на моей.
Я позволила ее ладони приземлиться, как бабочке, трепещущей крыльями.
— Прости, — сказала я. — Ладно. Ты права. Ладно.
— Так устроен мир, — произнесла она, имея в виду, что так устроен ее мир, как будто я еще этого не знала. — Все плохо, безумно и хаотично. Но ты держишься и не даешь причинять тебе боль, а затем наступает спокойный, совершенный период. Именно это тебя и ждет.
— Ясно, — сказала я, мечтая уже покончить со всем этим.
— Так им и скажи. — Мэдисон убрала ладонь с моей руки. — Пусть они поймут.
Мы пообедали, а потом показали результаты выборов, никаких сюрпризов, и Джаспер Робертс, отец Бесси и Роланда, стал новым Государственным секретарем Соединенных Штатов Америки. Я наконец включила громкость, но там снова лился поток слов, ничего важного.
— Ваш папа победил, — сообщила я детям.
— Ну, хорошо, — сказал Роланд.
— Я кое-что вспомнила, — заявила Бесси и начала швырять карточки, пока не подняла одну с именем Элиху Б. Уошберн. Она перевернула карточку обратной стороной, где была записана пара интересных фактов, которые мы о нем отыскали, и протянула ее мне: Его хватило всего на одиннадцать дней. Может, с папой будет так же.
— Может быть, — ответила я.
И тут показали подиум на ступенях Капитолия, вокруг которого толпились люди. Я села на диван к детям. Я искала взглядом Мэдисон, хотела посмотреть, как она нарядилась. А потом раздались аплодисменты, и я увидела, как все трое, Джаспер, Мэдисон и Тимоти, идут к подиуму. Увидела позади них Карла, серьезного и делового. Мэдисон держала Тимоти на бедре. Он был одет в маленькую спортивную курточку с американским флажком на груди. Мэдисон надела узкое бордовое платье в стиле Джеки О. Джаспер — кому какое дело — был в каком-то скучном сером костюме, но выглядел довольно красивым. Чудесная семья, не поспоришь. Они казались такими целостными, такими компактными, такими совершенными. Мы были здесь, а они там, и это представлялось мне вполне логичным.
Джаспер заговорил. Его речь была похожа на молитву, которую он произнес тогда за ужином: сплошные банальности, словно компьютерная программа составила текст, перемешав цитаты из Библии и Конституции. Джаспер говорил об ответственности и защите страны, а также об обеспечении ее роста и процветания. Он говорил о собственной военной службе, о которой я, кстати, до этого не знала. Он говорил о дипломатии, но я на него не смотрела. Я смотрела через его плечо на сияющую Мэдисон. Вид ее ошеломлял: моя подруга расслабилась, получив желаемое. И на ее плече лежал Тимоти с каким-то странным выражением лица. Он нахмурился, словно до него донесся слабый звук, который никто, кроме него, не слышал. И тут раздался шум, похожий на взрыв фейерверка, и кто-то ахнул. На секунду я подумала, что кого-то застрелили.
Бесси и Роланд встали, сосредоточившись на экране. И мы втроем видели все так ясно. Это происходило прямо там.
Тимоти горел.
Он был полностью охвачен огнем, не искрами, не маленькими язычками — полноценным пламенем. Мэдисон закричала, уронив малыша на землю, вне поля зрения камеры. Ее платье дымилось, тонкие струйки дыма поднимались над ней. Джаспер, кажется, не понимал, что происходит, продолжал смотреть в будущее, как будто, повернувшись, продемонстрировал бы слабость, как будто с этим должен был разобраться кто-то другой. Но Мэдисон уже кричала по-настоящему. Рядом появился Карл, снял пиджак и хлопнул по земле, где, как я себе представляла, горел Тимоти. Наконец камера немного пошевелилась, отрегулировавшись так, что Джаспер теперь был не виден, кому он вообще нужен, а в кадре оказался Тимоти — он как будто присел на землю и горел, так прекрасно, блестяще горел. Слышалась какофония голосов, но над шумом раздался голос Джаспера, искаженный и злой, снова и снова выкрикивавший имя Мэдисон.
— Офигеть! — одновременно сказали Бесси и Роланд.
И тут, как по волшебству, Тимоти перестал гореть. Он был в порядке. Даже улыбался, и ни волосинки не выбилось из его кудрей. Карл закутал его в куртку и поднял на руки, а какие-то люди в костюмах и солнечных очках как бы заблокировали их, и все они побежали к такой длинной череде одинаковых черных машин. И машины поехали. И все закончилось. На канале вернулись в студию, где какой-то человек в твиде, с таким лицом, будто только что проглотил яд, издал сухой шипящий звук, словно никто не видел только что горящего ребенка, и сказал: «Сегодня исторический день, когда Сенат подтверждает назначение…»
Я посмотрела на детей и в ту же секунду почувствовала, как температура в комнате слегка меняется. Они застыли как статуи, глядя на экран огромными глазами. И я увидела, что, даже несмотря на номекс, они начинают гореть.
— На улицу! — закричала я, потому что знала, что сейчас гребаные дыхательные упражнения не помогут.
Я знала, что будет дальше. Но дети не двигались и уже начали дымиться, и воздух запах химикатами, стал плотным и едким.
— Бесси! — закричала я. — Роланд! Пойдем, детки. Пошли на улицу.
Я потянула их за собой, и они, казалось, наконец-то пришли в себя. Послушно потопали со мной к входной двери, и мы выбрались на улицу, погода была такая ясная, такая прекрасная. Солнце стояло высоко в небе. Бесси и Роланд встали на газон. И засмеялись. Просто захохотали. И на них было трудно смотреть, такие они были яркие — белый ослепительный свет. И потом тоже загорелись, таким ярким красно-желтым пламенем. Они стояли и горели. И я была счастлива. Я знала, что с ними все в порядке. Я знала, что им ничто не может причинить боль. Трава почернела у их ног, и воздух вокруг замерцал. Это было прекрасно. Они были прекрасны.
В доме снова, и снова, и снова звонил телефон, но я не шевелилась. Я подняла голову: на другом конце лужайки на заднем крыльце стояла Мэри, наблюдая за детьми, совершенно спокойно, как будто следила за птицами у кормушки. Я помахала ей, и она, помедлив пару секунд, помахала в ответ.
Дети бегали кругами, пламя тянулось позади шлейфом и опускалось на землю, где трава на секунду загоралась и начинала тлеть. Они горели и горели, как будто были вечны. Но я знала, что этот огонь стихнет, что он исчезнет, вернется внутрь детей, где бы он ни прятался. Я знала, что скоро они превратятся в близнецов, которых я так хорошо знала, с их странными телами и замашками. Я не пыталась их поймать или потушить. Я позволила им гореть. Я сидела на крыльце, любовалась прекрасным днем и смотрела,
