Нийдас сообщил это беззаботно, полушутя, с извиняющимся видом. Элиаса не поразило, что его считали беглецом. Нет, это естественно, и, возвращаясь в Таллин, он считал вероятным услышать примерно такие слова, какие услышал от заведующего мастерской. Но одно дело - предполагать что-то, а другое услышать самому, что о тебе думают и за кого тебя считают. Знают даже о его поведении в Вали, это самое убийственное. И о том, что он был с лесными братьями, знают не один-два человека, а все, это ни для кого не тайна, все только об этом и говорят. А если на их предприятии об этом говорили все, то, значит, это дошло и до Ирьи.
Элиас не собирался скрывать от Ирьи ничего. Он хотел признаться полностью. Пусть знает все. Но выходит, она уже знает. Знает и осудила его, наверняка осудила.
Элиас больше не сказал Няйдасу ни слова. Он молчал, отведя глаза в сторону, и думал о том, что все погибло. Погибло окончательно.
- Видите, я таки испортил вам настроение, - прервал молчание Нийдас. Не принимайте вы эту болтовню к сердцу.
Элиас тихо сказал:
- Если вам случится встретиться с товарищем Лийве, передайте ей привет от меня, скажите, что я желаю ей всего самого хорошего.
- Извините, товарищ Элиас, но я знаю о вашей привязанности к товарищу Лийве. - Голос Нийдаса стал очень участливым, очень проникновенным. Поэтому позвольте мне дать вам один совет: не оставайтесь в Таллине. Уезжайте в тыл. Разыщите товарища Лийве. Так сказать, разделите с нею военные трудности. Примите это как совет старого друга... На востоке - в Сибири и на Урале - сейчас большая нехватка в хороших инженерах. Обратитесь в наш комиссариат, и там уладят все формальности по эвакуации.
Нийдас взглянул на Элиаса в упор, но тут же отвел глаза, пробормотал: "Извините!" - и улыбнулся виноватой улыбкой человека, отважившегося на совет по очень щекотливому делу.
Элиас почувствовал благодарность к технику, с которым у него никогда не было добрых отношений. Он сказал:
- Спасибо! Мне поздно эвакуироваться.
- Вам, конечно, лучше знать. Но все-таки подумайте о такой возможности. А что касается формальностей, так их уладят в три-четыре дня.
- К сожалению, я все-таки не могу ехать.
- Жаль. Обязательно передам привет от вас товарищу Лийве.
Элиас вдруг сказал:
- Вы сказали, что знаете о моей привязанности к товарищу Лийве. Передайте ей: я люблю ее по-прежнему.
В тот же миг Элиас устыдился своих слов, вырвавшихся из самой глубины его существа, словно под напором какой-то огромной силы, вопреки его желанию. Он показался себе ничтожным человечишком, трубящим на весь мир о том, что надо скрывать в самом себе, как величайшую ценность, истериком, не умеющим сдерживаться, предпочитающим поступкам слова, слова и еще раз слова.
Нийдас уверил его:
- Передам непременно.
- Большое вам спасибо. Счастливого пути. - Прощайте.
- Всего вам наилучшего.
Элиас покинул станцию Юлемисте окончательно раздавленный.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ I
Шагаем строем через Таллин. Мы должны пройти через площадь Победы, мимо театра "Эстония", подняться по Тартускому шоссе на Ласнамяэ, сесть там в автобусы и поехать на фронт, пододвинувшийся к Таллину уже совсем близко.
Идет дождь.
- Грибной, - говорит кто-то сзади.
Я считал, что грибным называют мелкий дождь, почти туман, но не затеваю спора. Болтать в строю не годится.
Мостовая блестит. Люди на тротуарах останавливаются и смотрят нам вслед. Некоторые машут рукой. Но большинство провожает нас только взглядом.
Народу на улицах мало. Каждый раз, как я попадаю в город, у меня возникает впечатление, что Таллин обезлюдел. Примерно такая же картина, какая бывала летом по воскресеньям, когда тысячи горожан устремлялись к морю или разъезжались во все стороны на экскурсии. Сейчас многие - тоже за городом. Говорят, тысяч двадцать таллинцев все еще копают окопы на подступах к Таллину. Кроме того, некоторые мобилизованы, а некоторые служат, как и мы, в истребительных батальонах. Да еще несколько сот человек эвакуировалось в советский тыл.
А сегодня людей на улицах и вовсе поубавилось. Потому, что льет дождь и еще, наверно, потому, что к Таллину приближаются немецкие войска. Фашисты продвигаются по всем шоссе, но осью направления главных их сил стало шоссе Тарту - Таллин.
Туда-то нас и перебрасывают.
Мы именуемся уже не батальоном, а полком. Первым эстонским стрелковым полком. Да, истребительные батальоны, действовавшие врозь, и Таллинский и другие, объединены теперь в один полк. Какова его численность, я не знаю. Нас, наверно, с добрую тысячу, если не с две. Командира полка я не знаю. Говорят, это бывший командир Вильяндиского батальона, которого назначили сперва начальником опергруппы истребительных батальонов, а потом командиром нашего полка. Комиссара я уже видел однажды. Еще до войны. Он выступал как-то на собрании, на котором мне поручили присутствовать. Тогда он был секретарем горкома, потом перешел в ЦК, тоже, кажется, секретарем. Причислен к нашему полку и Ээскюла, только все никак не пойму, в качестве кого. Мы поздоровались, поговорили немного, но сам он своей должности не назвал, а я постеснялся спрашивать.
Во дворе на Водонапорной, где я проспал последнюю ночь под каштанами и кленами и где собрали подразделения формируемого полка, я встретил наконец-то Руут-хольма. Ведь после Пярну-Яагупи мы ни разу еще не виделись. Я чертовски обрадовался, да и Аксель тоже. Руутхольм рассказал, что после моего отъезда немцы атаковали, наших, но врага отбили. Наши действовали потом в Пярну-Яагупи, Валге, в районе Ярваканди, несколько раз вступали в бои с передовыми частями немецкой регулярной армии. Из рассказа Руутхольма я понял, что наши стойко сопротивлялись и на их участке немцам прорваться не удалось. Эту группу присоединили к другому истребительному батальону, а иногда она сражалась бок о бок с подразделениями Красной Армии.
Руутхольм говорил, я слушал. Держались оба как старые приятели. Он ни в чем не изменился. Остался таким же. Но во мне он, видно, приметил что-то новое, потому что вглядывался в меня все пристальнее и пристальнее. В конце концов его взгляд остановился на моей ноге.
- Тебя ранили? - спросил Руутхольм.
- Легко, - сказал я. - Уже прошло.
- Под Аудру? - спросил он снова. - Слышал, там нашему батальону крепко досталось.
Хотя Руутхольм уже давно не в нашей част, он все еще называет ее "наш батальон".
- Да, - ответил я, - там было горячо.
Я рассказал другу о бое под Аудру, где около половины наших погибли, пропали, были ранены. После этого поражения мы здорово упали духом и долго не могли прийти в себя. Мы были удручены не только большими потерями, но и тем, что так плохо сражались. Хоть каждый и помалкивал, но у всех саднило на душе. Слишком хорошо я знал своих товарищей, чтобы не видеть этого.
Я ничего не скрыл от Руутхольма. Рассказал все, что мог. Начала сражения я не видел - мы ведь подъехали позже. Но начало-то и было-особенно тяжелым. Неожиданным огневым налетом немцам удалось расстроить наши боевые порядки... Правда, картина вскоре изменилась: к моменту нашего прибытия ядро батальона снова стало организованной боевой единицей. Если бы, несмотря на внезапный огневой шквал, устойчивый боевой порядок был все-таки сохранен, потери были бы меньшими. Так считали все, и это верно.
У нас, конечно, было много оправданий. Боевого опыта мы еще не накопили, а бешеный огонь немецких минометов и автоматов настиг нас, будто гром с ясного неба. Нас атаковала вышколенная регулярная часть, к которой присоединились позже лесные братья. Да и враг вооружен был куда лучше нашего. То, что батальон вообще выдержал натиск и нанес врагу такой урон, что ни немцы, ни подкинутые к ним на помощь вояки эстонской породы не смогли нас потом преследовать, это уже чудо. Разве мы не отбили несколько вражеских атак? Командир батальона - жаль, забыл его фамилию- сразу же попытался бросить людей в контратаку. Но голое поле не давало атакующим никакой возможности укрываться, и только благодаря этому немцам удалось остановить наш встречный бросок...
Да, все так и было. Сам я, правда, в контратаке не участвовал, - мы прибыли на место уже после того, как наши ребята заняли оборону на опушке и отбивали наскоки противника, - но я не сомневаюсь, что все так н было. Ядро батальона в самом деле билось мужественно. Без отваги и твердости духа не будешь стоять у "викерса" в полный рост под ливнем воющих минных осколков. Будь у нас хотя бы два-три миномета, результат сражения мог бы оказаться совсем иным.
А еще ребята злились, что мы сами же и попались в ловушку. Знай шпарили вперед без передового охранения. Впереди ехали мотоциклисты, но разве это разведка? Немцы спокойненько дали мотоциклам проскочить в Пярну, а когда в Аудру остановилась наша автоколонна, на нее тут же обрушились с хорошо подготовленных позиций. Я хорошо понимал недовольство ребят. С нашей ротой в Аре могла случиться такая же история. Ведь мы тоже не высылали разведки. К счастью, враг там был малочисленнее, да и нервы у их пулеметчиков оказались слабоваты: слишком рано они открыли огонь. Поэтому мы и не понесли потерь.
