Отделение. Тусклое. Затхлое. Пахнет мочой.
Они, что, эти менты приуральские, мочатся здесь по углам? Или все привокзальные кошки?
За столом, отделенным от вошедших окошком с решеткой, восседал жизнерадостный рыхлый майор в летах с круглым опухшим лицом. Похоже, поддатый.
- Вот, Пал Василич! - гаркнул тот, что привел её, отряхивая снег со своих хилых погон с пятью мелкими звездочками. - Хулиганка! Ща двести шестую ей впарим - окно в электричке разбила.
Молчи и думай! Опровергать сейчас что-либо бесполезно. Сожмись в кулак, стань кулаком и думай. Думай! Надька, оживай, слышишь? Не смей цепенеть как курица. Злиться надо, злись! Вскипяти всю свою злость!
- Ну, давай её сюда! - весело проорал майор.
Казалось, его чрезвычайно порадовало то обстоятельство, что в отделение посреди ночи доставили молодую особу, разбившую в электричке окно.
Лейтенант с косыми угловатыми скулами и назревшим на шее фурункулом, теперь, при свете, Надя могла его разглядеть, - продолжал удерживать её левой рукой, а правой отпер решетчатую дверь, закрывавшую доступ во внутреннее помещение.
Втолкнул. Вошла. Выдохнула.
Все! - велела себе. - Ты на сцене. Так улыбайся!
И с ходу принялась осуществлять спонтанно родившийся план своего освобождения. Резко рванув руку, высвободилась, схватила стоящий у стены стул и одним рывком поставила его так, чтобы усесться точно напротив майора. Села. Нарочито медленно, как бы лениво закинула ногу на ногу и откинулась на спинку стула, слегка развалясь.
Мизансцена выстроена. Ну, вперед!
- Вот что, голубчик! Жаль мне тебя - ты ошибся. ОНИ не сказали тебе где я работаю. И ещё одно не сказали они - КТО мой любовник...
Надя цедила слова медленно, с расстановкой. И с тем неуловим оттенком опасения за судьбу своего визави, с которым врач говорит с безнадежно больным пациентом.
Как ни странно, подействовало. Атмосфера в этой вонючей клетушке весьма заметно переменилась.
Майор внешне все ещё продолжал веселиться - с лица его не сходила глумливая плотоядная усмешечка, но в выражении глаз, - в них словно взбаламученная вода отстоялась, - проявилось настороженное внимание. Лейтенант, оценив обстановку, уселся за стол, стоящий в углу у окна, и с каким-то остервенелым старанием застрочил по бумаге. Видно, составлял протокол...
- Ща мы тебя протестируем на алкоголь! - гавкнул он из своего угла. А как тестируют, знаешь? - в его голосе послышалось плохо скрытое удовольствие.
- Знаю, - спокойно ответила Надя, не поворачивая головы.
Ее покойная крестная - врач-психотерапевт - когда-то работавшая судебно-медицинским экспертом, рассказывала как проделывают подобные процедуры в милиции: если кому-то надо, чтобы в крови задержанного нашли алкоголь, он там окажется. Хватают, вяжут и вливают в рот.
- Я-то знаю, - все так же спокойно повторила она, - а вот ты не знаешь...
Надежда игнорировала лейтенанта и обращалась только к майору - её потемневший взгляд буравил его переносицу.
- Ты не знаешь, что мой любовник, Николай Петрович Деев, возглавляет в органах отдел по борьбе с коррупцией. И не в вашей поганой дыре, а в Москве! - Она старалась казаться наглой и развязной. - Понятно? Или развернуто пояснить?!
Надя шла ва-банк. Или поверят и испугаются или... об этом она предпочитала не думать. Должны поверить. Поверят! И наложат в штаны... Она приврала только самую малость - Николай Петрович Деев, в самом деле возглавлявший названный Надей отдел, не был её любовником. Он был мужем её троюродной сестры Любы.
- У дежурного по вокзалу - мой чемодан. В нем - сумочка. В ней записная книжка. Там его телефоны - рабочий, домашний... Набери номер. Только в этом случае, друг дорогой, на карьере своей ставь жирный крест! На пенсию, голубок! И это в лучшем случае... если соломку успеешь подстелить. Николай Петрович, видишь ли, влюблен в меня. По уши! И просто-таки обожает исполнять мои капризы. А вот Митя - Главный балетмейстер Большого театра, где я, понимаешь, работаю, - он, заметь, вместе с Колей - частенько бывает на даче у... - тут Надя одними губами назвала имя, при одном упоминании которого майор покрылся красными пятнами, а лейтенант прервал свои судорожные попытки состряпать дело и, развернувшись вполоборота, сжав губы в ниточку, стал жадно следить за реакцией начальника. Кажется, подай только знак - и он вцепится в жертву зубами и будет рвать, пока ему не велят остановиться.
- Ладненько... - майор достал пачку "Явы" и пристукнул ею по столу. Отдыхай! Видать, ошибся Витек... - и он так зыркнул на лейтенанта, что тот сразу как-то осел. - Не ты, говоришь, стекло-то разбила?
- Ясно же, что не я.
- Так-так... Ладно, двигай отсюда и получше стереги свой чемодан. Очень ценные вещицы там у тебя хранятся!
- Не-е-ет, дорогой, никуда я отсюда теперь не пойду. Ночь на дворе! А ночью мне одной в вашем Енауле делать нечего. У вас тут, небось, под каждым кустом по бандиту - вы ж их не ловите, вам не до того - вам бы беззащитных женщин помучить... И по возможности побольней!
Надежда поднялась, подхватила свой стул, перенесла его в дальний угол и уселась там, крепко обхватив свой пакетик.
- Тут и переночую, ласковые вы мои! И еще. Я никуда отсюда не выйду, пока этот ваш Витек при мне не порвет все, что он тут напачкал! - и она кивнула на протокол.
Лейтенант ошалело уставился на майора. Тот молча курил, и на его враз осунувшемся лице не наблюдалось уж никаких признаков веселости. За столом сидел пожилой, не очень здоровый мужчина, которому до смерти надоела вся эта маета - и служба, и Енаул, и все обстоятельства его скудной жизни...
- Пал Василич, что ж это такое?! Ах ты, сука! Ща я тебе порву... разбежалась! Ах ты... - вопил лейтенант, давясь словами, не в силах выразить переполнявши его обиду и злость. Он напоминал теперь драного жалкого кобеля, которого в очередной раз отпихнули ногой.
- Не верещи! - сквозь зубы дыхнул майор.
Он тяжело поднялся, подошел к стенному шкафчику, открыл створку, достал с полки стакан и початую бутылку водки. Не таясь налил, залпом выпил. Закурил. Молча кивнул Витьку на бутылку: мол, твоя. Надел шинель, ссутулился и уже в дверях бросил вполоборота:
- Делай как она говорит...
* * *
Утром, едва рассвело, Надя покинула отделение. Забрала у дежурного по вокзалу свой чемодан и через пару часов, дождавшись первого скорого, шедшего на Москву, договорилась с проводницей и вскочила в вагон.
Пассажиры в купе ещё спали. Надя вошла, уронила свой чемодан, легла в чем была на полку и, зажмурившись, крепко прикусила кожу на запястье, чтобы не завыть.
"Володька, Володенька... ты уже близко. Еще немного, совсем немножко осталось. Ты утешишь меня, успокоишь, ты меня подхватишь в охапку своими крепкими, своими могучими руками, и рядом с тобой я утихну... я отдохну. Ты поможешь мне во всем разобраться, ведь правда? А главное, ты не отойдешь от меня ни на шаг - ни на шаг не отходи от меня, милый, слышишь?! Мне без тебя будет плохо. Очень плохо. Но ты ведь на все плюнешь, все дела свои отложишь ради меня, правда Володька? Ведь мне так круто никогда ещё не приходилось ты это поймешь? Я все знаю: у тебя дела, работа... Но бывают моменты, когда надо все бросить и человека спасать. Ты ведь спасешь меня, да? Боже, что за глупости у меня в голове! Я сама должна себя спасти - кроме меня самой никто мне тут не поможет... Ладно, об этом - потом. Дома. Главное, чтобы он был рядом. Главное, чтобы он как прежде шутил и смеялся. Его смех всегда был для меня как роса на заре... Я умывалась этой его прирожденной веселостью как росой, и все обиды, вся боль нашего жуткого времени исчезали бесследно... Ну, дружочек мой, Кошенька твоя уже близко. Жди!"
Она познакомилась со своим будущим мужем, когда лежала в больнице, вернее, не в обычной больнице - в ЦИТО - в Центральном институте травматологии и ортопедии. Там возвращали к работе и к жизни спортсменов, артистов балета, акробатов, словом, всех, кто имел дело с нечеловеческими нагрузками на мышцы, кости и связки. Надя порвала ахилл - для балерины травма страшнейшая - от этого сухожилия зависела высота и легкость прыжка... Она уж и не надеялась вновь станцевать те вариации, которые танцевала прежде - в основном они были "прыжковые" - то есть, их рисунок и выразительность как раз были основаны на прыжках. Однако, врачи-чудотворцы ЦИТО сделали свое дело - травма на Надиной танцевальной технике почти не сказалась. Конечно, она около полугода "приходила в форму" - нарабатывала утраченное... Но усилия её не пропали зря. В театре только молча посматривали, как она бьется, оставаясь после класса на тридцать-сорок лишних минут. Одна... Но для балетных в этом не было ничего необычного, ничего героического - это было НОРМАЛЬНО. То, что для простого человека, который не выворачивает себе кости и не заставляет работать мышцы в режиме, противном их естеству, было бы адской работой, для балетного - само собой разумелось...
И все же за свое упрямое желание вернуться в профессию она получила награду. Правда, несколько странную и с профессией напрямую не связанную... Мужа! Володя, бывший тогда репортером одной из бойких московских газет, делал репортаж о ЦИТО. О врачах и их пациентах. О том, каково это - снова вернуться в строй, когда боль и страх, казалось бы, перечеркивают даже мысль об этом. Ему указали на Надю, старательно отрабатывающую у окна своей палаты движения балетного экзерсиса, державшись за подоконник.
