Со стороны моря раздался завывающий шум приближающегося глиссера. Шум внезапно оборвался у самой пристани ресторана.
— Бочо пришел! — сказал один из ребят и, склонившись над перилами, посмотрел вниз.
— Второго такого хохмача в городе нет, — добавил краснорубашечник.
— Интересно, что он сейчас скажет, — заметил третий.
В самом деле, через несколько минут над перилами ресторанной палубы появилась курчаво-волосая голова с бронзовым, загорелым лицом. Он поднялся сюда по железной лесенке.
— Девушки, где вы? — зычно закричал он. — Спешите на морскую прогулку, пока я здесь! В летний сезон беру клиенток от двадцати до сорока лет! Старше сорока можете оставаться на местах — только в зимний сезон.
Девушки ринулись к нему. Одна женщина поднялась было, но, услышав конец его призыва, замешкалась, как бы пытаясь вспомнить свой возраст. Припомнив, погасла и села.
Молодыми застольцами она была тут же замечена, и они, кивая на нее, стали покатываться от хохота. Шесть девушек уже стояло около водителя глиссера.
— Вы! Вы! Вы! Вы! — тыкая пальцем, указал он на четырех девушек и отсек остальных: — А вы ждите следующего заезда!
Водитель глиссера сошел с лестницы и отступил на деревянную палубу по ту сторону ограды. Одной рукой держась за перила, он другой помогал девушкам перелезть через ограду и спуститься вниз по железной лесенке. Одновременно он весело и хищно оглядывал палубу ресторана. Заметив ребят, сидевших справа от меня, он, продолжая помогать девушкам, стал громко рассказывать:
— Сейчас от хохота умрете. Вчера сидим дома и обедаем всей семьей. Со двора подходит к окну соседка и кричит: «Наташа, ты дома. Что делаешь?»
«Обедаю, — отвечает жена. — Обедай, обедай! — кричит соседка. — А в это время твой муж и мой дурак с двумя курортницами уехали гулять в Новый Афон. А ты сиди обедай с детьми!»
Я умираю от хохота, а жена смотрит на меня: готова убить. Наконец кричу этой соседке:
«Я твоего дурака три дня уже не видел!»
«Что, приехал уже?» — говорит соседка и быстро уходит. Стыдно.
«Ты видишь, — говорю я жене, — как клевещут на нашу дружную, прекрасную семью. Тебе женщины завидуют, хотят нас поссорить». Приеду, расскажу еще одну хохму.
— Бочо, а куда ты дел тех девушек, которых катал? — спросил краснорубашечник.
— Как куда? — встрепенулся Бочо. — В родильный дом отвез!
Ребята стали хохотать. Последняя девушка, перелезавшая через ограду, вздрогнула и отдернулась.
— Не бойтесь, девушка, — живо откликнулся Бочо, продолжая держать ее руку в своей ладони, — я их на пляже высадил. Кто так шутит, никогда не тронет. А тот, кто тронет, — никогда так не шутит.
Девушка рассмеялась и окончательно перелезла через ограду.
— Вам остается понять, шучу я или нет! — крикнул Бочо вниз, уже спускающейся по лесенке девушке. Подмигнув ребятам, хохмач быстро спустился за нею.
Через минуту взвыл мотор, и глиссер ушел в море.
— Вот Бочо дает! — с восхищением сказал тот, что был в красной рубахе.
— А вообще он гуляет? — спросил второй.
— По-моему, нет, — сказал третий, — у меня была одна приезжая чувиха с подругой. И деньги у меня были тогда. Я встретил Бочо и говорю: так и так. Бабки у меня есть. Займись подругой моей девушки. Пожалуйста, говорит. Приходим в ресторан. Я заказываю всё что можно. Бочо наворачивает и хохмит так, что девушки падают. Даже моя стала к нему клеиться. Клянусь! Но обидеться нельзя — Бочо! Только поужинали, как он встает и говорит:
«До свиданья, девушки. Спасибо за компанию, но меня ждет красавица жена!»
— А у него в самом деле красавица жена, — вздохнул тот, что спрашивал.
— Не в этом дело, — поправил его краснорубашечник, — он, учти, гуляет в глубоком подполье.
Я, видимо, так увлекся жизнью молодых людей, что не заметил, как появился тот, кого я ожидал.
— Не согласен принципиально и окончательно, — раздался над моей головой веселый и твердый голос.
Я вздрогнул. Это был он. Всё в той же тельняшке с короткими рукавами, в черных вельветовых брюках и в парусиновых туфлях швейцарской белизны. Ясно было, что они недавно начищены зубным порошком. Он стоял передо мной плотный, коренастый. Мускулистые, борцовские руки скрещены на груди. Загорелое, готовое к бою плотное лицо, маленькие, живые светлые глазки. Металлический колпачок ручки, прищепленный изнутри на груди тельняшки, вспыхивал и отражал солнечный свет.
— Присаживайтесь, — сказал я, — сейчас закажем кофе, коньяк.
— Какая же это свобода, — сказал он, стремительно присаживаясь за столик, стремительно наклоняясь ко мне и стреляя в меня светлыми пульками глаз, — вы лишаете великого человека права на эксперимент, которого ждали тысячелетия! Какая же это свобода, батенька?
— Да, лишаю, — сказал я, — человек может экспериментировать над собой. В конце концов люди его образа мыслей могли собраться, купить в России или в Европе большой кусок земли, заселить его и проводить в своей среде социальные опыты.
— Социализм в лаборатории — это, батенька, чепухенция! — воскликнул он, взмахнув рукой над столом. — В том-то и драма великого Ленина, что он заранее знал о невероятной тяжести исторического сдвига и все-таки пошел на это. И когда надо будет, еще раз пойдет!
— Только, знаете, — сказал я ему, — если можно, без этих словечек: батенька, ни-ни, гм-гм. Особенно ненавижу гм-гм.
— Гм-гм, — незамедлительно произнес он, как бы для того, чтобы тут же, не сходя с места, утвердить свои права.
Я вспомнил, что точно так же в детстве мой сумасшедший дядюшка, бывало, если кто, выходя их комнаты, плотно прикроет дверь, тут же вскакивал и пробовал открыть в знак того, что никто не смеет его запирать, хотя его никто никогда не запирал.
— Запретить, конечно, я не могу, — сказал я мирно, — но постарайтесь, если можете.
— Я сказал «гм-гм» не нарочно, — пояснил он, — этим выразил сомнение в вашей демократичности.
— Так и скажите: сомневаюсь в вашей демократичности.
— Зачем мне говорить столько слов, когда я коротко говорю то же самое: гм-гм.
— В этом «гм-гм», — сказал я, стараясь быть доходчивым, — слышится какое-то подлое высокомерие. Как будто вы настолько выше собеседника, что он не стоит слов.
— Гм-гм, — сказал он опять, но, спохватившись, добавил: — Это я не по отношению к нашей беседе, а по отношению к тому, что вы считаете высокомерием.
Я понял, что эта мелкая перепалка может длиться бесконечно.
— Ну, как хотите, — сказал я и, стараясь поймать его в самый миг отклонения в безумие, спросил: — Что значит: «Ленин еще раз пойдет»? Появится новый Ленин?
Взгляд его отяжелел. Но мне показалось, что он взял себя в руки.
— Не новый, но обновленный новыми историческими условиями, — сказал он уклончиво и одновременно твердо.
Я подозвал официантку, которая, стоя в сторонке, почему-то обидчиво поглядывала на нас. Она подошла.
— Вы пьете? — спросил я у него.
— Слегка балуюсь, — живо отозвался он.
Официантка нахмурилась.
— Два кофе и триста грамм коньяка, — сказал я и, обращаясь к нему, добавил: — Может, что-нибудь еще?
— Мороженое, — попросил он коротко, — умственная работа требует сладости.
Я вспомнил, что мой сумасшедший дядюшка тоже любил сладости. Тогда, в детстве, я изредка мог позволить себе угостить его лимонадом.
— Может, три порции? — спросил я.
— Три! Три! — вспыхнул он. — Вы угадали мою норму! Люблю иметь дело с проницатель-ными людьми, хотя от принципов не отступаюсь.
Официантка еще больше нахмурилась и, записав заказ, обратилась ко мне:
— Вы тут новый человек, умоляю: если дядя Степа начнет говорить, что он Ленин, остановите его или позовите меня. Я его попрошу отсюда. Я знаю, что сейчас свобода, но стыдно перед людьми… И Ленина жалко…
— Лениньяна продолжается, — загадочно заметил мой собеседник.
— Вы опять за свое? — с горьким сожалением сказала официантка.
— Дорогая, не забывайте, что я бывший доцент московского вуза, — не без надменности произнес мой собеседник.
— Вот именно — бывший, — мстительно подчеркнула официантка.
— «И за борт ее бросает в набежавшую волну», — неожиданно пропел мой собеседник хорошим баритоном. Он пел, глядя на официантку, и пение его как бы означало шутливую угрозу по отношению к ней и одновременно обещание, оставаясь в рамках Степана Разина, выполнить ее просьбу.
— Оставьте, ради Бога, — сказала официантка и отошла.
Мне не хотелось с ним спорить. Но мне хотелось у него что-то спросить, раз уж он так много знает о жизни Ленина. Дело в том, что, будучи за границей, я прочел одну книжку, где доказыва-лось, что знаменитое покушение на Ленина Фанни Каплан было организовано Сталиным и Дзержинским. Никакого убедительного доказательства автор не приводит, и всё это как-то не похоже на правду. Но там были вещи, которые показались мне бесспорными.
