кровать. Я чертыхнулась и шлёпнула тебя по огузку. Ты округлил свои болотные глазищи и мелко задрожал. Такой толстый, жалкий, ободранный… Ты меня выбесил, прости! Я щелбанула тебя по лбу и с силой натянула тебе на башку буратинку. Кажется, хрящи в ушах хрустнули…
Oops, I did it again… Мне было весело, смешно! Я была красивая и бойкая… У меня было такое будущее! Комната вращалась, сердце стучало как локомотив… Хотелось праздника, безумия, карнавала. Я вывалила из ящика всё бельё, схватила наугад самую несуразную тряпку – малиновый купальник в фиолетовый цветочек – и спеленала тебя в неё. Потом нарисовала тебе щёчки коралловой помадой, как у Пикачу, а себе усы – чёрной – как у пантеры. Я красила тебе синей тушью несуществующие ресницы (и чуть не выколола глаз), мы танцевали танго, играли в прятки, я подкидывала тебя под люстру… Уснула я в кресле – с икотой, волосами во рту и без трусов.
**
В начале пятого я проснулась – от тахикардии, тошноты и холода. В голове лопались пружинки, потолок вращался, я лежала в луже мочи. Ты, бедный, не смог выбраться из синтетической ловушки и нагадил прямо в купальник. Фу. Жёлтое пятно расползалось по розовой простыне, на подушке чернели полосы от помады… Наверное, очень воняло. Но я опять не чувствовала. Всё было привычно-омерзительно… Малиново-лиловый свёрток неподвижно валялся у кровати.
Паркет был ледяной, как плитка. Неужели отключили отопление? В декабре? Я скинула одеяло – меня обдало тоскливой, холодной зимой. Батарея еле теплилась. Чёрт, новые заботы…
Я раздвинула шторы – за окном была молочно-серая тьма. Я прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза. Холодок взбудоражил мозг – мой детский лайфхак, как быстро прийти в себя.
Я сорвала с кровати мокрую простыню, бросила в неё тряпки, раскиданные по полу, и швырнула всё это в стиральную машину. Потом меня вытошнило. Потом я пила воду из чайного носика. А с каким удовольствием я чистила зубы и принимала душ, ты не поверишь, Зая! Я вспенивала персиковое мыло, и мазала лицо алтайской глиной, и втирала в руки лавандовый крем.
Горло не щипало. Глотать было не больно. Я накинула пальто и, тихая, грустная, с полувлажными волосами, выпорхнула из квартиры за кофе.
Игорёк из круглосуточного кафе мне бодро козырнул и, взбивая молоко, спросил, почему мы не заходим. Я пожала плечами и улыбнулась левым уголком губ. Игорь посмотрел на меня кошачьими глазами и многозначительно протянул: «Пробле-е-емы?» Этот забавный паренёк всегда так делал, я обычно смеялась, он приобнимал меня за плечи, и в уютных кофейных парах я рассказывала ему какую-нибудь чепуху, вроде того что я потеряла серёжку или на работе сломался принтер. Можно было поканючить и потеребить фенечки на его запястье, тогда он чмокал меня в щёчку и бесплатно наливал в мой латте шоколадный сироп. Игорёк милый и безопасный, то ли гей, то ли хиппи, то ли новый Иисус.
А сейчас я нахмурилась и отвернулась. Но добрый Игорь всё равно меня обнял и начал шептать чепуху за меня. Про беременную собаку и неработающий тостер. Меня это умиляло, но слушать не было сил. Перед глазами маячило что-то сине-оранжевое. Я сморгнула и увидела распечатку «Танца» Матисса. А Игорь – крупную слезу, скатившуюся у меня по щеке и упавшую с подбородка. Он так по-детски ахнул и – не успела я исправить положение шуткой – поцеловал меня в скулу. Сухо, сдержанно, заботливо. Воистину Иисус. Усы кольнули щёку – я чуть скривилась, а он уже утянул меня на пуфик и с очень серьёзным видом спросил: «Нина, что случилось?»
Было так тепло, тихо, свежесваренный раф пах клубникой, я прихлёбывала из своей любимой беленькой чашки с Тилимилитрямдией, наледь на окне всё чаще освещали фары проносящих машин. Я рассказала Игорьку всё, Зая. Что ты уже три недели не работаешь. Что валяешься на кровати без дела. Что я вынуждена тебя содержать. И кажется, у тебя кто-то появился. Ведь как женщина я тебя больше не интересую. Да, Зая, я чуть присочинила. Самую малость. Чтобы этот святой с соломенными дредами меня пожалел. Когда я обмолвилась о таинственном «ком-то», он прикусил нижнюю губу и ритмически закивал. Знаешь, как те собачки в машинах.
Когда я замолчала, он погладил меня по голове. А потом тихо и вкрадчиво увещевал сходить к семейному психологу. А почему не в церкви свечку поставить, дорогой Иисус? Испанский стыд… Моя кривая улыбка прикрывалась чашкой, как вуалькой. Игорёк продолжал: что-то про новый подкаст, про «созависимость», притащил какую-то глянцевую книжку… Эх, а ведь он такой милый, когда говорит про беременных собак!.. Пора было допивать кофе и ретироваться. Но Игорёк как раз раскрыл книгу на развороте, и его быстрые пальцы запорхали по иллюстрациям. Созависимость в поп-культуре: Том и Джерри, Пинки и Брейн, Заяц и Волк из «Ну, погоди!»…
Зая… Я вспомнила малиновый свёрток на холодном паркете. Бедный мой мальчик! Надо бежать.
**
Я усиленно тёрла пол. Казалось, паркет пропитался твоей шерстью, Зая. Я повсюду видела какие-то белёсые волосинки, и они шевелились! Как будто из щелей повылезали глисты и заполонили всё… Я драила пол, проходила с тряпкой каждый сантиметр, на колени липли крошки и кололи кожу. Я тёрла пятно от вина, блевотину, мочу, жир… Запахов не было. Почему их не было, Зая?! Молчишь… Спишь, как всегда…
Когда я промывала тряпку под душем, меня снова вырвало. С мокрой ткани лилась грязно-розовая вода. Комки волос и шерсти воронкой улетали в слив. С кофе это плохо сочетается… Я встала и отряхнула колени. По ноге бежала кровь. Подняла юбку: чисто. Значит, пропорола колено… Я пригляделась: на акриловом поддоне что-то блеснуло – стекло…
Я упала на кровать, идеально плоскую и гладкую, тюльпан на подушке разломился на две части. Где-то там был ты, Зая. Я чувствовала тебя, хотя не слышала запахов. Наступила пустота. А потом щиколотки начал царапать холод. Я очнулась, потрогала батарею, включила обогреватель. В окно вдруг заглянуло солнце. Я поставила чайник на плиту и Бетховена на репит. Дыхание нормализовалось, смысл жизни вернулся. Я резала морковку и звонила в диспетчерскую. Пушистый беленький Зая лыбился мне с кружки.
Ты восседал на ноутбуке. Большой, горбатый, сердитый, в буратинке. Я не стала её с тебя снимать – хочу остаться Мальвиной. Ты смотрел на меня сурово, с укором, кисточка на шапке нервно подрагивала, зубы ритмично стучали в такт «Аппассионате». Хочешь послушать кантри? Или панк-рок, Зая? Я оскалилась и обхватила кулаком буратинку. Ты взвизгнул и разинул пасть. Я подняла тебя за уши над полом, мы встретились взглядами:
