Я спросил:
- В "Арктику" не пойдешь сегодня?
- Знаешь, мои хотят какой-то сабантуй устраивать, прощальный. У меня в комнате. Им же больше негде. Я их в наше общежитие устроила, но там такие строгости, Боже мой... И ты приходи, если хочешь.
- Спасибо...
- А почему именно сегодня в "Арктику"?
- Можно и завтра. Только я уже договорился, компания будет.
- Просто так или - мероприятие?
- Отвальную даю.
- Так полагается по вашим морским законам? Тогда я, пожалуй, приду. Ну, я постараюсь. А что за компания?
- Обыкновенная. Бичи.
- Господи, всюду только и слышишь: "бичи", "бичи", а я ни одного живого бича в глаза не видела. Ты знаешь, я, кажется, все-таки приду. А если я своих сагитирую?
- Как хочешь... Ты ведь их для себя приведешь...
- Нет, если так, то не нужно. Ладно, я что-нибудь придумаю. Фактически им же только хата нужна.
- А ты?
- Ну, и я - до определенного градуса. Но вообще-то они вроде грозились каких-то дам привести. Долго я с ними не высижу. Ты лучше не заходи за мной, я как-нибудь сама...
Как раз он и высунулся, очкарик. И мы притушили свои окурки.
- Лиличка, я же просил...
- Да-да, Евгений Серафимович, куда же вы делись?
Он на меня сверкнул стеклышками, я ему сделал ручкой и скинулся по лестнице. Снизу мне слышно было, как он ее допрашивал:
- Где же, простите, брат? Это он и есть?
И быстренько она ему заворковала. Это она умела - чтоб на нее не обижались.
Вахтерша на меня заворчала - где же, мол, метка, шашни тут развели, обманывают старого человека, - а мне ее жалко стало: платят с гулькин нос и всякая шантрапа вокруг пальца обводит. Я ее погладил по голове, а она зашипела и вытолкала меня на улицу.
4
Из комнаты все разбрелись куда-то. Я повалился на койку вниз лицом, но и минуты не пролежал, как стало укачивать, и пошел в умывалку смочить голову под краном. Тут-то меня и развезло: будто бы с лица не вода текла, а слезы, и вправду мне захотелось плакать, бежать к ней обратно на Милицейскую, умолять, чтоб она непременно пришла, а то я напьюсь в усмерть с бичами, и кончится это скверно, даже и представить боюсь. А с ней мне никто не страшен, мы посидим и уйдем от них, а завтра возьмем билеты. Колеса будут стучать, деревья полетят за окном, все в снегу... Много я еще городил глупостей, но вот когда она мне начала отвечать, тут я и понял: все это бред собачий, не больше. Я с нею часто так разговаривал, и немота проходила, и оказывалось - она меня с полуслова понимала, отвечала мне, как я и ждал.
Я пошел обратно в комнату, лежал там без света. А когда перевернулся на спину, луна светила в окно, а на полу снег серебрился и чернели переплеты от рамы. Соседи как будто вернулись, посапывают на койках, это значит - за полночь, в "Арктику" я опоздал, проспал все на свете! Но кто-то, я слышу, идет - по длинному-длинному коридору, и отчего-то мне известно: это она ко мне идет. Мне страшно делается - нельзя же ей сюда. Они же проснутся, шуток потом таких не оберешься... И вдруг слышу -шарк, шарк, - громадный кто-то, пятиметровый, волочит свои подошвы. И ржет по-страшному. Она от него кинулась по коридору, а за нею - с топотом, ржанием, с жуткой матерщиной, кошмарные какие-то нелюди, жеребцы, их убивать надо! Она закричала, побежала быстрее, но от них не убежишь, догнали, топчут сапожищами. И я хочу крикнуть ребят на помощь, один же я не спасу ее, и - не могу крикнуть, меня самого завалили чем-то душным. А там ее добивают, затаптывают, и регот несется конский, и вопли, как будто динамик хрипит на всю гавань: "Ее больше нету!.. Есть еще!.. А вот теперь нету!.." Я забился, отодрал голову от подушки...
Господи, это старуха-уборщица шастала метлой под тум-очками, табуретки ставила на койки ножками кверху. Она мне и удружила, простыню завернула на лицо.
- Нету! - кричит. - Нету меня тут больше - жеребцов обихаживать!
- Чего шумишь, нянечка?
Подскочила ко мне с метлой наперевес.
- Проснулся, сынок! А банки с-под сайры - это дело под тумбочки шибать! Окурки, обгрызки... Плевательницы нету? Коменданту сказала! Пускай, скажу, вас всех в умывалку переселяют. Там себе живите, там себе гадьте, а меня нету!
- Это ты неплохо придумала. Все равно, мы тут временные.
- А! Временные! Ну, так и я тоже временная... Закурить не найдется?
Я ей дал "беломорину".
- Все! - говорит. - Ушла я на фиг!
И вправду ушла. А я полежал еще, сердце у меня жутко как колотилось. Совсем я стал никуда, а ведь двадцати шести еще не стукнуло парню. Но и то спасибо, разбудила к полвосьмому.
Автобуса я не стал дожидаться - сомлеешь в толчее, и завезут к чертям на рога, куда-нибудь в Росту*, - пошел своим ходом, чтоб совсем развеяло. А возле "Арктики" уже полно было страждущих, и табличка висела: "Мест свободных нет". Но меня-то гардеробщик углядел сразу:
- Проходи, вот этот, в курточке. У него столик заказан.
* Северная окраина Мурманска.
Большой он был спец, даром что однорукий. Кого не надо - не пустит, нюхом определит - при деньгах ты сегодня или же на арапа рассчитываешь. И вот тоже талант у человека - никаких вам номерочков, всех так помнил -кто в чем пришел. Выходишь - пожалте вам пальтишко, и не чье-нибудь, а ваше.
- Ко мне, - говорю ему, - особа должна подойти. Вы меня с нею видели. Каштановая. Любит зеленую покраску.
Вспомнил, кивнул. Я ему подал трешку, он ее смахнул в кармашек, снял с меня шапку, отстегнул капюшон.
- С обновочкой вас! - вот и насчет курточки усек, а спроси его, как меня зовут, ушами захлопает.
В зале уже надышано было, накурено, хоть топор вешай. На эстраде четыре чудака старались: скрипка, два саксофона и баян, - снабжали музыкой. Но не качественной, а так себе, "Во поле березынька стояла". Бичи мои сидели в углу, держали сдвоенный столик, как долговременную огневую точку, - хоть потертые, но прикостюмленные, Вовчик даже галстук надел. С ними - Вовчикова Лидка трехручьевская и Клавка. Ну, Лидка, скажу вам, очень была не подарок жилистая и злющая, видать, или просто нервная: все щипала свой перманент и глазки на лоб заводила. А Клавка - та королевой сидела, кофта на ней широкая, голубая, с перламутровыми пуговками, в ушах золотые сережки покачивались, и вся-то она розовая была, вся лоснилась и платочком обмахивалась сложенным, вместо веера.
Бичи мне замахали, и я уже было двинулся к ним, когда вдруг увидел "деда"*.
*"Дед" - старший механик на судне.
"Дед" сидел один за столиком, и, верно, давно уже сидел, китель был расстегнут на три пуговки. Рядом еще стоял стул, но прислоненный, - "дед", верно, ждал кого или не хотел, чтоб подсаживались. Заметно он сдал за то время, что мы не виделись, морщины глубже прорезались и мешочки обозначились под глазами. Но плечи еще были прежние, в порядке плечики, только обвисли немного.
"Дед" меня тоже увидел и не сказал мне ни "здравствуй", ни "салют", а выволок стул и улыбнулся.
- Присаживайся, Алексеич. Откуда такой красивый?
Так он меня звал - Алексеичем, как будто я был старпом или хотя бы третий штурман. Тут же и официантка подскочила, как по вызову для начальства.
- Маленькая, - сказал ей "дед", - нам повторить бы - грамм триста. А чтоб совсем хорошо - четыреста. И один прибор Алексеичу. А заказывать он еще не научился, я сам закажу, мне же и запишешь.
Меню он поднес почти к глазам и стал шарить пальцем.
- "Дед"... Понимаешь, я тут с компанией.
Я ему показал на бичей, "Дед" на них поглядел сурово и покривился.
- Это они тебе компания?
Официантка тоже покривилась. Я засмеялся - отчего-то всегда бичей узнают, хотя и прикостюмленных.
- Затралил ненароком, пришлось пригласить.
- Выхода, значит, нет никакого? Ну, закажи им там, только не очень, не очень шикуй, и приходи сюда. Мы ведь с тобой полгода не виделись.
- Больше, "дед". Восемь месяцев.
Я сходил к бичам - сказать, чтоб заказывали себе чего хотят, а счет бы прислали. И чтоб держали два места, как договаривались. Клавке это не понравилось, но плевать мне было, она с Аскольдом пришла, вот пусть и будет весь вечер Аскольдова.
Когда я вернулся к "деду", официантка ему принесла коньяк в графинчике, и "дед" его сразу разлил по фужерам.
- Начнем - за твой приход, Алексеич. Ты когда пришел?
- Восьмого дня.
Я тут же язык прикусил: как же так вышло, что я с ним не повидался?
- А я вот завтра отчаливаю. Ну, ты не красней, меня обнаружить трудненько было. Полмесяца, с утра до ночи, на Абрам-мысу пропадал. В плавдоке стояли.
- Почему в доке, "дед"?
- Заплату пришивали на корпусе. Вот за нее тоже. Он первый отпил, понюхал ладонь и зарычал. А мне протянул на вилке лимончик.
- Ты на каком теперь, "дед"?
- Восемьсот пятнадцатый, "Скакун".
Когда-то мы вместе плавали на "Орфее", потом "дед" прихворнул, а я с кепом поругался, - не помню уже, на какую тему, - и разошлись мы на разные пароходы*.
* Траулеры, конечно, не пароходы, на них стоят дизели, но так их называют моряки.
- Что ж это делается? - сказал я "деду". - Нам же твой "Скакун" сети передавал в Северном, когда вы с промысла уходили. А я и не знал, что ты на нем.
