кровать под ним отзывалась протяжным скрипом на каждое телодвижение. Единственная гостиница Энска, безусловно, не слишком изменилась с советских времен, но беспокоило Чаковцева и не давало уснуть иное: за тонкой стенкой был номер Сташенко, и оттуда тоже доносился скрип. Ритмичный. Громкий. Давно.
Он накрыл голову подушкой.
“Не спит и уснуть не даёт
Засосной любовью пылкой
Соседка моя, что живёт
Между Бобиком и подстилкой”
К завтраку Чаковцев спустился рано, с ожидаемо больной головой. К его удивлению, Блоха уже сидела за столом – с видом на подмёрзшее узорчатое окошко – и тихонько помешивала чай. Проскользнуть мимо не вышло – девушка заметила его и поманила приглашающим жестом. Чаковцев, с тостами на подносе и газетой под мышкой, уселся напротив.
– Привет, – сказал он, чувствуя с досадой смущение в голосе.
– Привет.
Она подняла на него невинные утренние глаза и Чаковцев окончательно стушевался: без косметики Блоха смотрелась обычной милой девчонкой. Они вежливо обсудили погоду за окном и качество гостиницы, потом у Чаковцева иссякли темы для светской беседы и он забеспокоился о деле:
– Зал уже видели?
– Вчера вечером. Мельком.
– И как?
– Зал как зал, – равнодушно ответила Блоха, – видали и похуже. Бобу даже понравился.
– А тебе?
– Звук там вроде неплохой…
Он сходил за кофе, сделал несколько горьких глотков, с облегчением ощущая, как боль в голове тает и испаряется, посмотрел на девушку подобревшими глазами.
– Кстати, о звуке. Боб тебя хвалит, голос… и вообще…
Блоха засмеялась:
– Ну, он пристрастен.
– Это Боб, – улыбнулся Чаковцев, – он такой. И давно ты с ним? Хотя, о, молодость, у тебя ведь всё – недавно.
Блоха хихикнула:
– В группе – год… Или ты про другое?
“Покраснела или показалось?”
– Про другое, – сказал он, пряча глаза.
– Около месяца.
“Медовый месяц, значит. Это объясняет…”
– Извини, это, конечно, не моё дело, – промямлил Чаковцев.
Блоха отодвинула свой чай и по-детски, в упор, уставилась на него – подобный взгляд у взрослых Чаковцев замечал раньше лишь у людей очень простодушных, а также у конченых прохвостов. “Сразу два джинна в одном изящном кувшине – вот ты кто”, – подумал он с беспокойством; часть его мозга уже подхватила и завертела этот образ, жаркий и соблазнительный: джинн и кувшин, ифрит и гуль, и ещё это чёртово тату – вязь, связь… тьфу.
– Честно говоря, – между тем сказала Блоха с прежним невинным видом, – я представляла себе Чаковцева совсем другим.
– Да? И с чего бы это? – очнулся он.
– Боб. Трещит без умолку про ваши с ним прежние подвиги.
– Бойцы вспоминают минувшие дни? И каким же именно вообразила ты старину Чаковцева?
– Э, даже не знаю, как это необидно определить…
– Смелее, – рассмеялся Чаковцев, – хладнокровнее.
– Ну, я думала, он обычный такой попсовый чел.
– Крашеные волосы, ботокс и кожаные штаны в обтяжку?
– Вроде того. Продукт выгорания звезды, – она усмехнулась. – Белый карлик.
– Ого, – восхитился Чаковцев, – ты точно певица?
– А вы, дяденька, точно автор “Кактусов”?
– Знаешь, Блошка, мы сработаемся, – с облегчением сказал Чаковцев, когда они вдоволь насмеялись.
– Кстати, о работе, – она взглянула на часы и нахмурилась, – пора будить Боба и мальчишек, будем репетировать. Ты присоединишься к нам?
– Обязательно, но позже.
– Да, тут еще один тонкий момент, – она повернулась к нему с ехидным видом, – как именно прикажете официально к вам обращаться, мэтр, – “Геннадий Сергеевич”
по-прежнему в силе?
Чаковцев задумался, но не надолго:
– Зови меня Чаки, Бло, – ухмыльнулся он своим невидимым мыслям, – играть так играть.
Она тоже улыбнулась ему напоследок – вчерашней улыбкой начинающей дивы, и ушла, чуть покачивая бедрами, – в точности как делала это на сцене.
Чаковцев проводил её грустным мужским взглядом, потом развернул газету и откусил треть от остывшего тоста. “Ничего себе”, – была следующая его мысль. Принесенная им местная газета называлась “Энский городовой”, и сразу под шапкой Чаковцев прочёл примечательный заголовок:
К двадцатилетию Энского феномена
С неясным пока волнением он отбросил огрызок тоста и принялся читать, прыгая глазами по тексту:
“Жители нашего города, конечно, не раз слышали об этом таинственном событии, а многие из старожилов и сами стали свидетелями тому, что сегодня принято называть “Энский феномен”. Даже теперь, по прошествии двух десятилетий, нет полной ясности в понимании того, что именно нарушило покой жителей Энска и его окрестностей в тот зимний вечер, когда ярчайшая вспышка озарила небо над лесом и могучая взрывная волна прокатилась через город, причинив множество разрушений, по счастью, поправимых. Большинство ученых склоняются к метеоритной версии взрыва, несмотря на тот факт, что так и не были найдены обломки предполагаемого небесного тела. Рассматривалась также альтернативная версия о мощном выбросе природного газа с последующим возгоранием, впрочем, ради справедливости заметим, что сторонники данного объяснения находятся в меньшинстве. Как и в случае со знаменитым Тунгусским метеоритом, в нашей истории не обошлось без теорий экзотических и даже фантастических. Особую пикантность в обсуждение темы привносит тот факт, что практически в месте взрыва на тот момент располагался режимный объект, находившийся в предположительном ведении Министерства обороны СССР и почти полностью взрывом разрушенный. И хотя причастность военных к данному событию многократно и категорически отрицалась должностными лицами Советского Союза и позже Российской Федерации, разнообразные слухи и спекуляции продолжают циркулировать до сих пор, порожденные столь объяснимой человеческой тягой к таинственным историям. Редакция “Городового” далека от мысли, что именно ей удастся внести полную ясность в понимание “Энского феномена”, мы лишь хотели напомнить нашим читателям о тех волнующих событиях двадцатилетней давности и с этой целью повстречались с некоторыми из горожан – очевидцами взрыва.
Без сомнения, читателям будет интересно вновь окунуться в атмосферу тайны и, быть может, узнать некоторые прежде неизвестные подробности тех событий…”
Чаковцев почувствовал затылком чужой взгляд и обернулся – Боб, заспанный и помятый, нависал над ним, вглядывался, щурясь, в газету.
– Здорово, брат, – сказал Сташенко, шумно опускаясь на свободный стул, – что за хрень ты тут читаешь?
– Да вот, полюбуйся, – протянул ему газету Чаковцев. – Ничего не напоминает?
Боб зашуршал бумагой, повертел так и сяк, повернулся к свету.
– Э, брат, да тебе пора очки завести, – протянул Чаковцев насмешливо.
– Цыц, – огрызнулся Сташенко.
Читая, Боб шевелил губами. Он всегда так делал, – вспомнил Чаковцев; только раньше это раздражало его, а теперь вот – нет.
– Что скажешь, брат?
Сташенко пожал плечами:
– А что тут скажешь? Дело давнее… струхнули мы тогда, это да. Ты, Гена, неправильно прессу читаешь, вот что я скажу, – с этими словами Боб перевернул газету и ткнул пальцем в картинку.
– Вот же оно, главное!
“Боб Сташенко и группа Орлы, – прочитал Чаковцев. – Старые и новые хиты от любимого артиста. Всего один концерт”. Его имя не упоминалось вовсе. “Орлы и Блохи”, – съязвил про себя Чаковцев, а вслух сказал:
– Не заметил при входе название отеля – часом не “Калифорния”?
Сташенко завис на пару секунд, потом заржал в голос:
– Гы, Калифорния. Люблю тебя, брат!
Он отхлебнул холодного чаю из оставленной Блохой чашки и вскочил навстречу ввалившимся в холл парням – таким же, как Боб,
