявшегося отступника. - Наибильше по лесам мотався...
- Воровал? Разбойничал?
- Та ты шо - белены объевся? - искренне возмутился Николай, но, вспомнив, что не святого же апостола изображает, признался: - Один раз, каюсь, был такой грех - стащил буханку хлеба... Опять же белки на меня в большой обиде - на ихние запасы орехов и грибов покушался...
- Как же ты жил?
- А як зверюга неприкаянный... Выкопал себе яму под сваленным деревом, накрыл ее, но разве в ней от холодов спасешься?.. Такая житуха опротивела хуже смерти, и я решил с ней покончить...
Николай видел и чувствовал: его "чистосердечное" признание производит на милиционера благоприятное впечатление. Это подбадривало: доброжелательно составленный протокол задержания не могут не заметить потом и следователь, и судьи.
Когда милиционер выспросил у задержанного все, что в подобном случае положено выспросить, и дал ему подписать свои показания, Николай мечтательно сказал:
- Як бы меня теперь снова отправили на передовую, я бы воевал честно...
- Это уж военный трибунал будет решать, чего тебе пришпандорить, высшую меру или штрафную роту, - с чувством исполненного долга пояснил милиционер, засовывая протокол в командирскую сумку. - А будь моя воля, я б тебя, сукиного сына, без суда и следствия шлепнул как миленького! Подлым трусам и паникерам нет места на нашей земле!
В душе Николай был безоговорочно согласен с ним, но, продолжая играть роль "раскаявшегося дезертира", взял да и поддел его:
- Храбрость-то надо бы показывать не в тылу...
Милиционер весь передернулся, побледнел и, тяжело дыша, проговорил со страшной яростью:
- Ты, отброс человеческий, и смердящий к тому же... Да знаешь ли ты... Моя грудь... Вот эта самая... Так вот она в рукопашной тремя фашистскими пистолетными пулями прострелена! Так что наперед прошу выражаться поаккуратней, не то я за самого себя не ручаюсь...
"Перестарался, - сокрушенно думал Николай, шагая впереди оскорбленного им милиционера. - Дернуло же меня за язык брякнуть такое... Ты уж, дорогой товарищ, прости, я ведь поставлен в такие условия, что сам черт, и тот может ногу сломать..."
8
Когда перед побегом Николай Кравцов обдумывал версию своего "дезертирства", он не мог не понимать, что ее непременно будут проверять и, стало быть, могут обнаружить, в ней уязвимое место: односельчанин и друг детства Иван Дмитриевич Косаренко, чье имя взял себе Николай, в названном полку не служил и, по слухам, пропал без вести еще в первые месяцы войны. Даже самого неискушенного в сложном искусстве дознания следователя это обстоятельство может натолкнуть на крайне нежелательные меры, вплоть до отсылки его к месту "дезертирства".
Как и предполагал Николай, следователь райотдела милиции уже после первого ознакомительного допроса письменно запросил названный им полк действительно ли из него дезертировал рядовой Косаренко? Самого же Николая, перед тем как отправить в Вологодскую тюрьму, посылал в райвоенкомат на медицинскую комиссию. Мнение докторов было единодушным: годен к строевой службе.
Только теперь, в тюремной камере, Николай по-настоящему осознал, какое непомерно тяжелое бремя взвалил на свои плечи, - отречься от самого себя и под чужим именем отвечать - по законам военного времени! - за мнимую измену солдатскому долгу. Больше того, эту "измену" и он еще должен доказать следственным органам и военному трибуналу!
Сумеет ли?..
Но если даже и сумеет, кто поручится за то, что к нему не применят полагающуюся за дезертирство высшую - совершенно справедливую! - меру наказания?..
