- Христос воскресе, отец Василий!
Потом со скрещенными на груди руками подошел к столику, на котором стояли чашечки, съел просфорку и запил. Только после этого он позволил себе сверкнуть страшным оком в сторону Ревякина. Владимир Георгиевич сделал вид, что это не он. Даже ступил пару шагов назад и в сторону. Вскоре таинство причастия окончилось, и священник, вынеся крест, стал произносить прощальное поздравление, заодно сообщив, что днем снова будут крестный ход и литургия. Затем стали подходить прикладываться ко кресту, на сей раз уже все, включая Тетерина и Белокурова. Катя тоже шла ко кресту, сразу за Белокуровым, но когда Белокуров приложился, она вдруг схватила его за руку, рухнула перед священником на колени, и Ревякин, не веря своим ушам, услыхал, как она довольно громко воскликнула:
- Святой отец! Повенчайте нас! Прямо сейчас! Ради Христова Воскресения!
Лицо священника так и подпрыгнуло, будто получив пощечину. Белокуров выдернул свою руку из руки княгини Жаворонковой и сказал:
- Отец Василий, не слушайте ее! Я не собираюсь жениться на этой женщине.
- Не собираетесь? - растерянно промолвил поп, наклонился и стал поднимать Катю с колен, говоря ей: - Встаньте, встаньте! Даже если бы у вас было и обоюдное согласие, я не в праве был бы совершить таинство венчания. Ни сегодня, ни завтра, ни во все дни до следующего воскресенья венчание не совершается. И не надо меня называть святым отцом, - поморщился он. Батюшка, да и все. Надо же такое придумать - "повенчайте"! Не расстраивайтесь. Но и так тоже нельзя. Сперва надо было сговориться да посоветоваться со мною. А вы даже к исповеди не подошли.
- Простите, батюшка, - сказала княгиня Жаворонкова, повернулась и зашагала прочь из храма, прикрыв рот рукой. Проходя мимо Владимира Георгиевича, она зыркнула в его сторону, обожгла взглядом и - исчезла.
Он даже не оглянулся посмотреть, как она выходит из храма, в котором после ее выходки воцарилось некоторое недоумение.
- Ей-богу, батюшка, я здесь ни при чем! - восклицал Белокуров. Взбалмошная барынька вбила себе в голову, что может меня осчастливить... Только праздник омрачила...
- Пустяки, - смеялся священник. - Праздник таким глупым подвигом омрачить невозможно.
Владимир Георгиевич в душе ликовал и не стыдился своего злорадства по поводу полного фиаско княгини Жаворонковой, бывшей Кати Мещанской. И он бы еще постоял в храме и порадовался, наблюдая, как возмущены старушки, как растерян Белокуров и как рассмешился отец Василий, но тут отец-основатель увидел своего недруга, двигающегося к нему обличительным шагом.
- Твои проделки, Максенций? Твои?! - уже спрашивал он громко.
Нарываться на скандал не хотелось, и Владимир Георгиевич поспешил броситься вдогонку за своей бывшей женой.
- Изыди! Изыди! - слышалось за его спиной грозное слово, и не трудно было догадаться, что вслед ему посылаются изгоняющие крестные знамения.
Выйдя из храма, Владимир Георгиевич увидел все ту же яркую и полногрудую луну, а на востоке - свет зари, а на дороге - уезжающий восвояси джип "Чероки". Он не сразу понял, что его бросили. Потом побежал, все больше прибавляя ходу. Наконец завопил во все горло:
- Э-э-эй! Стойте! Куда вы? Стойте же, черти!
Но "черти" либо не слышали и забыли его, либо, выполняя приказ своей взбалмошной барыньки, нарочно улепетывали, бросив отца-основателя на растерзание ересеборцев.
Глава двадцатая
Здравствуй, оружие!
- Остановите их, мы же с вами современные люди! Ну это же средневековая дикость!
Ну я нарушил этот кодекс, но я готов признать свои ошибки.
- Ошибки надо не признавать. Их надо смывать! Кровью!
Чижов готов был скорее поверить, что этот глупейший поступок совершит Лада, но что такое выкинет эта неизвестно откуда взявшаяся дама, явно из богатеньких, оказалось полной неожиданностью. Когда она бухнулась на колени, схватив Белокурова за руку, и воскликнула: "Повенчайте нас!", Василий Васильевич невольно стал искать взглядом Ладу. когда он выходил читать перед всем клиром "Верую", Лада стояла среди старушек, теперь же ее нигде не наблюдалось, и Чижов огорчился, что она не видела эту нелепую и даже стыдную сцену, в которой Белокуров выглядел более чем неловко. Особенно когда стал оправдываться, что он тут совсем ни при чем. Теперь он был особенно ему противен, и мысль о предстоящей дуэли воскресла в памяти Чижова вместе со всеми вчерашними переговорами с этим негодяем, соблазнившим его жену.
Во время вчерашнего разговора все кипело и боролось в сердце Василия Васильевича. С одной стороны, он по-прежнему любил свою жену и не представлял, как станет жить без нее, и по-прежнему почитал Белокурова в качестве одного из самых лучших русских публицистов. С другой стороны, они оба - и жена, и Белокуров - совершили предательство по отношению к нему, предательство чудовищное и непростительное. Они надругались над его любовью к ним обоим, и просто так этого нельзя оставить. Конечно, то, что рассказал Белокуров про жену, американца, про спасение сына и про общество Ч, не могло не взволновать Чижова, и Чижов нисколько не хотел никакой расправы над уже изрядно наказанным газетчиком. Но... А эспадроны? Случайно, что ли, они приехали сюда? И Чижов, который с оружием в руках некогда защищал честь чужой жены, неужели не станет отстаивать свою честь, честь своей семьи? Он так и сказал вчера Белокурову: "Я ничего не имею против вас, и можете считать, что я уже простил - и вас, и Ладу. Но честь... Она должна быть защищена".
Так было решено, что поединок неминуемо должен состояться. Вечером, помогая отцу Василию приуготавливать храм к предстоящей встрече Воскресшего, Чижов думал о том, что теперь все решит главное - венчаны ли батюшка с матушкой, оклеветал ли их Вячеслав, или они впрямь живут во грехе. От этого теперь зависело все в этом мире. Конечно, можно было прямо сейчас и спросить отца Василия, но что-то мешало Чижову сделать это. Он рассуждал так: если спрошу сейчас, то наверняка окажется, что не венчаны, и наоборот - если спрошу утром, то Воскресший поможет, сделает так, что Вячеслав оклеветал любимого батюшку. Надо только усиленно молиться ему во время всенощной.
И дальше: если окажется, что отец Василий живет во грехе, тем самым ужесточится характер дуэли, в таком случае Чижов будет стрелять на поражение, даже если Белокуров выстрелит нарочито мимо. А если все сказанное Вячеславом клевета, поединок будет мирным - пара выстрелов "в молоко" для порядка.
- Так, - сказал отец Василий, когда храм был полностью приведен в порядок, - пойдем-ка, стихарь примеришь. И надо показать тебе возглас из Апостола, прочтешь по моему знаку. Встанешь против Царских врат, возле самой солеи, и прочтешь. Там у меня заложено и отмечено все.
Стихарь! Впервые отец Василий дозволил ему участвовать в службе в церковном облачении. Но ведь он, можно сказать, уже заслуженный псаломщик. В том смысле, что заслужил ношение стихаря. Василий Васильевич несказанно обрадовался, что сегодня в таком виде предстанет перед всеми, в особенности перед своими обидчиками - женой и Белокуровым. Красный, расшитый золотыми узорами стихарь подошел ему как нельзя лучше. На голову Чижову батюшка дал новую скуфейку из черного бархата. Хорошо!
Примерив, он хотел было снять, но отец Василий сказал:
- А что снимать-то? Скоро уж начинаем. Пойдем, я тебе теперь все покажу, что от тебя требуется.
Чижов чуть не плакал от радости. Вдруг особенно горячая мысль пронзила его. Если окажется, что отец Василий и Наталья Константиновна все же повенчаны, то он попросит повенчать его с Ладой, то бишь с рабой Божьей Елизаветой, в самый ближайший день, когда можно будет совершать таинство бракосочетания. А это, кажется, в следующее воскресенье - на Антипасху уже разрешается. Аж голова закружилась от этой мысли. Он скажет ей: "Я прощу тебя с одним лишь условием: ты согласишься в ближайшие дни венчаться со мной, здесь, у отца Василия. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей законной женой не только пред людьми, но и пред Господом Богом". Она не откажет. Ведь несмотря на измену, она любит его, и он в этом уверен. И все происшедшее - лишь следствие их невенчанности.
- Батя! - подошел к отцу Василию Полупятов. - А в колокол-то звонить будут?
- Колокол же у меня тут, в алтаре, - отвечал батюшка.
- Бать, а давай я залезу на колокольню и по-настоящему позвоню.
- Залезешь? Не шваркнешься? - с сомнением посмотрел на Полупятова отец Василий. - Колокол-то хоть и небольшой, а все ж тяжелый.
- Обижаешь, бать! - стукнул себя ладонью по груди бывший зэк. Дозволь у тебя звонарем побыть. На всю жизнь счастье.
Ну как от таких слов было не прослезиться! Две едкие слезы высочились из глаз Чижова.
- Во-во, и я от дыма плачу, - сказал отец Василий, заметив, как он утирает глаза. - Кто напустил? Эй, звонарь! - окликнул он Полупятова, уже направлявшегося с колоколом в руках на колокольню. - Ты что, сырых дров в печку заправил?
