В следующее мгновение Звягин был сильнее. Он уже искал средств победить и это. Но тяжелый ужас и ненависть не уменьшались. Он двинулся и хотел уйти раньше, чем придется поздороваться, но не успел.
Валентина сама его окликнула:
– Здравствуйте, Лев Львович. Как вас давно не видать. Она поспешно познакомила его со своими спутницами, которые, очевидно, только этого и ждали. Звягин остановил взор немного дольше на свежем и круглом личике институтки. Не оттого, чтобы она ему особенно понравилась, но он невольно подумал, что именно такие женщины, полные, нежные и красивые, с выражением преувеличенной наивности в детских глазах, любили его. Он знал этот тип давно.
Тетушка заговорила без умолку, по обыкновению. Сонечка улыбалась молча и широко открытыми глазами смотрела прямо в лицо Звягина.
– Вы, кажется, читаете историю литературы в гимназии Поклевской? – спросила Валентина приветливо, когда улучила секунду молчания.
– Да, собственно, на курсах при гимназии… Я стараюсь заинтересовать юных слушательниц. Дело очень благодарное.
– Вот, Сонечка, поступайте, – сказала Валентина. – Вы такая разочарованная. Я уверена, Лев Львович вас заинтересует книгами.
– А это курсы? – спросила Сонечка, мило картавя «р» и продолжая смотреть на Звягина в упор. – Туда можно поступать из института?
– Конечно, можно… Если угодно, я вам пришлю программу и условия.
– Ах, пожалуйста…
Она хотела еще что-то прибавить, но Валентина перебила ее:
– Извините, господа, я должна вас покинуть… Я спешу. Мы у выхода, мои сани с этой стороны. Желаю вам веселиться, Сонечка, на артиллерийском балу. До свиданья, Лев Львович. Мы не увидимся вечером? Ведь сегодня я читаю.
При последних словах у нее по лицу прошла какая-то тень.
– Вы читаете? Я не знал. Теперь уже нельзя достать билет. Да и сегодня я, к сожалению, занят.
– Жаль. Ну, так до свиданья. А билет я вам могла бы дать. Позвольте: я дала семье Пущиных, Рыкаловых, потом Геннадию Васильевичу…
– Кириллову? – вдруг резко проговорил Звягин.
– Да, Кириллову…
– Он здесь?
– Кажется, завтра уезжает. Разве вы его не видали?
– Нет, видел… Вот что, Валентина Сергеевна, если вы так добры, то не можете ли устроить мне билет… даже два билета? Юлия Никифоровна… Она будет чрезвычайно рада. Она хотела к вам заехать, но не смела вас беспокоить.
– Пожалуйста, пожалуйста… Я сама собиралась… Поблагодарите Юлию Никифоровну. И милости просим.
Все это Валентина проговорила любезно, хотя несколько вынужденно.
Звягин вынул свою карточку.
– Вот мой адрес. Прежний. Если вы будете так бесконечно любезны и пришлете билеты…
Настроение Звягина не изменилось. Но мысли и намерения его внезапно изменились. Чем непереноснее была тяжесть ужаса и ненависти, тем сильнее он хотел спокойствия и свободы. Он понимал всю трудность победы, только когда Валентина была перед ним. И он решил не избегать ее.
А Валентина, в своих быстро скользящих, безмолвных санках, щуря глаза навстречу ветру, который ласкал ее лицо развевающимися прядями шелковистого меха шубы, думала: «И зачем я его позвала на вечер? Зачем я его окликнула? Сама не знаю, не понимаю – зачем. Ничего дурного я ему не хочу… Ничего вообще от него не хочу. Теперь этот вечер, потом пойдут визиты… Нет, нехорошо, не нужно, нелепо…»
И чем она больше об этом думала, тем больше сердилась на себя.
X
У благотворительных дам из так называемого высшего круга есть некоторое невежество по отношению к тем, которые к этому кругу не вполне принадлежат. Вежливость им нужна для встречи с князьями, графами, с важными административными чиновниками и с их женами, и для сношений со всеми прочими ее часто не хватает. Валентина знала это давно, и каждая даже случайная, встреча или столкновение с этими людьми стоили ей многих неприятных минут. При жизни мужа, игравшего видную роль в адвокатском мире, она, с свойственным ей тогда легкомыслием, подчинялась его желанию и записывалась во все общества, попечительства и комитеты, куда он ее предлагал. Он же делал это, стараясь из скучного круга адвокатов попасть в более высокие сферы; он сам удостаивал иногда принимать литераторов, поэтов, бывал в их кружках и собраниях, – но при этом держал себя с едва заметной напыщенностью.
Старания почтенного адвоката не увенчались успехом. Легкомысленная Валентина, член всех обществ, не бывала ни в одном, не сошлась ни с одной дамой-благотворительницей. А после смерти мужа, оставившего ей хорошее состояние и круг добрых знакомых среди адвокатов и литераторов, она с ужасом стала отстраняться от всяких обществ и комитетов, которые казались ей порой лишь постыдными забавами.
И благотворительные дамы забыли об ее существовании. Помнила только одна, которая имела отдаленное отношение к литературе: покойный князь Одоевский приходился ей как-то родственником. Поэтому она даже познакомилась и очень сдружилась с пожилым писателем из хорошей фамилии, не богатым, но и не бедным, одиноким, добрым христианином, статьи которого печатались в лучших журналах и были приспособлены для дамского понимания. Иногда он писал стихи. Наружность у литератора, – звали его Заворский, – была самая приличная, даже импозантная: он как две капли воды походил на Виктора Гюго лет за десять до смерти. Он так же подстригал белую бородку, и выражение лица держал то же. Вероятно, в виду его религиозных, православных чувств, ему желательнее было бы походить на другого какого-нибудь славного человека, но уж так вышло, и это тоже было очень хорошо. Заворский почти не показывался в литературных кружках, нежась среди благотворительных дам, которые любили его искренне.
Лучшим же его другом все-таки была дама, которая считалась родственницей Одоевского. Она председательствовала в обширном обществе попечительства о «вечных идиотах и умирающих старухах». Председательницы других обществ довольствовались концертами, балами и базарами, главное – базарами. Но дама, родственница князя Одоевского, решила устраивать нечто совсем новое и занимательное, кроме концертов и базаров. С помощью Заворского она решила составить литературный вечер, интимный, с тем, чтобы раздать билеты по рукам, и чтобы читали настоящие литераторы или чтецы, но из приличных, и не свое, а из произведений какого-нибудь почтенного, приличного, давно умершего автора, который бы никого не мог шокировать и в память которого будет дан вечер. Заворский должен с обычной увлекательностью написать статейку об этом авторе – это и будет «гвоздь» вечера. Билеты можно назначить дороже. Помещение найти легко. И действительно, помещение нашлось великолепное. Для столь благой цели, как покровительство вечным идиотам, предложили даже несколько помещений. Но председательница остановилась на зале графа Нератькова, жена которого тоже участвовала в названном обществе. Когда поднялся вопрос, кого приглашать читать – сразу вспомнили о Валентине. Она прекрасно читает, и между тем не актриса; она даже была когда-то членом общества. Заворский с ней знаком. Непременно нужно Валентину Муратову. Затем можно пригласить мадам Линштейн. Несколько лет назад она пела в опере, это правда, но уже давно вышла за барона Линштейна и оставила сцену. Да и актрису одну не мешает – из императорских театров. Что ж? Она прочтет и уедет. А из литераторов? Ну, конечно, поэта Ласткина. Он очень скромный мальчик, милый, подающий надежды, и в администрации на него хорошо смотрят. Одевается прекрасно. Потом у нас есть несколько титулованных поэтов… Они непременно согласятся…
После долгих совещаний, сомнений и колебаний вечер было решено устроить в память Баратынского.
– Но никто его не знает! – возмущалась дама-патронесса. – Почему? Откуда?
Однако Заворский, считавший не без основания Баратынского самым аристократическим поэтом, настоял на своем. Кстати же и реферат о Баратынском у него готов в старых бумагах. Следовало его только подправить, коснуться кое-где современным пером – и все отлично.
Таким образом вечер был назначен.
Приглашать Валентину Сергеевну через Заворского дама-патронесса, подумав, сочла неудобным. Все-таки это не актриса.
Она взяла бумагу – самую простую, даже сероватую, большую, как требует современная мода, и разгонистым почерком написала приглашение, мило повторяя слова: «Будем очень, очень, очень рады» и обильно подчеркивая некоторые, чтобы придать им выразительность. По дамской рассеянности она забыла упомянуть о дне и месте, но тщательно заклеила конверт и решила показать внимание даме не своего общества. Она решила, отправляясь в помещение комитета, остановить свою карету у подъезда Валентины и поручить лакею передать письмо швейцару.
Так и случилось. Валентина была дома. Она улыбнулась, пожала плечами, снисходя к наивности графини, и принялась читать письмо.
