Тут такое дело…
– Ну, говори же, что там у тебя, не стесняйся, – подбодрил её мужчина.
Старуха вытащила из корзины салфетки и положила их на прилавок перед мужчиной.
– Вот, милок.
Тот развернул салфетки и ахнул:
– Вот это красота! Это ты, бабушка, вышиваешь? Твоя работа?
– Нет, сынок, это внучка моя рукодельничает.
– А ты не продашь мне их? – спросил вдруг мужчина.
У Захарихи сердце прыгнуло в груди и ухнуло куда-то вниз:
– Продам, милок, а сколько дашь за них?
– Хорошую цену, бабушка, дам, не обижу, – он достал из-за пазухи кошель и, вынув деньги, протянул старухе.
– Так ты что, все забираешь?
– Все-все, бабушка, возьму, – и, взяв Захариху за локоть, мужчина наклонился к ней и горячо зашептал, – Ты, бабушка, в другой раз, ежели внучка ещё что-нибудь вышьет, ни к кому не ходи, сразу ко мне иди, я всегда на этом месте стою. Меня Корнеем звать. Я у тебя всё буду покупать и деньгами не обижу.
Захариха кивнула, и, радостно завернув деньги в платочек, спрятала узелок за пазуху, и поспешила по своим делам. Ей так хотелось порадовать Надийку! Прежде всего купила она ярких шёлковых нитей для вышивания и белой ткани. Затем взяла сладостей и две цветных ленточки для волос, и поспешила в обратный путь.
Всю дорогу сердце её ликовало, она предвкушала, как обрадуется сейчас внучка её подарочкам! Захариха и не заметила, как пролетела дорога и впереди уже показалась родная изба. Надийка уже дожидалась бабушку у калитки, сидя на скамейке. Завидев её издалека, девочка тут же подскочила с места и побежала навстречу по тропке.
– Бабуся! Воротилась? А я уж о тебе волноваться, было, стала.
– Да чего обо мне волноваться, куда я денусь? – засмеялась Захариха, и поцеловала внучку в макушку, – Ты-то как?
– Я хорошо, бабуся, я нам кашу сварила и полы вымыла в избе.
– Ой, да какая же ты молодец! – похвалила её старуха и они направились в дом.
Войдя в избу, Захариха вынула из корзины свои покупки, и, довольно улыбаясь, разложила их на столе.
– Бабуся, какие нитки! – запрыгала, хлопая в ладоши, Надийка, – Это мне?
– Тебе, кому же ещё, поскакушка? – засмеялась старуха.
– Ой, спасибо тебе, бабунечка, – кинулась Надийка целовать бабушку.
– Ну, надо же, – подивилась про себя Захариха, – Даже на сладости внимания не обратила, ни на пряник, ни на ленточки цветные, а сразу же схватилась за нитки.
– Надийка, – сказала она вслух, – Сядь-ка со мной рядышком, что я тебе скажу.
– Что, бабуся?
– Я сегодня без твоего разрешения несколько вышивок твоих взяла, да на ярмарке их нынче продала.
– Правда? Так вот откуда все эти подарки? Вот здорово!
– Ты послушай, что дальше скажу, продавец Корней мне так сказал, ежели ещё будут салфетки, то приносить велел, он всё покупать будет.
– Бабушка, вот радость-то! – захлопала в ладошки Надийка, – Так ведь у меня их много ещё, вот погляди.
И девочка, сбегав в свою комнату, принесла старухе ещё целую стопку своих работ.
– А теперь я ещё краше картинок вышью, на новой ткани да с такими нитками яркими!
Захариха улыбнулась.
– Вот и ладно, внученька, вот и хорошо. Глядишь, и проживём. А дальше жизнь покажет, что да как.
На следующее утро Захариха поднялась в благостном расположении духа, на сердце у неё было светло и радостно. Приготовив на стол, она пошла, было, будить внучку, да увидела, что та уже не спит, и, сидя на полу в своей светёлке, сосредоточенно что-то чертит на расстеленной по полу белой ткани.
– С добрым утром, миленькая, а что это ты там делаешь?
– Доброе утро, бабуся, да вот новую работу начала.
– А что же это будет?
– Что-то будет, бабунечка. Сама пока не знаю что, что-то красивое, но печальное, – пожала плечами Надийка.
Захариха ничего не поняла, хмыкнула удивлённо, покачала головой, да позвав девочку к столу, направилась обратно в кухоньку.
Прошло две недели. Всё это время Надийка сосредоточенно и старательно расшивала ткань. Захариха не спрашивала, какой там рисунок, только приметила, что нитки у девочки всегда лежат белые, голубые и сероватые.
– Странно, – думала она, – И зачем ей такие цвета? Ведь она любит яркие, живые краски, бабочек, а тут такие бледные, блёклые, чуть ли не цвета ткани.
Но спросить о том саму Надийку старуха отчего-то не решалась, девочка выполняла свою работу как-то очень печально, и временами видела Захариха случайно, как она и вовсе утирает наскоро слезинки с глаз, так, чтобы не заприметила бабушка.
И вот, спустя две недели, Надийка подошла к Захарихе и спросила:
– Бабушка, погляди-ка, ладно ли получилось?
Они растянули ткань, и Захариха увидела, что размером она в человеческий рост и расшита жемчужными, голубыми, серыми тонами, словно небушко с облачками. Захариха странно поглядела на эту работу, задумалась, словно почуяв что-то тревожное, но что именно, она понять не могла, и чуть помолчав, спросила внучку:
– Надийка, а что это?
– Не знаю, бабуся, – тихо ответила та, – Оно как-то само пришло, вот отсюда.
И девочка прижала ручку к груди, там, где было сердце.
– Грустно очень.
– А для чего ты это вышила?
– Не знаю, только я точно чувствую, что скоро эта вещь понадобится.
– Понадобится?
Захариха села на стул и призадумалась:
– Для чего оно может понадобиться? Может быть это постельное будет? Простыня? Нет, слишком узко для простыни. Или может это скатерть будет? Тоже не похожа. Ну да ладно, придёт время и узнаем, когда положено будет.
А Надийка тем временем унеслась в свою светёлку, и спустя мгновение старуха услышала, как защёлкали ножницы.
– Ага, знать за что-то новое принялась. Вот и ладно. А то странная она какая-то сделалась с этой последней работой, пусть отвлечётся.
Захариха отпарила оставленную на столе вышивку, перекинула её через спинку своей кровати, что стояла у двери, да пошла в огород.
На следующее утро, едва только успели Захариха с Надийкой позавтракать, как раздался стук в дверь. Стук был не сильным, но каким-то тревожным и сердце старухи заныло, пока шла она до сенцев, чтобы отворить. Когда она распахнула дверь, то увидела на пороге ближайших своих соседей, мужа и жену, Глафиру и Николая. Захарихин-то дом стоял чуть поодаль от остальных, почти у леса, а эти люди жили в самом первом доме в деревне, и к Захарихе были ближе всех. На женщине не было лица, казалось, что если бы не муж, поддерживающий её под локоть, она бы сломалась с хрустом, как тростинка, и рухнула бы на крыльцо.
– Глафира, Николай, здравствуйте! – поприветствовала их Захариха, холодея внутри, – А вы чего это? Случилось чего?
При этих словах старухи Глафира вдруг вздрогнула и, подняв свои тёмные красивые глаза, зарыдала в голос. Захариха перепугалась:
– Господи помилуй, да что же это? Заходи, заходи, Николай и жену заводи. Вот так, вот сюда, давай-ка ко мне на кровать её, вот эдак, ага.
Когда женщина чуток успокоилась, а Николай, сидевший всё это время на стуле, нахмурившись и опустив глаза, привстал, то оба они заговорили разом:
– Бабушка, горе у нас. Пойдём к нам. Сыночек наш единственный, Ванюшка, умер.
Захариха побледнела и прижала ладонь к губам:
– Да как же это?…
– Он на конюшню пошёл зачем-то ночью, и что ему там надо было, того не ведаем, а конь наш Орлик, вдруг словно взбеленился, брыкнул и ударил его копытом, да аккурат в висок попал. Одним ударом… Да ведь конь-то смирный, как так произойти могло, мы и не ведаем.
И оба расплакались в голос, а старуха стояла, и, молча глядела на них, утирая слёзы и не в силах вымолвить ни слова. Она обняла Глафиру и стала гладить её по голове, утешая и успокаивая.
– Ты не можешь, бабушка, к нам подойти? – еле выдавил Николай, – Обмыть надо парня, да молитвы почитать какие полагается.
– Конечно, конечно, милые вы мои, сейчас и пойдём, – закивала Захариха.
– Бабуся, – раздался вдруг
