- Илюша, - осторожно позвала из комнаты бабаня, которая с пяти утра уже шепталась о чем-то с Валей, - ты бы поел, сынка...
Илья молча завязывал шнурки на туфлях. В коридоре было темно, но он не включал света из странной мутной злобы к себе.
- И чего ты так рано всполохнулся? - опять робко подала голос бабаня.
- Ничего, бабань, я не сдохну, - ласково и зловеще проговорил из коридора внук. - Не сдохну я, бабаня, к сожалению.
Уже выходя на лестничную клетку, Илья услышал, как мать сказала бабке раздраженно:
- Я же просила не приставать!
В редакцию он пришел раньше всех, чего прежде не бывало. Походил по комнате, в которой стояли четыре стола - его у стены, уютный, с черной настольной лампой.
Ощущение вздрагивающей в горле тоски не проходило, хотелось громко выть, как выла бабаня на похоронах своей сестры, бабнюры, хотелось, наконец, разбить что-то, ну, хотя бы схватить настольную лампу за лебединую шею и швырнуть в окно. Новая вчерашняя Наташа в нем не потускнела, а наоборот, разгоралась все ярче и больней. За ее статной спиной архангеловыми крылами вздымались листы ватмана с чертежами особой важности. Подобно рафаэлевой мадонне, на руках она несла защищенную кандидатскую, а где-то внизу, на пышных ватных облаках, бегали двое пацанов - один маленький и смутный, другой постарше, лет восьми, в красной курточке.
Илья не заметил, как задремал, сидя за столом, свесив голову на руки. Разбудила его невинное дитя практиканточка Леночка, которая не заходила обычно в двери, а брала их штурмом, начиная разбег со двора.
- Илю-у-ушка!! - закричало невинное дитя, влетев в комнату, и наткнувшись на спящего Илью. - Ты что, ночевал здесь?! Ты что, заболел? Ты что - пьяный?!
Илья вздрогнул, отодрал от стола пудовую голову и бессмысленно уставился на Леночку, пытаясь понять, где он, откуда здесь взялся и кто это кричит перед ним, округлив в ужасе веселые нарисованные глазенки. И вдруг все вспомнил - вчерашний день, и бессонную ночь, и Наташу с мальчиком; тихо вздрагивающая в горле тоска тяжелой волной ударила ему в грудь, и он сухо и напряженно сказал, глядя мимо практиканточки:
- Послушайте, Лена, а ведь я, между прочим, на пятнадцать лет старше вас. Извольте говорить мне "вы", нравится вам это или не нравится, - и, не глядя на остолбеневшую Леночку, вышел из комнаты, потирая ладонями помятое лицо. Сегодня он казался себе очень постаревшим, а проходя мимо облупленного трюмо в вестибюле, подумал: "У меня лицо... поношенное... Сильно поношенное..."
Он не знал, куда деть себя до конца дня, а потом, куда деть себя до утра, и опять до конца дня, и до конца жизни.
Он перешел через дорогу и, зайдя в кафе-забегаловку, заказал две рюмки коньяка, но пить раздумал и вышел.
"Девочку зачем-то обидел... - подумал он. - Девочка тебе виновата, шеф, тоже мне..."
До часу дня он еще два раза забегал в это кафе с намерением крепко выпить, но... не мог, не получалось, мутило от одного вида рюмки.
В три часа он сел в трамвай и поехал к Егору на работу. Всю дорогу, пока ехал, Илья твердо знал, о чем будет говорить с другом, но когда вошел в новое высотное здание редакций и нажал на кнопку вызова лифта и вдруг спросил себя - что, собственно, ему здесь нужно, то не мог ответить. Три стенки лифта были зеркальными, и чтобы не видеть троекратной отвратительной морды, Илья уткнулся лицом в дверь. Он вышел на пятнадцатом этаже и вяло побрел по коридору, отыскивая комнату восемьсот восемьдесят девятую.
- Кто пришел! - воскликнул добродушный близорукий Егор, вынимая трубку изо рта, но, подойдя поближе, он изменился в лице и спросил: - Ты что, старик?
Илья не ответил, плюхнулся на стул Егора и, взяв со стола несколько напечатанных на машинке страниц, стал внимательно читать.
- Что-нибудь случилось? - озадаченно глядя на него, спросил Егор.
Илья молча продолжал читать. Потом бросил листки на стол и исподлобья глянул на друга.
- Слушай, Гошка... - медленно и тихо сказал он. - Ну, вот убеди меня, что мы всю жизнь серьезным делом занимаемся. Ну, убеди. Вот я пришел...
- Здравствуйте, - сказал Егор. - Где ты так набрался?
- Я совершенно трезв. Повторяю, вот я пришел, убеди меня, что все это вот эти листки, вот эта рецензия знакомого мне болвана на спектакль ТЮЗа, этот фельетон, - что все это - серьезное и нужное дело. Вот мы с тобой, два мужика...
- Слушай, у меня дел по горло...
- ...два мужика, и у каждого по одной жизни, не по две... Ты хоть сыновей родил, может, они за тебя расплатятся.
- А за меня платить нечего. Я никому не должен.
- Не должен?
- Нет... Илька, иди домой, проспись. Вечером я забегу к тебе, поговорим. У тебя на такси есть? Дать?
- Да я трезв, Егор, вот! - он приподнялся и шумно выдохнул в лицо другу. Они помолчали.
- Ты зачем пришел? - тихо и внятно спросил Егор, присаживаясь на край стола.
- Не знаю... Жизнь уходит... Опять помолчали.
- Что произошло-то у тебя? Чего ты приперся среди дня? Почему не на работе?
- На работе? - усмехнулся Илья. - А что ты работой называешь? Вылавливание в "300 полезных советов" способа выведения моли, с тем чтобы задать себе вопрос за подписью какого-нибудь гражданина Фишбейна и в том же столбце ответить ему, то бишь себе? Это - работа?.. Ну я - ладно, меня принудработой надо лечить, а вот фельетон, например, о чем он? Кто-то проворовался, его клеймят? Ну, скажи, - воровства меньше станет после фельетона этого? Все мы - армия газетных крыс - несостоятельный, бесполезный народ. Мы же ни на что не способны, импотенты чертовы! Обо всем судим, все рецензируем, а сами что умеем? Материальных ценностей создавать нас не научили, для духовных таланта нет, болтаемся между этими двумя полюсами, как дерьмо в проруби, но какая иллюзия кипучей деятельности! - Илья уже не сдерживался, он почти кричал. - Шел я сейчас по коридору - мать твою! очкастенькие девочки с карандашиками туда-сюда снуют, мальчики бородатенькие с гранками бегают, а в гранках-то какой-нибудь "концерт для тружеников села", информашка никому не нужная. Дело!.. Кто здесь, на этих двадцати этажах, дело делает? Может, ты, Гошка?
- Я! - зло, твердо ответил Егор. Он повертел в руках погасшую трубку и вдруг, с остервенением швырнув ее на стол, достал сигарету из пачки и закурил. - Я, знаешь ли, не чувствую себя тунеядцем... Да! Мы вот с ребятами на той неделе одну крупную суку из министерства просвещения на чистую воду вывели. Взяточник, подлец! Не читал? За пятнадцатое число? Никого не побоялись, а знаешь, сколько это крови стоило?! Да что ты знаешь?! Сидишь там, в "вечерке", кастрюли маринуешь... Ну и поделом тебе!
- За какое число, ты сказал? - Илья достал сигарету из Егоровой пачки.
- А какие у меня ребята! - не слыша его, продолжал Егор. - Вот Костя Багров! Как из командировки - столько материалу навезет, хоть две комиссии посылай и одну экспедицию. После его статей редакция письмами завалена. Сам слышал, у киоска люди спрашивают, есть ли в номере статья Багрова.
- Он фельетон писал?
- Нет, Еремеев...
Зазвонил телефон, Егор поднял трубку и сразу опустил ее.
- Еремеев писал... так себе получилось. Ты бы лучше сделал. Я знаю твою руку. Ты бы его так разделал! Помнишь хоть, как писал?
- Сочинения в десятом классе? - желчно усмехнулся Илья.
- Насчет сочинений не знаю, а очерки твои в университете, на третьем, на четвертом курсе, прекрасно помню. Настоящая публицистика, без дураков. Ты из нас самый талантливый был.
- Самые талантливые книги пишут, - насмешливо оборвал Илья. - Повести, рассказы, романы, понимаешь? Литературу пишут талантливые, а не злобу дня. Литературу, которая остается. А злоба дня, она, знаешь, куда девается? На дно некой речки, там еще старичок-симпатяга в лодочке сидит.
Опять зазвонил телефон. Егор, не оглядываясь на него, отвел назад руку, привычно хлопнул трубкой по рычагу.
- Вот что, - хмуро сказал он, - ты проваливай сейчас, пока я не очень злой. Сегодня вечером встретимся, я загляну.
Илья поднялся со стула, взял Егорову трубку, повертел ее в руках и опять положил на стол.
- Да... - сказал он, не глядя на друга, - а она и в самом деле очень изменилась. Ты заметил, какие у нее скорбные черточки у губ?.. Вот здесь...
- У кого? - нетерпеливо, раздраженно спросил Егор.
- Плевать мне на ее диссертацию, на ее крупную должность, она сына моим именем назвала. Ты же представь, как она меня, гада такого, любила!
- А-а, - протянул Егор, - ты ее встретил. Ну надо же. Десять лет не видел, а тут...
- Я ее искал! - жестко перебил Илья. - Ничего тут случайного, я искал ее.
- Ну что ж теперь делать, Илька? Теперь ничего не сделаешь.
- Это мог быть мой сын, - тупо глядя в угол, пробормотал Илья самому себе. - Я удобно жил, всех моих детей убивали до рождения. Это большое удобство в жизни, когда и женщина относится к этому просто. Хотя б одна послала меня к черту!
- Теперь ничего не поделаешь, старик, - примирительно проговорил Егор. Они замолчали.
- Пойду, - вяло сказал Илья.
