Охватившее меня чувство легкости стало еще сильней, когда, перейдя мост, я направился к дому. Я шел, улыбаясь, играя перетянутыми ремешком книгами, и лица встречных видел через свою радость.
Жили мы на одной из тихих улиц, выходящей садами к реке, с канавами, зарастающими тысячелистником, зеленой ромашкой. Подходя к дому, я пожалел, что не увидел в подвальном этаже зозулинского дома растрепанного и босого дворника Платошку. Жаль было, что у ворот меня не встретила молодая длинношерстая, принадлежавшая Зозулину собака. Квартира Платошки, в открытое окно которой я на ходу заглянул, была пуста.
И вот так, предчувствуя, какое лицо будет у мамы, когда я ей все расскажу, я добрался до деревянного, посеребренного временем дома с мезонином, с липами у ворот, вбежал на крыльцо, бросил в прихожей на диван фуражку и книги и радостно позвал маму. Но никто не откликнулся.
«Что же это? — остановившись в гостиной, подумал я, — и в столовую дверь открыта, и в маминой комнате нет никого». Я хотел подняться наверх, но в это время из комнаты сестры с полными руками постельного белья показалась Ириша.
— Феденька, — весело сказала она, — все в саду. Зоечка приехала.
Я просиял:
— Зоя!
— Да не одна, — говорила, стоя на верхней площадке, всегда веселая и простая, взятая мамой из деревни Ириша, — она и подругу с собой привезла.
Это было так неожиданно, что я растерялся, а Ириша продолжала:
— С подругой, Кирочкой, они вместе учатся и дружат. И до чего же Зоя-то стала бедовая. А та живая, веселая такая. Барыня сказала, все лето будет у нас гостить. Приехали они голодные, теперь успели уже и чаю выпить, и закусить. Вещи ручные с собой привезли, а за тяжелыми барыня Платошку услала на вокзал.
Двери на веранду были открыты, и я, посмотрев на веселое лицо Ириши, бросился в сад.
По письмам Зои я знал, что у сестры есть подруга. И вот там, в глубине нашего большого, запущенного сада, за беседкой, где все заросло высокой, светящейся от солнца травой, я увидел маму и Зою. В траве, лая, носилась собака, и веселый голос звал ее:
— Лада!
Это Кира играла с моей Ладой.
— А вот и Федя, — закричала сестра, выбегая навстречу.
Она была худенькая, рыженькая, лицо ее было в веснушках.
— А ну-ка, покажись! — стремительно поцеловала меня и, схватив за руку, заговорила сестра. — Мама, он страшно худ. Кира, полюбуйся на сокровище наше.
И я увидел темноволосую, горячую Киру. Раскрасневшись, она смотрела на меня карими смеющимися глазами, а Лада, подбежав ко мне, просила поиграть с ней еще.
И до того все было неожиданно, что от возгласов сестры, от широко открытых Кириных глаз я смутился и забыл, что хотел рассказать маме. А Лада просто с ног сбивала меня. Но тут мама пришла мне на помощь.
— Ну, Феденька, как? — спросила она.
— Перешел!
— Слава Тебе, Господи!
— Наконец-то без переэкзаменовок, — прибавила Зоя.
— Да, — сказал я, — а по геометрии я чуть было не срезался.
— Ведь геометрии, Феденька, ты и боялся. Вот все мне говорил, — обращаясь к Кире, сказала мама, — что и с алгеброй у него нелады.
— Константину Константиновичу я обещал летом заниматься.
— А мы тебе поможем, — сказала Кира.
— Да, — подхватила Зоя, — будем с тобой заниматься.
Я все еще не мог опомниться, смотрел на маму, на Зою, но видел Киру, и мне казалось, что она всегда играла с Ладой в нашем саду.
— А мы Кире весь сад показали, — говорила сестра, стоя вместе с ней на насыпной горке, где особенно хорошо росла нетронутая косой высокая трава. — А ты у нас не заскучаешь? — прибавила она, обращаясь к Кире.
— Что ты! До чего у вас, Прасковья Васильевна, привольно и хорошо, — сказала Кира, — сколько свежести, веселой листвы.
— Да, не чувствуешь, что живешь в большом городе, — ответила мама.
— Ну, город наш, — сказала Зоя, — не такой уж большой.
— Какой ни есть. Живем у реки, за садом сад, по утрам, как в лесу, птицы поют. Домов каменных мало, а зелени много.
— Вот за березами река блестит, — сказала Кира, — а мне все кажется, что это Нева. До чего чисты ее воды. И как там по вечерам хорошо. Последние вечера нельзя было от Невы глаз оторвать. А она, уходя к морю, всеми цветами вечерней зари отливает.
— Вот Федя гимназию окончит, — сказала мама, — туда учиться поедет.
— Да, — согласился я.
И вот начались рассказы. Лекции у них давно уже кончились, и они перед отъездом побывали на островах, доехали на трамвае до конечной остановки, а потом лесной дорогой отправились к заливу.
— Шли, шли, — говорила Кира, — безлюдье, кукушки, ветреница цветет, а дальше сосны, мох, все заросло, болотисто, дико.
Я жадно слушал рассказ о том, как они заблудились. Говорила Кира, и карие глаза ее были широко открыты и горячи. Лада забегала вперед и на нас смотрела, не понимая, почему мы все время останавливаемся.
— Думали, от усталости свалимся, — продолжала Кира. — По вечерам на набережной так светло — словно все в каком-то тридевятом царстве, перестаешь чувствовать себя прежней. А Нева в этом году изумительная.
Тут от них мы узнали, что в последний день они были в Эрмитаже, где, по словам Киры, столько скифских древностей, золота в стеклянных витринах. Завтракали на набережной, сидя на гранитной лестнице, обогретой солнцем.
— Вот ведь и ночью в поезде почти не спали, — сказала мама, — то-то я думаю, отчего это Зоечка так возбуждена.
— Прасковья Васильевна, это я виновата, ехали мы со студентами, я Зою увела в коридор. Опустили окно, луга в росе, ветер сон отогнал. Так всю дорогу и не спали.
— Вот вас одних-то и отпускай.
— Прасковья Васильевна, мы обо всем говорили. На остановках слышно было, как жаворонки поют. — Ее глаза искрились, Лада увивалась около ее ног, и я чувствовал, до чего, подружившись с ней, изменилась Зоя.
— Так-то постепенно все и открывается, — говорила мама. — Да что же это я вас по саду вожу? Сейчас пообедаем, Ириша постелет, вы и приляжете.
— Мамусенька, — закричала Зоя, — ни за что не уснем! — И Зоя бросилась целовать маму. — Мы ей все покажем, — порывисто говорила она.
— Вот, Кира Сергеевна, — рассказывала мама, ведя нас яблоневым садом, а одета она была просто, с черной шелковой косынкой на плечах, — вот это дерево приносит яблоко с желтинкой, эти сорта сохранились от старины. Наливное. Когда оно готово, все в потоках прозрачных. Если захотите откусить, то осторожно, может и кофточку соком залить. Вот вы их попробуете.
— Спасибо, Прасковья Васильевна, но когда они поспеют, меня здесь не будет, — ответила Кира. — Отец написал, что через две недели я должна приехать к нему в Таганрог.
— Кирочка, мы и через месяц тебя не отпустим! — закричала Зоя. — Правда, правда! Ни за что на свете я тебя, Кируша, не отпущу. Твои чемоданы запрячу — вот увидишь, не отпущу!
Кира после бессонной ночи была немного бледна, но до чего же открытая, жадная до впечатлений она была. И мне в этот день показалось, что мы с Кирой уже давно знакомы.
— Вот там, Кира Сергеевна, малиновое, — показывала мама, — яблоки не только малиновые снаружи, но и внутри у них все в розовых жилках.
— Мамино любимое, — сказал я.
— Поспевая, они на дереве от зрелости колются, — объяснила мама, — на том месте, где у них родинка большая есть.
Мы показали Кире старые яблони — анисовки, шампанки, титовки, овечьи носы. Показали мамину малину.
— Вот какая крупная, — с гордостью сказал я. — Темная, темная, прямо бархатная.
— Ну, пойдемте-ка к дому, — сказала мама.
А мы уже дошли до клубничных гряд.
— Вот все не соберусь выкопать, — заметила мама, — надо бы клубни знакомым подарить, у них земля суглинистая, да все забываю. Ягоды должны быть ананасные, а вот не растут, земля у нас черная.
— Разве это плохо?
— Малина у меня хороша, для деревьев и цветов эта земля полезна, а клубника будет на ней до осени цвести, а потом в усы пойдет. И ни одной ягодки. Суглинок нужен, чтобы ягоды были. А земля наша старинная, она за века не истощена. Слишком жирная старинная земля. Денежки серебряные, тоненькие, как чешуя, я в ней нахожу.
Нас встретила Ириша.
— Барыня, — спросила она, — какие наволочки взять?
— Я сейчас сама с тобой поднимусь, — ответила мама и, обращаясь ко мне, мягко сказала: — Вот ведь дело какое. Придется, Феденька, тебе комнату свою Кире уступить.
Все для меня в этот день оказалось неожиданным.
— А куда же я перейду, мама?
— Поселим тебя в Ванюшиной комнате, — ответила мама и, перед тем как подняться с Пришей, рассказала, что мать Киры умерла, оставив трехлетнюю дочь у бабушки на руках, что все детство Кира жила то у бабушки на Днепре, то у деда на берегу Азовского моря. Потом отца перевели в Таганрог, он инженер, вечно в разъездах. Кира лето проводила с отцом у Черного моря. А о том, что сестра привезет Киру, мама с Пришей знали давно.
