Как будто плотина в семь саженей высоты и в версту длины прорвала сразу в ста сорока дырках – а Гучков в одиночку плясал под ней и затыкал дырки собственными пальцами.
Прекра… А Алексеев нынче утром донёс, что к Драгомирову вчера являлись немецкие парламентёры и ссылались на приглашение какого-то неназванного лица из Петрограда.
Да что ж это делается? Кто это смеет? Вот тебе и прекра…
И нигде не подведёшь черту: вот – досюда, а дальше не разваливайте!
Уже в марте нагло опубликованная «Известиями» Совета «Декларация прав солдата» наконец прошла общее и постатейное чтение и все прения в поливановской комиссии. И хотя просил, просил Гучков Поливанова всячески тормозить Декларацию – нет, принята комиссией, и даже единогласно, и вот уже подана на подпись министру. Ну нет, утрёте уста, от меня не дождётесь. Пока придумал такой ход: послать в Ставку и Главнокомандующим фронтов для дачи заключения.
За два месяца Совет так и не удосужился разрешить вывод войск из Петрограда. Пулемётные полки так и не шли на фронт.
Но злорадствовал и Гучков: уже наплюя и на сам Совет – вот строят «красную гвардию». Как вы нас признавали «постольку-поскольку» – вот и вас уже начинают «постольку-поскольку»…
От первых дней своего министерствования Гучков видел от Исполнительного Комитета только сопротивление и злобу – и так до последних приказов, социалистическая пресса писала: «погромная работа реакционных генералов», «авгиевы конюшни военного ведомства». И поносили его за речь на Четырёх Думах – что он паникует, пугает.
Вчера, 28-го, сошлось у Гучкова так, что пришлось давать отставку сразу двум командующим округов: в Киеве – старому седому Ходоровичу, вместо него – назначить революционера Оберучева (из эмиграции приехал в феврале), так настаивал киевский исполнительный комитет, и Брусилов заискливо поддержал их. А в Москве – опереточному Грузинову, этот запросился сам: внутри штаба округа он создал ещё какой-то революционный штаб, и тот поделом его и отставил, всего за назначение одного прапорщика. (Сегодня вослед принеслось оттуда и умоление: отменить отставку!)
Два самых крупных округа. А третий – Петроградский. И Корнилов тоже сегодня в бешенстве примчался просить отставки.
Три округа сразу – как символ, аккомпанемент. Пора уходить и министру.
Вчера вечером был в Мариинском дворце, заседал с министрами – ничего им не сказал. У них, кроме Милюкова, теперь все мысли: как устроить коалицию с социалистами. Но ни одного дня с социалистами Гучков состоять в кабинете не будет.
Отставка Корнилова переполнила чашу. Да, пора уходить. Последний толчок.
Корнилов застал Гучкова за две минуты до того, как ехать в Таврический дворец – на это совещание фронтовых делегатов, куда его так нагло вызывали уже четвёртый день. Ещё вчера от них приходила делегация настаивать, и Гучков не хотел ехать, говорил: пусть сперва приготовят, представят вопросы. А потом в нём обернулось: а чего уж так гордиться? Неконституционный вызов, скажите. (Однако и формалист Милюков вчера поехал.) Обернулось так, что даже – это лучшая сейчас аудитория для Гучкова в Петрограде. Они все – с фронта, и если не все с первой линии, то не может быть, чтобы среди них не было и настоящих вояк. Фронтовики – они в советском грязном не виноваты, они не социалисты, их послали с фронта – узнать как и что. В марте – вот проворонил проект общефронтового съезда, а надо было согласиться. Иметь бы сейчас против всех Советов – организационное представительство фронтовиков – это бы сила! Упустили…
И когда Гучков так неудачно ездил в марте и апреле на фронты – обстоятельства не дали ему поговорить с фронтовиками лицом к лицу. Так вот – сейчас.
Он еле на ногах стоял, совсем не должен был ехать, – поехал.
Одеться надо попроще, надел простой чёрный китель.
И опять – неизбывный Белый зал Таврического. Как и позавчера, снова все тени прошлого.
На депутатских скамьях сидят, не занимая всего зала, – военные. Там-сям, да немало – Георгии на грудях. Есть лица воинов, а есть и агитаторские рожи. Есть и младшие офицеры.
А председательствовал – Церетели.
Чувствуя слабость сердца, осторожно взошёл Гучков по историческим ступеням, к кафедре.
Он обещал им прийти отвечать только на подготовленные вопросы, но сейчас – нет, какие там вопросы, ему хотелось сказать от полноты души. А вопросы? – пока он ехал сейчас, после Корнилова, от довмина, – у него возник иной план.
– Господа! Лёжа в постели, я внимательно следил за вашими работами. На поставленные вами вопросы я отвечу – завтра. А сегодня – буду говорить об общем положении.
Об общем положении – так неизбежно само начинается со старого режима.
– Если переворот прошёл безболезненно, то это объясняется сознанием всех слоев населения, что старая власть вела нас к гибели. Если бы вы только знали, каким обездоленным и разорённым приняли мы военное хозяйство от старой власти!
Не то чтобы разорённым, но говоря к массе, приходится огрублять краски, нюансов не передать.
– И я могу сказать, что в области снабжения мы уже достигли благоприятных результатов. – Всё ж оговорился: – …до известной степени. На многих заводах были удалены техники и инженеры, работа пошла неудовлетворительно. Но сейчас дело обстоит лучше. Соединённые Штаты возьмут на себя упорядочение нашего транспорта…
Соединённые Штаты через Дальний Восток если помогут, то к концу 1917 года. А европейские союзники и блокадой перерезаны, да и мало чего шлют. Но надо пользоваться каждым случаем укреплять доверие к союзникам, на этом всё стоит.
– С продовольствием я скажу честно и откровенно, – (тем легче, что это не гучковская отрасль), – у нас в высокой степени неблагополучно. Как ни сильна была разруха при старом строе, но во главе государства всё же была власть, которую слушали. А сейчас местные органы не всегда исполняют требования центральных властей. Без сильной власти нам не обойтись. Да с продовольствием ещё сравнительно удовлетворительно, а вот с фуражом – положение трагическое. Вы ужаснулись бы, если бы знали цифры падежа лошадей на фронте. Я мог бы привести вам цифры и документы, но все, кто был на фронте, – это подтвердят.
Закричали – «правильно! верно!» Первый раз отозвалась аудитория, а то было хмуро-насупленно. Гучков и искал, на чём бы прийти к согласию и сочувствию.
– Раньше неподвоз объяснялся расстройством транспорта. Теперь мы транспорт наладили, – (во всяком случае так везде заявляет Некрасов, пусть), – но страна отказывается удовлетворить армию необходимым. Вы должны сказать стране: помогите нам! В военном деле, как ни в каком другом, свили себе гнездо злые силы России. И с этой кафедры я уже давно, 9 лет назад, в Государственной Думе указывал: мы не достигнем никакого успеха, пока язва нашей армии, протекционизм, не будет вырван с корнем. Но старая власть в лице военного министра Редигера, человека безусловно честного, заявила…
Боже, куда его занесло? Разве теперь воскресить эти старые думские эпизоды?.. Как ноги заплетаются в старой некошеной траве по колено.
– Когда началась война, мы предчувствовали, что будет катастрофа, пока не обновится весь командный состав. И когда катастрофа случилась, и мы требовали героических мер – то не добились ничего. И мы поняли, что без свержения старой власти мы погибли, что старый путь ведёт нас в гнилое болото.
Слушали молча.
– Господа! Ведь с тех пор, как Германия сокрушила Францию, 50 лет все народы несли деньги на вооружение. Полтора миллиона самых молодых и здоровых сил мы держали под ружьём и сотни миллионов рублей тратили на дредноуты, пушки, ружья, вместо того чтобы… на школьные и просветительные надобности. Ведь мы не три года ведём войну – мы ведём её 53 года, – и нужно, чтоб эта война была последней, чтоб мы и наши внуки начали устраивать широкие крестьянские массы, ибо ведь Россия – мужицкая страна.
Это – понимали, ясно.
Он должен был сказать этим фронтовикам, серьёзный вид которых ему всё больше нравился, – что-то решающе важное, и о сегодняшнем дне, о том, о чём ещё может он сказать в свой последний день, а достанется это выполнять кому-то другому, и вот им, – но никак не мог он до этого важного добраться.
– Я отвёл вас, господа, в сторону политики, но я не могу хладнокровно не только говорить, но и думать по этому вопросу…
И вдруг – раздались сильные дружные аплодисменты, первые за его речь. Гучков не понял: что ж такого было именно в этих последних словах? Но продолжали шумно аплодировать, а кто-то звонко крикнул:
– Да здравствует сын российской революции!
Вот эти слова – воистину бы отнеслись к Гучкову, но крикнули и аплодировали не ему, а вошедшему Керенскому, вот что…
И тоже в чёрной куртке, да рука на перевязи, ломая комедию. И ещё откланивался слегка.
Пока утихли – чёрт, перебил всё настроение и мысль.
