- Ишь, Зоя Космодемьянская!
Смутится гебист моим видом или нет - мне было искренне наплевать. Если он ожидал, что я буду смущаться - то напрасно, я была подготовлена и не к такому благодаря солженицынскому "Архипелагу". Отмолчала свое, пока он привычно ныл про то, что КГБ только хочет мне добра, да вот я упрямлюсь - и вернулась к Тане. Ее почему-то в тот раз не дергали. Наверное, считали, что из-за болезни я слабее.
Свидания меня лишили за то, что я такого-то числа в такое-то время переговаривалась по трубе с соседней камерой. Конечно, общались с соседями мы вовсю, но фокус был в том, что этого-то числа я была весь день без сознания и переговариваться не могла даже с Таней. Но это уже мелкие формальности, и прокуратура не стала вникать в дело. Какая разница, за что лишать, был бы приказ. Когда Таниному мужу надо было добавить пятнадцать суток ШИЗО, то выписали эти сутки "за две минуты разговора с сокамерником после отбоя". И сокамернику - "для справедливости" - те же пятнадцать суток. Почему бы и нет?
В то ШИЗО нас позабавили уголовницы рассказом про своеобразный спорт перед освобождением. Они всей зоной дружно ненавидели начальницу по режиму Рыжову, и было за что. У нее, помимо вымогания взяток и прочих милых качеств, была непонятная страсть к женским трусикам. В ШИЗО ли, в зоне ли она прямо-таки обожала задрать заключенной юбку и проверить, не надела ли та, спасаясь от холода, лишнюю пару штанов. И если находила - сладострастно сдирала. Девчонки, скрежеща зубами, терпели до конца срока - но накануне освобождения отводили душу: материли Рыжову перед всем строем. А что им теперь сделают? Даже в ШИЗО уже не посадят - на Потьму везти пора! Администрация занялась профилактикой - за две недели до освобождения находили предлог и сажали в ШИЗО, чтобы предотвратить скандальную ситуацию. Но раз все равно посадят - материли теперь Рыжову за две недели и шли в карцер за это. В восьмой камере, напротив, сидели как раз две такие - Люба и Катя, от них-то мы и услышали про эту их традицию. Теперь они дословно цитировали, что напоследок сказанули Рыжовой, а все камеры веселились, разрабатывая варианты, что когда-то скажут они.
Вернулись мы в зону, и опять пошла наша обычная жизнь. У всех нас образовалась специализация. Пани Ядвига была спец по лечебным травам и медицинским советам; Раечка - по грядкам; Наташа - по всяким ремонтам: утюг ли, обогреватель или что угодно в этом роде; пани Лида - по шитью; Таня - по юридическим вопросам; Оля и Галя - по стирке (мы исхитрились в ту зиму выбить из администрации старую стиральную машину, и обращаться с ней было непросто); я - по вышивке и парикмахерскому делу; Лагле - по дизайну и "строительным" работам. Работали мы тогда мало - опять из-за электричества. Василий Петрович, в отличие от дикарей на "двойке", отнюдь не требовал, чтобы мы крутили колеса руками. Его, наверное, оскорбила бы сама идея такого обращения с электрической машинкой.
Уже не надеясь наладить регулярную переписку, я провела эксперимент: откопала в "Иностранной литературе" текст последнего письма из концлагеря французского поэта Роберта Десноса. Его замучили во Флоссенбюрге, он несколько месяцев не дотянул до конца войны. Это его письмо жене фашистская цензура пропустила. Было интересно, пропустит ли наша. Для того, чтобы дать КГБ фору, я переписала не все письмо, только обращение и последнюю фразу: "целую тебя столько раз, сколько позволит цензура, которая будет читать это письмо". И послала Игорю. Конфисковали, конечно, хоть все послание состояло из трех строчек. Зона долго смеялась.
10 декабря нас отправили в ШИЗО действительно всей компанией, включая наших пани. Всех - кроме Оли. Ее всего лишь лишили ларька. Почему? Да это тоже был интригантский ход, чтобы мы заподозрили Олю в "заслугах" перед КГБ. Эдита и Владимирова в голодовке не принимали участия, Рая голодала неофициально - с ними было все ясно. А вот забить клин между нами и Олей было для наших "воспитателей" очень соблазнительно. В силу особенностей характеров, отношения время от времени натягивались по разным причинам. Так эти идиоты думали, что таким ходом они доведут нас до серьезного конфликта! Мы, конечно, все понимали и, уезжая, успокаивали Олю как могли, понимали, что ей в этой ситуации хуже всех. Оля и не подумала смириться с такой раскладкой. Она в тот же день объявила голодовку - пусть или ее посадят вместе со всеми, или выпустят хотя бы наших пенсионерок. На следующий день ее лишили свидания. Еще через четыре дня - привезли к нам в ШИЗО. В конечном счете ей-таки досталось больше всех - нас хоть ларьков и свиданий не лишили. Но поскольку отоваривались мы все равно вместе, а ехать на свидание к Оле было некому (муж сидел, а родители были больны), она только посмеивалась. Этой голодовкой она раз и навсегда отбила у КГБ охоту к интригам такого рода.
Гвоздем программы этого ШИЗО была борьба администрации с религиозными песнопениями.
Галя и пани Лида давно уже приспособились петь на два голоса псалмы и гимны. Выходило у них очень слаженно, а в камере ШИЗО - чем и заниматься, как не славить Господа. И режимники, никак не протестовавшие против песенок уголовниц, включая нецензурные частушки, на этот раз взбеленились:
- Прекратить!
Пошли угрозы, запреты. Но не на тех напали. Пани Лида и Галя ничего не имели против того, чтобы пострадать за пение псалмов. Мы, безголосые, конечно, ввязались в дискуссию.
- Что вам, собственно, не нравится, сам факт пения или религиозное содержание?
Не нравилось, очевидно, последнее. Пой наши женщины какую-нибудь эстрадную чушь - им бы никто слова не сказал. Но признайся этим политичкам открыто, что запрещено петь именно про Бога - не будут ли через неделю об этом передавать по зарубежному радио? И пошли разговоры о том, что заключенным вообще петь не положено иначе как в порядке художественной самодеятельности.
- Хорошо, мы организуем ансамбль религиозных песнопений. Считайте, что он существует с этой минуты.
- Самодеятельность может быть организована только начальством лагеря!
- А почему тогда называется - самодеятельность?
- Много разговариваете, женщины!
Неотразимый аргумент, конечно. Да и правда - что с ними разговаривать, лучше петь. Ну пусть попробуют хоть какую-нибудь расправу над нашими поющими! Честное слово, хоть и нет музыкальных способностей - мы все б тогда запели! Расправ, однако, не было, пригрозили, а к действиям перейти не решились. Так и звучали гимны в гулком коридоре, и уголовницы, попривыкнув к необычным словам - приладились подпевать.
Возвращались мы с Лагле и Таней в зону в самый вечер Рождества. Галя, обе пани и Наташа были уже дома - им дали меньшие сроки. Оля еще оставалась. На прощание мы сняли с себя и надели на нее все стащенные из наших собственных вещей рейтузы и футболки, подмотали все полотенца. Она с трудом поворачивалась, но снаружи заметно не было - у Оли в то время были все ребра наружу. Мы смеялись:
- Пар костей не ломит!
Расцеловались на прощание, и вот машина уже катит по рождественскому снежку. По дороге она, конечно, сломалась, и наши охранники с час ее, чертыхаясь, пытались завести, а мы стучали зубами в железной коробке. Но все же добрались, а с ужином нас ждали.
И вот звучит "Отче наш" - по-литовски, по-латышски, и по-русски, и по-украински, хотя православное Рождество у нас еще впереди. Пани Ядвига ломает освященную в Литве облатку - на всех. Эту тоненькую, как бумага, пластинку ей прислали родные в конверте. Цензорша пропустила: то ли не знала, что это такое, то ли не стала препятствовать без прямого указа. "Тихая ночь, святая ночь", - поют Галя и пани Лида на двух языках. И мы, каких бы разных убеждений ни были, не сомневаемся, что Бог видит нас всех в эту минуту. Еще звучит молитва за Олю, чтоб ей там было сейчас легче одной. Чтоб не мерзла, чтоб не грустила.
Ужин наши хозяйки приготовили просто потрясающий. Мы только ахаем: знаем ведь, что почти из ничего! А под Новый год пели колядки (это уже Оля была специалистом) и засевали по славянскому обычаю:
"Сейся, родися, рожь и пшеница, на счастье и здоровье, на новый год..."
Только вместо пшеничных зерен были у нас хлебные крошки... А елочка была хоть и маленькая, но настоящая - мастер привез вместе с очередной партией кроя. Мы ее украсили как могли.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Стоял уже январь, и подступали крещенские морозы. Таня, Оля и я решили отметить Крещенье по всем народным обычаям. Спокон веку и в России, и на Украине принято было в этот праздник обливаться водой на морозе или окунаться в прорубь. По старому поверью, ничего кроме здоровья обливание в такой день не приносит, и бояться простуды не надо. Наши старшие, узнав о таком намерении, только головами качают. Но всерьез не отговаривают: если душа требует, стоит ли спорить? Иногда минута радости важнее всех медицинских перестраховок. Кроме того, Татьяна Михайловна, хоть в матери нам годится - тоже обливалась в Крещенье из колодца в зоне - и ничего. А простуд нам и так хватает: уже и Оля съездила в карцер, и мы не вылезаем...
