видела в этом настоящую любовь, я все равно жалела того мужчину на улице, глазевшего на идущего мимо моряка.
Издалека эта сцена выглядит комичной. Когда моряк ушел, молодой человек поймал мой взгляд. Секунду мы разглядывали друг друга, и он улыбнулся чернокожей девушке в старой шляпке. Когда наши взгляды пересеклись над темной улицей, я все поняла. Он пожалел меня не меньше, чем я пожалела его.
Я ехала домой на трамвае, увиденное меня как-то странно согревало, мне хотелось скорее прожить следующую неделю – последнюю неделю прежней жизни. Я была словно вор, скрывающийся от полиции: он пьет холодный кофе, каждый день читает в газетах, что копы в тупике, и ему осталась всего неделя, одна неделя – и он в безопасности, он сможет вернуться туда, где спрятал бриллианты.
Я назначил свидание с жизнью…
– «Маркет и Дюбойс»! – прокричал кондуктор. – Следующая остановка «Тоннель Сансет»!
* * *
Свадьба младшей тетушки состоялась в церкви для чернокожих в Санта-Розе. У дверей стояли кадки с кактусами в цвету, невеста была вся в голубом. Сыночек нес кольцо и, конечно же, с хихиканьем уронил его в самый ответственный момент. Элис тоже захихикала. Нечасто видишь настолько довольную женщину, но жених мог дать ей фору: элегантный, дородный и красивый, он все улыбался и глядел на один из витражей – вознесение Господа нашего Иисуса Христа – так, как мог бы смотреть на того, кто проиграл дружеское пари. Старшая сестра стояла рядом, держала букетик желтых роз, внимательно слушала проповедника и кивала в такт его речи. Он говорил о том, что есть Божье время и наше время. Я видела, что Холланд прослезился, когда его старая тетя целовала жениха. Публика ограничивалась несколькими старушками с веерами, они громко восклицали: «Аминь!» Когда все закончилось и все стали поздравлять новобрачных, мы с Сыночком пошли искать уборную. Когда я запустила его обратно в зал, оставшись одна в коридоре, то заметила женщину средних лет – она пряталась за дверью, заглядывая внутрь. На ней была маленькая желтая шляпка, к платью приколот цветок, а лицо выражало мрачную решимость.
– Которая невеста? – спросила она слабым, пронзительным голосом. Должно быть, она пришла в самом конце церемонии.
Я представилась, она поздоровалась, а потом торжественно объявила:
– Я его дочь. Из первой семьи.
– Я не знала, что у него были дети.
– О, были, – ответила она. – Были.
Я сказала, дескать, как жаль, что она до сих пор не знакома с моей тетей, но она покачала головой.
– Нет, ему не хватило наглости показать ее нам. Он якшался с ней, когда я была еще совсем маленькой. Хотя был женат на моей маме, да. Теперь она умерла – и они тут как тут. Я не на свадьбу пришла. Я не мазохистка. Просто хотелось ее хорошенько разглядеть.
Она осторожно заглянула в зал, изучая лица. Тетя – любовница. А рядом, передает священнику двадцатку, – женатый мужчина, разрыв с которым оставил на юной Элис свой след. Он, должно быть, собирался бросить все и уйти к ней еще тогда, давно, но в конце концов одумался и вернулся в семью. Может быть, старшая сестра приложила к этому руку. Только теперь, когда все кончилось, и все состарились, и обиды забылись, он вернулся. И Элис приняла его. Я и не догадывалась, я не утруждалась тем, чтобы взглянуть на жизнь этой женщины, увидеть в ней скрытые резервы бунтарства.
– У вас есть братья или сестры?
– О да, только нас не пригласили. Он знает, что мы думаем. Скажите мне, которая она. Хочу посмотреть на ее лицо.
Я показала на Элис – она в уголке беседовала с проповедником. Женщина твердо покачала головой.
– Это не та.
Я сказала, что, конечно же, та.
– Я слышала, какая она была красавица, – улыбнулась женщина. – Это так на него похоже: попасться на крючок к красавице. Только мама еще как-то держала его в узде. Он ни одной хорошенькой мордашки не мог пропустить. Где она?
Я стояла, дивясь ее словам. Я видела фотографии тетушек. Они были солидные, умные женщины, они чудесно одевались. Но красавицами никогда не были.
– Говорю вам, вон она.
Она пристально наблюдала за сценой: ее отец пересек комнату, взял молодую за руку и поцеловал в губы. Проповедник тихо захлопал в ладоши.
– Не может быть, – сказала она, оторвала цветок от платья, бросила на пол и ушла, не сказав больше ни слова.
Я стояла в дверях и смотрела, как она садится в машину и сердито трогается. Появились Элис и ее жених. И Сыночек, назначенный ответственным и едва справлявшийся с волнением, принялся неистово швырять рис в воздух. Он не коснулся новобрачных – их ничто не могло коснуться, – пока они осторожно, взявшись за руки, спускались по лестнице и шли туда, где должен был состояться запланированный небольшой прием. Ко мне приближалась старшая тетушка, я должна была помочь ей с угощением. Я глубоко вздохнула, радуясь, что никто не видел сцену с дочерью. Наверное, непростительно, что этот старик в своей бурной молодости чуть не бросил все ради дурнушки. Обычной девушки, застенчивой и неуверенной в своих чарах. Ее семья избежала несчастья, но оно опять вернулось. Увидев старую женщину в голубом платье, дочь, должно быть, поняла, что тогда, десятки лет назад, в ее отце пылала не одна только страсть. Не один только соблазн красоты. С этим она бы смирилась, мол, все мужчины таковы, памяти матери ничто не угрожает. Но здесь было что-то абсурдное, возмутительное, не поддающееся пониманию. По крайней мере, для человека, чуждого любви.
– Сыночек, риса больше не надо. Перли, ты идешь? Будь добра, вынеси яичный салат, у меня руки заняты…
