Построили пять кораблей (включая никогда не выходивший в космос «Энтерпрайз»). К началу 1986-го «Шаттлы» совершили уже 24 полета - челнок «Челленджер» должен был совершить двадцать пятый. 28 января корабль взорвался на 79-й секунде после старта.
Президентская комиссия установила, что виноваты были соединения сегментов твердотопливных ускорителей. При нагрузках на старте, вызывающих определенный изгиб ускорителей, продукты сгорания прорывались через соединения заднего и центрального сегментов. Обычно соединение с двумя специальными кольцами самоуплотнялось, и ничего не происходило. Но в ночь перед запуском «Челленджера» произошла ледяная буря, кольца обледенели и сделались недостаточно эластичными. Через образовавшуюся щель стало вырываться пламя, достигшее одной из распорок, фиксирующих ускоритель. Тот повернулся и пробил топливный блок с водородом и кислородом. Мгновенный взрыв уничтожил корабль с семью членами экипажа.
После этой катастрофы «Шаттлы» не летали два с половиной года. Ускорители доработали, вместо погибшего корабля построили шестой - «Эндевор». Впрочем, эта ТКС так и не решила своих основных задач - не обеспечила быстрой оборачиваемости кораблей и удешевления запусков (каждый - включая стоимость наземного обеспечения - обходился примерно в миллиард долларов). Тем более вся программа оказалась под вопросом (и в конечном итоге - свернута совсем) после того, как в феврале 2003-го погиб еще один челнок - первым вышедший некогда на орбиту.
Это был 113-й полет «Шаттла». «Колумбия» стартовала 16 января 2003-го, пробыла на орбите 16 дней, а 1 февраля примерно в 8: 15 утра по времени Восточного побережья начала спуск. В 8: 51 она вошла в воздушное побережье США над Калифорнией. Ее посадка во Флориде была намечена на 9: 16.
Около девяти, летя над Техасом на высоте 63 километра со скоростью 20 000 км/ч, «Колумбия» стала разваливаться в воздухе. Обгоревшие обломки и кости семи астронавтов раскидало по всему Техасу.
Причиной назвали повреждение термоизоляционного покрытия на левом крыле. Через пять месяцев после катастрофы комиссия, расследовавшая ее обстоятельства, озвучила версию - потом подтвержденную, - что еще на старте от топливного бака оторвался кусок обшивки (по консистенции напоминающей пенопласт). На скорости 220 м/сек этот фрагмент «размером с чемоданчик-дипломат» ударил в крыло и повредил его. Хотя такие же куски отрывались и ранее, в этот раз на спуске при огромных динамических и термических нагрузках крыло разрушилось - а за ним и весь корабль…
С таким выводом тут же стали спорить. Оспаривалась даже версия внешнего воздействия, вызвавшего повреждение термостойкого покрытия (говорили еще о метеорите и «космическом мусоре»). Выдвигалось, например, предположение, что во время спуска на левом крыле заклинило элерон, корабль не вышел на оптимальный угол атаки, начался разогрев не рассчитанной на это верхней поверхности крыла и грузового отсека с кислородно-водородными батареями… Факт то, что роковыми для всей сумасшедшей сложности и дороговизны системы могли стать единственная миллиметровая щель между конструктивными элементами крыла и каждый градус угла атаки. Или кусок пенопласта. Или - в свое время - ледяная буря…
Всего - не учтешь.
Теперь у меня было ощущение, что я несколько дней кряду безуспешно умножал два на два… Действительно же все на поверхности - и общность, и выводы.
Можно сколько угодно убеждать себя в обретении власти над реальностью: природой и социумом. Cтроить сколь угодно большие и сложные механизмы, сочинять сколь угодно хитроумные программы… Всего - не учтешь. Извержения, айсберга, куска пенопласта, чьей-то рассеянности, чьей-то глупости… Потому что есть логика, расчет, формулы, математическое понятие вероятности - а есть везение и невезение.
Объективно вероятность угодить в шесть катастроф, во всех уцелеть, а потом выиграть «лимон» на первый в жизни лотерейный билет насчитывает множество нулей после запятой и ни в какие расчеты закладываться не может. Но хорвату Фране Шелаку повезло, а атлантам при всем их легендарном могуществе и «Гинденбургу» при всех мерах безопасности - нет…
Стояла глубокая ночь, но было светло - едва ли не светлее, чем в июньском Питере: низкая облачность отражала бесчисленные городские огни, небо получалось серо-розовато-сиреневым, еще и в разноцветных проплешинах от интенсивной подсветки зданий и лазерных лучей. Грязная Темза с обильным мелким мусором непонятным образом двигалась против течения.
…Никогда не будет рационально устроенного мира: все равно, видится ли он пацифистской благодатью, как гуманистам начала прошлого века, или judenfrei нибелунговым царством, как идеологам нацизма. Мир - да, постижим, упорядочиваем и прогнозируем - но только до определенного предела. Гипертрофированные амбиции кончаются всегда одинаково: политические, технические или научные.
…Речная рябь чуть смазывала продолговатые параллельные отражения огней современной застройки Южного берега. Сияя и переливаясь, там громоздило в беспорядке стили и конструкции нечто под вывеской «Sea Container House». Вдоль моей, северной, набережной на приколе - длинным рядом - спали антикварные пароходы…
Я вспомнил Руммеля, Галтунга, всех этих передовиков современной научной мысли, про которых писал мне Виталик. Тех, кто пытается математически просчитывать, моделировать на компьютере социальные процессы. Чьи идеи, видимо, Белянин и довел до логического предела, если не абсурда.
Я подумал, что Володька, носившийся с европейским (в смысле - западным) рационализмом, наверняка сказал бы что-нибудь вроде того, что эти ребята представляют тип европейского мышления в абсолюте. Что это так по-западному - распространять естественно-научный понятийный аппарат и методологию на все сферы реальности. На человека. Хотя бы - на человека коллективного. Для затравки…
(Володька считал, что настоящая Европа началась тогда, когда появились естественные науки (и наоборот). В современном то есть виде появились - но, по Володьке, до научной революции Коперника - Декарта - Ньютона представления о мире и возможностях познания были абсолютно иными. Вовка говорил, что наука в современном, сиречь западном, представлении - это именно естественные науки. Именно они стали для обобщенных европейцев единственным настоящим инструментом освоения реальности - как мы, обобщенные европейцы, теперь понимаем процесс освоения и трактуем реальность.)
…Строго говоря, не в том дело (сказал бы Володька, будь он тут) - гений данный конкретный ученый Белянин или прожектер, сработает его программа или нет. А в том, что мы - европейцы в широком понимании - обречены соваться с рациональным инструментарием даже в те области, где таковой по определению неприменим. Пытаться так или иначе подчинить принципиально недоступное. В том числе (так или иначе) - расчислить интуицию. Cмоделировать случайность. Учесть неучитываемое. Предсказать непредсказуемое.
…Чернявая молодежь орала по-испански. Под мостами в изобилии дрыхли бомжи: респектабельно, в спальниках - впрочем, запашок стоял, как во всем мире (the same shit everywhere). Обзорное колесо London Eye (точь-в-точь велосипедное, диаметром за сотню метров, подсвеченное по ободу), неподвижное, естественно, посреди ночи, вдруг на какую-то минуту ожило, закрутилось… опять замерло. Такие бессознательные движения во сне…
Не в том мораль, думал я, переходя (look rigt… look left…) Victoria Embankment за вокзалом Черинг-Кросс, хорош данный - европейский, грубо говоря, - подход, или нет. В конце концов, все, что меня окружает, - следствие этого подхода… А в том - что тоже ограничен.
Не сразу, но разобравшись в схеме «трубы» и системе зон, я сел на ветку в Ричмонд. Станция Kew Gardens значилась предпоследней. Турникеты тут стояли не только при входе в метро, но и при выходе (в «Кью» они не работали, и повторную проверку проводил здоровый негр).
Мостик над рельсами, улица меж особнячков. Билет за десять фунтов. За входом - пруд с фонтаном (позеленевший античный мужик давит зеленого же змия). Погода стояла самая идиллическая, но народу в будний день было мало. Smoking kills - так это звучит здесь: долбя сигарету за сигаретой, я бродил по дорожкам действительно премилого парка. Парк как парк. Я понятия не имел, чего от него ожидал.
Забрел в треугольную с торца стеклянную оранжерею. Из песка и щебенки торчала пустынная флора странного вида. Pelarnonium panculatum - извилистый, под стать названию, стволик по пояс, клочки листьев на длинных гибких веточках. Стеклянный ящик с камнями, из которых высовывались, едва от камней отличимые, Chierdopsis speciosa, Conoftum fraternum, Cheridopsis cigrattifera. Ботаническая латынь читалась как сатанистские заклинания.
Все это впрямь мало походило на растения. Зубастые листья Aloe valombe с Мадагаскара, извилистые шипастые побеги Coronne des epines. Aloe divaricata, смахивающее на восточное древковое оружие «волчья метла». Didierea trollii - некий осьминог в колючках, криво распластанный по земле…
