Старец молча указал гостю на стул, сам сел на скамью и любительно принялся слушать.
Светомир поведал про раннее детство свое, все, что удалось ему к сознанью пробудить. И кончил долгий рассказ, говоря: «Помню еще церковь нашу домашнюю, и песнопение райское, и мы все четверо там вместе... А вот последнее что вижу из той поры: Глеб да я смотрим через окно вниз. А там видение чудесное, шествие предивное с хоругвиями, и отец с матерью точно царь с царицею в сказке; особо мать уж такая красивая, и не описать.
«Далее вспомнить не умею: ни снов, ни видений. Сказывали мне потом, что из башенной спаленьки моей я с Глебом упал замертво на землю, и в гроб меня положили, и собралися хоронить, и спас меня старец Парфений. Но ничего я о том не помню. Распалась связь часов.
«Озираюсь: все незнаемое; в келье малой я вроде как эта, твоя. И не страшно мне, даже укромно от улыбки ласковой инока, ко мне склонившегося. Он выводит меня на поляну; окрест лес, а из лесу на нас медведь идет бурый; старец смотрит на него любовно и говорит: «Не бойся его, он у меня хозяин добрый, дружи с ним». И стали мы с медведем в обнимку по лесу ходить и в перегонки весело бегать.
«И вдруг радость нежданная всю душу мою яко солнцем залила: вижу издалеча мать ко мне идет, и бросился я всреть ей. Она на траву меня подле себя сажает, и мы оба рады. Страсть как мне захотелось песнь услышать, которую она мне пела, когда я младенцем был, и умолил я ее спеть мне ту песнь.
«Заснул я сладко; проснулся, и нет больше ни матери, ни песни, а мне непечально: старец опять надо мною уветливо склонился, и покой он дает, и нечувствие утраты. Многое затерялося в забытье, но светлый (472) лик Парфения душа удержала. И по сей день сердце замирает, воспоминая: Лицо кроткое и свежее, округлое, и бородка малая, седенькая. И был он весь тихий и, кажись, вовсе неприметный, а сила от него исходила, что и богатырь не устоит».
Перебил Светомира игумен Анастасий со слезами восхищения, говоря: «Привелося и мне, недостойному, в пустыньке той побывати. Сподобился я благословение получить от отца Парфения. Святой жизни был старец, прозорливец смиренномудрый, даров совершеннейших ревнитель».
— «Вскоре», продолжал Светомир, «он в путь меня стал снаряжать. И повезли меня дед мой Радивой с Хорсом в царство Срединное, к Иоанну Пресвитеру». Долго рассказывал Светомир про Иоанна и царицу его Параскеву.
Задумался игумен: «А ведомо ли тебе, царевич, что Пресвитер письма слал в Византию к императору. Об царстве своем христианском многое поведал, не уча, учил. Имей кесарь уши, дабы слушать, да разум, дабы послушествовать — она, пожалуй, и не погибла бы Атлантида ихняя, хоть и развратилася сверх меры.
«И папе, патриарху западному, писал Пресвитер, вожделея, чтобы все братья во Христе имели общение друг с другом. А его-же последи к еретикам причислили, которые о Деве Пречистой соблазняются и вкупе с Несторием Марию Благодатную за Матерь Божию не почитают».
— «Никогда», воскликнул Светомир, «никогда Иоанн Пресвитер о Богородице ни в помышлениях, ни в сердце своем не сомневался! Собор града своего престольного он церковью Успенскою возглавил. И часто говорил про то, как Христос с высоты креста Матерь Свою Пречистую ученику Своему любимому поручил, и как Иоанн соблюдал Ее до самого Ее бессмертного Успения.»
— «Благодатного учителя послал тебе Господь», молвил игумен. «Сказывай, сказывай, царевич, про жизнь твою».
Светомир долго молчал: пришла пора рассказать про Радиславу. Нежный образ невесты он неразлучно хранил в своем сердце, но после смерти ее ни с кем о ней, даже сам с собою никогда не говорил; и никогда ни в мечтаниях, ни во снах ее не видел.
И вдруг представилось ему столь явственно будто с ним то вновь случилось: лежит он в лесу подле суженой своей недвижной, убиенной; и вся внутренняя его — единая молитва ко Господу: 'Верни ей дыхание, верни мне Радиславу! Или, возьми сердце мое, отнеси в край, где она, приложи меня к ней, не допусти разлуки... Но, да будет воля Твоя'.
Светомир содрогнулся всем телом, очнулся. Решился, заговорил. И, начав говорить, сказал все: и про беснование Радиславино детское, и про исцеление при переходе через поток эфирный, и про помолвку (473) свою с нею на деревьях, и про то как она, стрелами пронзенная, в лесу за него умерла. И кончил царевич рассказ свой скорбным укором себе:
«Заместо меня Зареслава — к ней краснуха моя прилипла — душу свою младенческую Богу отдала. Заместо меня Глеб, упав со мною ради убережения моего, на смерть разбился. Заместо меня Радислава мне обрученная, завистниками окаянными убита была. Молил я Господа, чтобы Он соделал меня достойным к ним приложитися. Но не такова была Его воля».
— «Смерти нет, царевич», тихо молвил святитель. «За тебя умершие в тебе живут и волю Божию тебе толкуют. А ты их слушай, дабы положенное исполнити».
— «Утешал я себя думою, что послан на некое дело святое», продолжал признания свои старцу Светомир. «Все вспоминал да вспоминал как учитель мой, Иоанн Пресвитер, на прощание меня наставлял, в помощь сулил мне стрелу золотую».
И прибавил истово: «А стрелу-то я ведь и получил». И рассказал Светомир как в трудный час на криницу пришел за советом и укреплением, как молния во древо ударила, и из креста стрела выпала и к нему, спящему, слетела.
Вступился игумен, сказал с благоговением: «Ныне разумею слова, давно слышанные: темно предрек мне старец Парфений, что не увижу смерти доколе не придет ко мне сын царя; и в руке его будет стрела, какую Егорий Светохрабрый в земле таил урочища князей Горынских, древесных сестер своих родичей».
— «Получил то получил, а зачем получил — не ведаю», вскричал Светомир. «Думал, что не зря она мне досталася, а выходит будто зря: всякий раз как возмущается душа злодеянием, и хватаюся я за стрелу, дабы виновного сразить, она мне все судьбы будущие показывает. И вижу воочию: вот за отмщением отмщение второе яко злодеяние новое следует, а далее еще другое, кара за карою, страшная цепь убийств и возмездий, и нет греху конца и края. В ужасе рука опускается, стрелу от полета удерживая. А каких злодеев неключимых мне повстречать привелось, даже и вспоминать противно. И никого не тронь: стрела возбраняет. Почему возбраняет — не разумею. Вовсе она ведь к праздности не приучена.
«Вот свет Егорий, который мне ее и дал, дракона ею убил и высвободил царевну. А я не спас, загубил я свою царевну, а дракона наказать не смею. Напрасно умерла невеста моя, за недостойного умерла. Как, чем искупить невольный, тяжелый грех мой? Спрашиваю. Ответа нет. Стрела молчит. Коли суждено ей в руке моей бездействовать, то в победе обещанной она не будет иметь части. А коли не возымеет части — так на что она мне дана? Боюсь греха разити ею, боюсь греха (474) владети ею всуе. И не умею догадаться зачем получил я ее, раз не дано ей исполнить ничего.
— «Почто о стреле соблазняешься, царевич?», строго возразил игумен. «Иди за нею, и не оскудеют указания».
— «Да как-же мне идти за нею, когда она меня никуда не ведет. Она водительствовать не соглашается. Поступай, мол, со мною как знаешь. А знать то мне и не дано».
— «Возбраняет, тем уже и наставляет», отозвался Анастасий; «она показывает что последует за твоим поступком — сие есть уже водительство некое. Не гневи Бога, царевич, не кори стрелу».
— «Никогда, ничего в укор не говорил я ей», воскликнул Светомир. «Знаю, что руку мою отводит она справедливо. Даже и знаки мне были:
«Помню: иду я однажды мимо церкви и вижу как батрак какой-то бросает каменья во храм Божий, да еще норовит прямо в крест попасть. Народу собралось множество, и все давай его ругать, прибить грозятся. И я подобно стоящим округ, осердился и готов уж был приказать стреле поразить руку грешника, дабы прекратить святотатство. Чуть-чуть шевельнулася стрела в руке моей, и вдруг вижу: человек, который в церковь каменья кидает, весь светлым соделался, а вокруг церкви нечистая сила за грехи наши так и кружится, так и лепится на крест. А каменья то летящие бесов пугают, разгоняют, но креста не трогают, не обижают. И уразумел я тогда, что был тот камнебросатель великий праведник ясновидец. И воооблагодарил я стрелу, что открыла глаза мои и удержала от кощунственного злодеяния».
Сказал святитель: «До поры продолжай смотреть и слушать. Придет час. И будет дано тебе откровение как владеть стрелою. Ты же естества ее не пытай».
— «Грешен я, отче преподобный, только то и делал, что пытал. Но к разуму она меня не наставляет: Она меня носит, куда хочу, кормит меня и приводит ко мне, кого зову. Ведомо мне, что дана ей сила пронзать до смерти змия, а дана ли ей благодатная сила исцелять — не знаю; и, верно, никогда и не узнаю, ибо она и до вопроса меня не допускает.
«Вижу, бывало, страдальцев болящих, полнится жалостью сердце; хочу умолить стрелу исцелить их и смерть отогнать. А тут она мне весь будущий дольний путь тех, которые исцеления жаждут, показывает: страдания страшные, преступления проходят вереницею печальною без конца. И явно слышу я как взывания о сохранении плоти другими взываниями заглушаются: молят страдальцы на земле их насильственно не задерживать, отпустить их в иной мир именно в наступивший, свыше назначенный час. И вот: из жалости, острейшей чем та, первая, отводил я руку со стрелою ране чем узнать успевал имеет или не имеет стрела моя золотая силу, печали утоляющую». (475)
