загрустил. Он явно был огорчен тем, что больше не является частью команды, которая только что одержала такую потрясающую победу. Наверное, приняв решение съехаться со мной, он отказался от чего-то очень важного для себя. Наблюдая, что Боб напряженно ведет разговор со своим бывшим тренером, и ловя на себе косые взгляды тренера, по-прежнему неприязненные, — я для него была гарпией, сманившей его звезду, — я начала осознавать то, что мне до тех пор было трудно понять: все мы — это совокупность сил, тянущих нас в разных направлениях. И мы часто закрываем глаза на какую-нибудь одну сторону своей натуры ради того, чтобы принять что-то новое и, возможно, лучшее, но все же старое часто тянет нас назад, напоминая о другой стороне нас самих, тоже достаточно важной. Возможно ли это — окончательно сбежать из тех мест внутри себя, которые мы уже не хотим видеть частью своего внутреннего ландшафта, но которые — и мы не можем об этом забыть — все равно формируют нас, делая теми, кто мы есть?
Когда кто-то из ребят братства Бета протянул Бобу пиво, я подошла сзади и дотронулась до его плеча.
— Знаешь, я, наверное, зайду кое-куда… хочу заглянуть к Сэму, — шепнула я.
На этих словах бывшие напарники Боба призывно замахали ему руками.
— Круто! Увидимся через час.
И мой парень торопливо зашагал к приятелям.
Заявившись на квартиру к Сэму, я нашла его в обычном язвительном настроении.
— А вот и исполнительница главной роли любимой девушки в фильме «Кнут Рокни, настоящий американец» [61]! — провозгласил он, когда я вошла.
— Тебе бы в «Борщовом поясе» [62] выступать, имел бы успех, — сказала я.
— Да-да, старая антисемитская подколка.
— Я тебя умоляю! У меня, вообще-то, мама еврейка.
— Так евреи — самые большие антисемиты.
— Болтай-болтай, Сэм, — вклинился в разговор Дункан Кендалл, — но берегись, как бы кто не сказал того же о тебе самом. Вряд ли тебе это понравится.
— Сказал утонченный принц Манхэттена.
— Мои предки росли в Йорквилле и Адской кухне [63], — заметил Дункан. — Не совсем территория Эдит Уортон [64].
— Ты, конечно, мальчик из Коллегиата [65], — засмеялся Сэм. — Но это еще не значит, что ты можешь писать художественную прозу.
Я подошла ближе:
— Мне понравился рассказ, который прислал Дункан.
— Но в этом вопросе ты остаешься в меньшинстве, — возразил Сэм.
— Ты и твой Диджей вообще не воспринимаете сюжетную прозу, — заметил Дункан.
— Нет, мы просто вообще не воспринимаем все лживое и напыщенное, — парировал Сэм.
Я видела, что Дункан побелел, но сдерживается, стараясь не показать, как сильно задет.
— Это нехорошо, Сэм, — сказала я.
— Литература никогда не бывает хорошей, — усмехнулся он.
— Когда я опубликую свой первый роман… — начал Дункан дрожащим от обиды и гнева голосом.
— Вероятность этого события так же высока, — вставил Сэм, — как то, что я стану астронавтом.
На этих словах Дункан бросился к двери.
— Ну ты и паршивец, — прошипела я Сэму, выходя следом.
На улице я сразу увидела Дункана. Он расхаживал взад-вперед с сигаретой в руке и разговаривал вслух сам с собой.
Заметив меня, он отмахнулся:
— Я не нуждаюсь в сочувствии. — Он глубоко затянулся и снова зашагал, разбрасывая снег своими туристическими ботинками и зябко кутаясь в тренчкот. — Каждый раз, как я общаюсь с этими ребятами, они меня подначивают. Особенно, конечно, Диджей, которого сегодня, к счастью, нет. У него умерла не то бабушка, не то еще кто-то… Он-то не упускает случая меня унизить.
— А на самом деле он точно так же не уверен в себе, как и все мы.
— С его высокомерием человека белой расы, которое пенится и лезет из него, как взбитые сливки из банки. Прости за плохую метафору. Пива хочешь? Я бы выпил штук пять.
Я взглянула на часы:
— Сейчас мой парень должен подойти.
Дункан попытался скрыть разочарование, но сник. Я быстро приняла решение.
— Знаешь, что я тебе скажу? Мы живем в пяти минутах ходьбы отсюда. Я поднимусь наверх и попрошу ребят, чтобы передали Бобу, что мы пошли домой. А потом можем зайти в «Лавку Майка» и прихватить там пива.
— Давай лучше я поднимусь и сам им скажу, — предложил Дункан.
— Зачем тебе опять во все это влезать? Я быстро.
— Хочу показать этому придурку Сэму, что его подлые подколки меня нисколько не колышут.
Бросив сигарету в снег, Дункан сунул руку в карман, выудил пачку сигарет «Житан» и предложил одну мне:
— Чтобы ты не замерзла, пока я сбегаю наверх.
— О, французские! — Я была впечатлена.
— Стараюсь держать марку Верхнего Вестсайда. Хотя кое-кому они кажутся слишком крепкими — говорят, это все равно что сосать выхлопную трубу… И это еще одна причина, по которой я люблю «Житан».
Улыбнувшись на ходу, Дункан зашел в дом. Он вернулся оттуда меньше чем через минуту и, не успев выйти на улицу, закурил еще одну сигарету.
— Дело сделано, — сказал он. — Посмотрим, найдется ли у Майка на складе «Молсон».
— Сигареты французские, пиво канадское. Да, ты точно парнишка с Манхэттена.
— Парнишка, который спит и видит, как бы поскорее оказаться подальше от этой страны.
— На третьем курсе ты будешь учиться за границей?
— Париж. Сорбонна. Принят на прошлой неделе. А ты?
— Думаю об этом. Все будет зависеть от того, где окажется в аспирантуре Боб, мой парень.
— Все равно он будет в другом месте, даже если ты останешься здесь.
— Другим местом может оказаться Кембридж.
— А… вот оно что. Мне отказали. Как отказали Йель, Браун и Бартмут.
— Это тебя все еще огорчает?
— Да, признаться, огорчает.
Мы подошли к «Лавке Майка» — небольшому универсаму. Узрев на полке две упаковки по шесть бутылок «Молсона», Дункан заулыбался еще шире. Он купил обе, а также еще пару пачек «Житан».
— Майк их держит для меня, — объяснил Дункан. — А поскольку я выкуриваю по две пачки в день…
— Ты настоящий наркоман.
— Без сигареты я не могу ни думать, ни писать.
— А твой плащ… его ты тоже надеваешь, когда пишешь?
— Только когда пытаюсь изображать персонажа из фильмов Жан-Пьера Мельвиля.
— Кто такой Жан-Пьер Мельвиль?
— Величайший режиссер французских гангстерских фильмов всех времен.
— Да кто же его может знать?
— Парижане. И некоторые чудаковатые нью-йоркцы, которые днюют и ночуют в кинотеатрах.
— Дай угадаю, этим ты и занимался в своей растраченной впустую подростковой юности?
— Бинго. Моим родителям это было не по душе. В Коллегиате мне нравилось образование, но все остальное я ненавидел. Надо мной там вечно издевались из-за смешной походки и культурного снобизма. В тринадцать лет я
