- А-а-ах, сволочь! - прошипел вдруг дед, судорожно сжимая пальцы.
Ванька плюнул в кулак и потряс им в воздухе:
- Так твою так!.. Вот это брат... Я б его, на твоем месте, по зубам да об голову... Я б его!..
Лехман встал, крякнул, сдвинул на затылок сшитую из тряпок шапку, взял топор и начал сильными взмахами рубить возле угасавшего костра пень. Пень не поддавался, и дед, вдруг обозлившись, ругал топор, ругал Ваньку, ругал эту чертову коряжину-пень, - ни дна б ему, ни покрышки, окаянному, швырнул топор в тьму и куда-то быстро скрылся.
Антон молча вздыхал. Ванька Свистопляс на все лады сквернословил...
Два голоса вдали послышались: сердитый - Лехмана и виноватый - Тюли. Лехман кричал грубо и надсадисто. Тюля робко возражал.
- Чтоб тебя, дикошарого... Мало тебе еще, че-орт...
- А как, не скоро придем в Кедровку-та?
- Не скоро-о?.. Твое дело пакостить...
Подошли.
- Ну, сухарей возьми, ну, крупы отсыпь... А порох-то зачем, сбрую-то зачем?.. Че-орт...
Тюля свалил у костра мешок награбленного в зимовье добра и стоял с улыбающимся, испуганно-виноватым лицом.
- Я в ответе буду.
- Ты, тварь? Ты! - рявкнул Лехман. - Наш путик только загаживаешь... Ведь поймают - всем нам башки оторвут.
Тюля поправил костер, взял мешок, приподнял, будто примеряясь, грузно ли, и, отбросив с сердцем в сторону, сел.
- А у нас в Расее... - начал было он, но Лехман, тяжело пыхтя, перебил его:
- Давайте, братья, спать: ишь ночь.
Темно было кругом и тихо. А холод наплывал все настойчивее. Спины у бродяг стали мерзнуть.
- А у нас в Расее... Дык... Эдак-то... - попробовал вновь завести разговор Тюля, щуря на Лехмана свои узкие поросячьи глаза.
- Брехун, - сказал дед и стал укладываться, подостлав на землю хвои.
Лехман приподнялся, вздохнул, потер старую спину, задумался. Свою Лехман думу думает, таежную.
Тихо в тайге, замерла тайга. Обвели ее шиликуны чертой волшебной, околдовали неумытики зеленым сном. Спи, тайга, спи... Медведь-батюшка, спи. Сумрак пахучий, хвойный, карауль тайгу: встань до небес, разлейся шире, укрой все пути-дороги, притуши огни.
Не шелохнет тайга. Ветер еще с вечера запутался в хвоях, дремлет. Вот хозяин поднимается, - белые туманы, выплывайте, - вот хозяин скоро встанет из мшистого болота. Филин, птица ночная, ухай, канюка, канючь, - хозяин фонарик отыскивает... Звери лесные, все твари летучие, жалючие, ползучие, залезайте в норы: хозяин идет, хозяин строгий... Расстилайтесь, белые туманы, расстилайтесь... Человек, не размыкай глаз: хозяин страшный, увидишь - умом тронешься, крепче спи... Тише, тише: хозяин потягивается, хозяин с золотого месяца когтем уголек отколупывает... Ох, тише: хозяин дубинку взял...
" Го-го-го-го-го-оо-о-о-о..."
- Кто это? Ты, дед?! - как гусь, вытянул шею Ванька.
Бродяги спали крепким сном.
IV
Только теперь почувствовала Анна, что Андрей и она - одно.
Когда наладилось у них с Андреем - веселая была, без песни не работала, а теперь словно подменили: тихая, молчаливая. А то - задумается, стоит столбом, у печки, не живая. Окликнут - вздрогнет. Бородулин сердиться стал.
- Я на тебя, Анка, штраф буду накладывать... Однако я тебя, девка, к себе в спальню утащу...
Но Анна строгим, укорчивым взглядом гасила купеческую кровь.
Давненько на нее Бородулин зарился: так, поиграть хотел. Надо бы Дашке отставку дать еще с осени. Анну приручить тогда - раз плюнуть, полагал купец, а теперича... Большого купец дал маху: у Андрея действительно рожа замечательная, благородный... без штанов, а в шляпе...
- Ты чего, быдто щелоком охлебалась? - как-то спросил Иван Степаныч Анну.
Промолчала Анна.
- Али все по Андрюхе тужишь?.. Смотри, девка, - погрозил шутливо пальцем и поглядел на Анну по-грешному.
Но когда глядел на Анну, вместе с грешной думой что-то новое шевельнулось в душе, словно зеленая травинка сквозь землю в чертополохе прорезалась.
"А что?.. - сам себя спрашивал купец. - Дело было бы..." - и улыбнулся.
И весь день улыбался.
Давно надо бы Андрею воротиться. И уж стало думаться Анне разное: не заблудился ли, медведю не попал ли? А вдруг в бега ударился! Не спится Анне по ночам, а ежели уснет - сон тягостный мучит, вскакивает Анна в страхе и долго сидит во тьме, трясется. Ведь вот стоял, наклонялся, гладил... Нету. Закричать бы, заплакать... горько-горько заплакать бы... Но не было слез.
Май за середку перевалил. Андрей не возвращался.
Товарищи-политики всполошились: все сроки прошли, пропал Андрей. Мужиков сбили, три дня всем селом в тайге шарили - нету.
- Убег, стерва, - сказал Бородулин мужикам. - Упорол... Наверняка упорол...
У Анны сердце кровью облилось. Все три дня не пила, не ела. Точно в дыму ходит, вся снутри горит. А как вернулись мужики ни с чем, обрядилась Анна во всю таежную мужичью "лопотину": холщовые штаны надела, рубаху посконную, бродни, взяла винтовку у хозяина да двух собак и пошла с кривым солдатом в тайгу.
- Эк тебя подмывают лукавые-то... - ворчал Иван Степаныч. - Эк тя присуха-то корежит...
Долго они по тайге путались, верст на сто обогнули, весь порох расстреляли, - нет, не откликается. Так и вернулись домой, ободрались оба, солдат щетиной оброс, у Анны щеки провалились. Бородулин только головой покачал.
- Ну, как же... ты скажи... Ради бога, скажи... Куда схоронил? Где? как-то пристала к Ивану Степанычу Анна.
- Кто? Я? Да ты ошалела, девка?
- Побойся бога... Отдай... Ну, отдай...
Иван Степаныч и на счетах брякать перестал. Долго, пристально смотрел на Анну. Стоит перед ним тихая, уже не кричит, не просит, глаза опустила, а губы дрожат, кривятся, не может совладать.
Бородулин поднялся и заботливо повел Анну вниз, в ее комнатку.
- Найдется.
Твердо сказал купец. Анна поверила и улыбнулась, а как стал гладить ее голову, поймала руку, заплакала - и вдруг ей сделалось легко.
И только засыпать начала, Бородулин так же твердо, как по сердцу молотом:
- Он давно дома у себя...
Анна поднялась - темно. Кто загасил? Где солнце? Где Андреюшкино солнце?
- Иван Степаныч! Даша! - кричит Анна.
Никто не отозвался. Только в углу, где рукомойник, капелька по капельке булькала в лохань вода.
- Иван Степаныч, Иван Степаныч!.. - идет босиком, простоволосая, половицы поскрипывают, двери сами собой отворяются.
Надо бегом, радостно стало, надо по задворкам, как тогда, как раньше...
- Ну, куда ж ты, стой! - Даша схватила ее сзади.
- К нему... к Андрею.
- Да ты что? Очухайся...
- Иван Степаныч сказал...
- Пойдем, пойдем... Когда это? Он вечор еще уплыл. Чего ты мелешь. Да и-и-ди-ка, телка!
Полная луна стояла в небе. Анна поглядела на луну, на голубую церковь, на Дашины черные глаза.
Стало быть, сон...
- А Анна-то тово... - сказала поутру Даша и постукала пальцем по лбу.
Старухи приплелись, застрекотали. То с уголька советуют спрыснуть может, отведет, то в подворотню пролезть голой да на месяц по-собачьи взлаять. Хорошо бы за упокой подать, батюшка добрый, ему только бутылку посули, отслужит панихиду, это помогает: душа у Андрея скучать начнет, ангел божий на дорогу выведет - иди.
Анна старух разглядывает, виски сжала ладонями, голова болит. А старухи пуще; голоса крикливые, друг с дружкой сцепились, орут, слюнями брызжутся.
- Колдовка! - кричит горбатая. - Твое дело по ночам коровам вымя выгрызать...
- От колдовки слышу! Тьфу! - вскочила хромая, топнула кривой ногой и вся в дугу изогнулась. - Ты вот свиньищей оборачиваешься, оборотка чертова...
- Ну, ты... потрясучая!..
Анна стонет, голова гудит. Хоть бы Иван Степаныч пришел да выгнал. А старухи пуще.
Анна тихонько ноги спустила да рукой к ружью, - и страшным голосом на старух:
- Уходите...
Старухи, как овцы, стадом в дверь.
А по селу прокатилось: кедровская девка спятила.
Приехал из волости урядник, собрал сход.
- Искали, ребята?
- То-ись, скажи на милость, всю тайгу выползали.
- А покличьте-ка ее, эту фефелу-то вашу... как ее?..
Стали Анну звать - не идет, староста пришел - не идет, приказано силой взять.
- Ну, иди... Чего ты, право?
- Пошто я ему? Изгаляться, что ли? - сверкнула она взглядом, однако пошла.
Урядник на завалинке сидит: ногу отставил, руку в карман, глаза навыкате, усы строгие, сам "с мухой".
- Ого, кобылица какая... Ядре-е-ная... - облизнулся он на Анну. - А ну-ка, говори, сударыня... Ты трепалась с Андреем, с политическим? А?
Анна гневно сдвинула брови и тяжело задышала, косясь через плечо на урядника.
- Ты оглохла? - пьяно кричал он. - Я те уши-то прочищу... потаскуха мокрохвостая!..
Как под бичом вздрогнула Анна.
- Бесстыжий... Тьфу! - злобно плюнула ему в лицо.
- А-а-а... Так?! - блеснув на солнце перстнем, он со всей силы ударил ее в висок.
- Ой, ты... - обхватила Анна голову. - Зверь!..
Урядник, весь налившись кровью, вновь взмахнул кулаком, но мужики сгребли его и враз загрозили:
- Ваше благородие! Ты не смей!..
- Ты этого не моги!.. Девка чужая, девка одна...
