Сергей Клычков - Чертухинский балакирь

- Как не понять? Понимаем!.. Только дивлюсь вот, как у тебя все это выходит кругло!..

- Не-е-ет!.. Ничего ты, Петр Кирилыч, я вижу, не понимаешь! В мире, Петр Кирилыч, все круглое. Недаром же ты сам дивился на месяц: выплывет в иной раз - как от хорошего токаря большое блюдо кто вынесет… Да, брат, делали все это не плетари какие-нибудь, а золотые умелые руки: без ошибки!.. Потому круглый месяц, круглое солнце, кругло и колесо… у телеги, потому что телега иначе не стронется с места, а на то она и телега, как на то же и месяц, и солнце, чтоб не стоять на одном месте, а катиться и катиться по небу. Куда?.. Вот этого, брат, никто уж не знает, потому у этой дорожки нигде нету конца.

- Астроломы знают!..

- Астроломы - дуроломы: не знает никто… Мир, Петр Кирилыч, как большая кадушка, и в этой кадушке засол без прокиса… Знаешь, как бабы солят огурцы?

- Ну вот бы не знать… Сперва воду до ключа греют, а потом соли кидают…

- То-то и дело, что соль… А сколько вот, чтобы огурцы не прокисли?

- Не мало, не много, а так… чтобы враз…

- Ну вот, по этому по самому любая баба больше знает о мире, чем астролом… потому астролом огурцов не умеет солить… И как бабы солят их, тоже не знает… Все дело в яи… чке…

- А… а! То-то Мавра солит с яйцом…

- Видел: яйцо в рассоле плавает, вниз и вверх само по себе, куда ни захочет… само.

- И верно, хороши у нее огурцы…

- То же самое вот, к примеру, и наша планида. Плавает она в рассоле в кадушке, большой зеленый такой огурец, и жизнь на ней как огуречный душок: потому хороший… рассол…

- Так же значит и… звезды?..

- Полно, Петр Кирилыч, какие там звезды: клюква это растет… Это нам отсюда кажется: звезды!..

- И блюдо круглое…

- В мире, Петр Кирилыч, все круглое… потому, Петр Кирилыч, человек, если ты сам на себя поглядишь хорошенько, к примеру сказать, тоже круглый…

- Круглый?..

- Круглый… Только, Петр Кирилыч, круглый дурак… потому думает про себя, что он оченно умный, а на самом-то деле, что и к чему у него все перед глазами, - не понимает и никогда не поймет…

- Где понять… - согласился Петр Кирилыч, взглянувши на небо.

- Да, не поймет, - повторил Антютик, тоже пощурившись кверху, -потому у того, кто это все делал, остался… секрет…

- А кто это… будет?.. - хитро спрашивает Петр Кирилыч.

- Не знаю, Петр Кирилыч, - ответил Антютик, - ей-богу, не знаю!..

"А вот отец Миколай, верно, знает!" - подумал про себя Петр Кирилыч…

- Ну вот, Петр Кирилыч, как у нас с тобой все это складно вышло, -вдруг заговорил Антютик веселым шепотком, - потрепались малость и незаметно пришли…

Взял Антютик Петра Кирилыча за руку и остановился…

- Ты пригнись-ка к земле… послушай хорошенько, как твоя краля поет: голосок у нее соловьиный!..

Петр Кирилыч пригнулся и по росе услыхал, как в прибережных кустах защелкал первый, должно быть, только что прилетевший на Дубну соловей, -водилось их на Дубне в старое время, сказать теперь - не поверят!..

Запел соловей и разлился весь сразу, словно серебристый горох на воду рассыпал, а потом опять причмокивать начал и словно на маленьких хрустальных пальчиках прищелкивать: дескать, хорошо!.. Хорошо, черт возьми, на Дубне!.. И под его щелканье шумит в плотине вода, и завороженный лес шумит, и под соловьиные пересвисты и перечмоки вдруг в самых ушах у Петра Кирилыча запел нежный и печальный девичий голос, как бы издалека зовущий и плачущий вдалеке, отчего и у Петра Кирилыча, должно быть, больно заколотилось в груди, в глазах потемнело и все заволоклось в весенний душистый туман:

Над серебряной рекой, на златом песочке

Долго девы молодой я искал следочки…

А следов как будто нет… Их и не бывало…

На кого же, дева-свет, меня променяла?..

Не с того ль легла тоска в сердце молодое,

Что златой песок река унесла водою?..

Что серебряной рекой увел по песочку

Барин, парень городской, мельникову дочку?..

- Хорошо поет, Петр Кирилыч! - говорит Антютик, так и расплывшись своей скуластой рожей.

Смотрит Антютик на Петра Кирилыча, и не может Антютик понять, что это такое творится с Петром: весь он согнулся и припал к земле, и руки рвут чуть заметную травку на ней, и в глаза ему словно кто налил чистой дубенской воды, отчего они стали еще светлее и чище, и синева в них переливается такая же глубокая и густая, как и у Антютика зелень…

- Петр Кирилыч, - говорит ему Антютик, - вот теперь и ты мне скажи, потому что и я теперь не понимаю… Я, видишь, знаю, отчего у вашего брата бывает под носом мокро, это и у зверей тоже, когда сопливая болезнь у них заведется, а также в звериной старости это бывает, но вот почему и кто это тебе в глаза сейчас налил такой чистой воды, убей меня - не пойму!..

Антютик пригнулся к Петру Кирилычу и лизнул ему по глазам языком. Такой у него язык теплый, большой и шершавый, как лошадиный…

- Ба!.. Да она, эта вода-то, соленая!.. Отчего это, Петр Кирилыч, скажи?..

- Не знаю, ей-богу, не знаю… вспомнилось что-то, а что… и сам я, Антютик, не знаю, - тихо говорит ему Петр Кирилыч в самый его ноздрятый нос.

- Вот, - говорит Антютик, - эта самая дубенская девка и есть… Теперь нам бы только ее половчее засватать… Тебе полно лежать, ну-ка, вставай… вставай, а не то я…

Петр Кирилыч обмахнул глаза рукавом и поднялся.

- Ты тут, Петр Кирилыч, постой за кустами, а я… сейчас… живою рукой!..

- А ты ее, Антютик, не испугаешь?.. Уж больно ты… того… неказист!..

- Это нешто: ночью нам даден зарок - войти в любой образ, хошь в овечий, хошь в человечий… На то и луна, Петр Кирилыч, по небу плывет… Стой тут, Петр Кирилыч, а я сейчас… живою минутой.

Сказавши это, Антютик сначала присел до самой земли, словно уминал что под собой, потом вдруг припрыгнул выше самой высокой елки в лесу и оттуда гукнул на всю округу так, что семиверстными шагами далеко по лесу загугукало перекатное эхо, и на него длинным мыком отозвался, словно в большую трубу протрубил, старый чертухинский лось, зовя к себе заблудшую на жировке лосиху, гукнул еще раз так, что ели пригнулись над головой Петра Кирилыча и по кустам прошел тихий ветер и дрожь, потом со всей высоты грохнулся оземь и у самых ног Петра Кирилыча ушел в землю…

Петр Кирилыч боится и рукой пошевелить, и каждый сучок в лесу тоже присмирел, и не шелохнется ни одна ветка, стало в лесу в этот час тихо и затаенно, как в церкви в двенадцатый час…

- Вот он как леший кричит… Ррррррях! - прошептал Петр Кирилыч…

Вдруг лес зашумел, прошел по нему из конца в конец легкий и веселый ветерок, листва на березах раздулась, как мехи на гармони, ветки замахали рукавами на Боровую дорогу, в кустах опять защелкал во все пальцы соловей, и Петр Кирилыч, обернувшись назад, увидал в темноте, что по дороге идет старик в длинной поддевке с полами ниже колен, с чуть тронутой проседью скобкой волос под валяной шапкой, подпирается старик палкой и еще издали, видно, чтобы не пугался, машет Петру Кирилычу свободной рукой…

Петр Кирилыч встал и нерешительно пошел ему навстречу…

- Ты, Петр Кирилыч, - шепчет старик, - посиди тут… отдохни… а я сейчас… одною минуткой!..

И снова, едва поравнявшись, исчезнул из глаз.

*****

Сел Петр Кирилыч на пенек возле дороги и стал терпеливо дожидаться…

"На кого он только похож? - думает Петр Кирилыч про себя, зажавши кончик бородки в зубах. - Вроде как я его где-то видел, а где… и когда?.."

Но так и не вспомнил, потому что памятен был не на людей, а на побалачки и прибаутки, отчего и прозывался: балакирь!..

Кто не знает нашей Боровой мельницы!..

Не смотри, что стоит она в таком захолустье, откуда ни одной купольной луковинки хорошо не видать, разве только услышишь темный грудной звон нашего чертухинского колокола и заливистый на бабий лад шалтай-балтай гусенской колокольни.

Зато нигде так голосисто не поют соловьи и так заунывно не кукуют кукушки!.. Будто жалуются они с высокой березы, что день ото дня по земле коротает мужичья дорожка и что над этой дорожкой год от году и кукушечья песня короче…

Эти две птички у мужика всегда на примете: одна считает года и провожает в могилу, а другая весной в полуночь мирит со сварливой женой.

Также и то еще: нигде не водятся такие большие сомы, как на Боровом плесе возле мельницы!..

Часто по осени, когда вода в реке присмиреет, попрозрачнеет и все видно в Дубне до самого дна, поглядишь в нее и не поймешь, что там лежит на песке: бревно или сом?..

И нигде в другом месте - эх, видно, и на свете-то есть только одна такая река! - под вечер так не полощутся шелеспера, самая быстрая рыба, у которой серебряные плавники, а зубы острей, чем у кошки…

А уж окуней да плотвы - про тех и говорить нечего!..

Инда подчас дурно на воду взглянуть, когда окунье со всего плесу подойдет к колесу на быстрой воде половить хлебную пыль и обметки…