одежда Вадима не успела высохнуть, так и сидел голым.
Зато суп из утки – мяса больше, чем картошки! Хлеб! Наконец-то хлеб. Чёрствый, но такой пахучий, вкусный. Правда, в хлебе Вера ограничила – по куску, и всё. Рюмок, жаль, не было. Спирт плескался на донышках алюминиевых кружек. И всё равно, было здорово сидеть чистыми и сытыми, да ещё и в тепле.
– Вера, а что дальше? – наконец-то спросил Вадим.
– Они вертолёт ждут. Должен прилететь со дня на день. Продукты им завезут, ну… и дела какие-то у них. Поговорят. Может, лётчики нас захватят, отвезут подальше отсюда.
– Ага. А вообще, в глобальном смысле?
– Нам надо до Пинеги добраться. Оттуда рейсы на Архангельск. Я тебя отправлю, а сама останусь.
– Давай вместе! Меня в Москве ничего не держит. Поживём где-нибудь на отшибе, сориентируемся… и на наш остров!
– Не могу. Говорила же… Надо нашим сообщить, что случилось. Про схрон рассказать.
Где сейчас стариков искать? Они в тундре. Месяц, а может, и дольше искать придётся.
– Может, тогда и я с тобой?
На самом деле ему не хотелось даже думать об этом. Снова болтаться месяц, а то и больше по этим лесам, по тундре… Нет! Предлагал, потому что знал – точно откажет. Хотелось в город, к людям. Чтобы вокруг освещенные улицы и дома, а не как сейчас – приглушённый шум деревьев, раскачиваемых ветром, да собачий вой вдалеке.
– Нет, Вадим. Не надо. Сложно. Уехать тебе надо отсюда. Это правильно! Я дела сделаю, сразу приеду. Не волнуйся. Хорошо?
Потянулась, обняла, уткнулась лбом в плечо.
Потом они сидели на крыльце, и было приятно чуть-чуть мёрзнуть, зная, что за спиной их ждёт тепло, горит свеча в консервной банке, освещая мутным пятном деревянные стены их временного убежища.
Потом была длинная, длинная ночь…
И впервые не страсть довлела над ними, не желание обладать чужим телом, а нежность и удивление от возможности познания друг друга. Они стали музыкантами, а их тела превратились в музыкальные инструменты. Прикосновения пальцев, ладоней, губ к различным частям тела вызывали ответный отклик – трепет, дрожь, стон, рывок навстречу, слияние… Они играли на телах друг друга. Прикосновения рождали музыку, слышимую только им. Не спешили. В этом процессе познания, как и в музыке, была заложена бесконечность.
Вертолёт прилетел на следующий день. Гул, грохот – когда закладывал круг над поляной. Сел в стороне, обвиснув лопастями. Пусто вокруг, трава высокая, словно притаился.
Вадим стоял в трусах и наброшенной на плечи телогрейке на пороге. Хотелось подойти, потрогать железо рукой, ощутить жар нагретого двигателя, запах керосина и масла. Ждал Веру. Та копалась с его штанами – зашивала в пояс камушки. Вот-вот должна была закончить. Получалось довольно хорошо – камни мелкие, теряются под толстой тканью пояса – совсем незаметно.
– Прилетела винтокрылая машина. Неужели улетим?
– Может, и улетим… – Вера зубами перекусила нитку. – На! Надевай. Пойду узнаю… Подумай, какие вещи с собой возьмём?
– Нечего нам с собой брать. Нож если только… Я с тобой!
От вертолета к дому – люди – трое. Один с ружьём на плече. Стоят во дворе, разговаривают. Хозяйка таз подхватила, к бане идёт, торопится.
– Подожди. Хозяйка идёт.
Вошла. Дверь за собой прикрыла.
– Чужие там. Двое. Расспрашивают, не выходил ли кто из тайги? Толком ничего не объясняют. Морды у них дурные… как бы не пошли по дворам шарить.
Снова тревогой, страхом захлестнуло. Как так? Ведь казалось, уже всё закончилось.
– Давайте, одевайтесь и к реке. Схоронитесь в кустах на берегу. А я здесь быстренько приберу.
Не высовывайтесь. Переждать надо, – говорит быстро, а сама уже тряпьё их, раскиданное по полу, собирает.
– Улетит вертолёт, всё равно сидите. Вдруг кто из чужих останется? Я сама вас найду. Ну что встали? Идите!
Через час борт ушёл. Будто специально тяжело пронёсся над рекой, морщиня воду воздушным потоком бешено вращающегося винта. Заставил их, прячущихся в кустах на берегу, повалиться на землю и лежать не шевелясь, гадая, заметят или нет?
Пришёл хозяин. Издали махнул рукой – мол, пошли – и, не дожидаясь, зашагал к бане.
Был он маленьким и кривоногим. И, как все люди небольшого роста, держался с преувеличенной важностью. Всё делал не спеша, обстоятельно, не допуская суеты. Присел на лавку, снял кожаную потёртую кепку, пригладил жёсткие волосы, торчащие в разные стороны, расстегнул куртку, зачерпнув кружкой воду из ведра, долго пил. Они ждали.
– В общем, так… ребятишки, не знаю, чего вы натворили, но ищут вас серьёзные люди. Это не милиция. Может, бандиты. А может, ещё кто…
И опять Вадима резануло, что обращается он только к Вере, а на него даже не смотрит.
– А может, и не нас они ищут? – сказал, чтобы показать, что он тоже присутствует при разговоре.
– Может, и не вас… – глянул мельком. – Ищут тех, кто из тайги недавно вышел. Чужих, не местных.
Пока они по дворам ходили да расспрашивали, я переговорил кое с кем из экипажа. Они завтра должны на Пинегу пойти. Подсядут, если пустые будут.
– Спасибо! – сказала Вера.
– Ты просила, я сделал. – Встал, нахлобучил кепку и вышел.
Не верилось, что всё это происходит всерьёз. Уже расслабились, привыкли, что опасность может исходить только от леса, от них самих, если допустят какую-нибудь оплошность. И вот тебе, пожалуйста! Не успели выдохнуть. Снова. А ведь уже стали забываться выстрелы и мёртвые лица.
– Что скажешь, Вера?
– Ничего. Ждать надо.
– Или уходить отсюда?
– Зачем?
– А если вертолётчики нас сдадут? Ведь если они на поиски вертолёт наняли, значит, денег у них немерено. Сядет завтра борт, мы выйдем, а там эти…
Глянула на него искоса. Вздохнула.
– Здесь Север, Вадим. Всё сложнее.
Это на твоём острове можно целый год ходить в шортах и рвать бананы с пальмы. Тут тяжело жить. Выживать нужно. Чтобы выжить, надо держаться друг за друга. Помогать. Не за деньги.
Правильно говоришь. Всё имеет свою цену. Только иногда это не деньги.
– Это слова, Вера! Рассуждения. А на деле, предложат хорошие деньги – кто откажется? Кто мы для этих вертолётчиков? Кому мы вообще нужны?
– Не так, Вадим. Не так.
Смотри – выдаст нас пилот. Получит свою копейку. Узнают люди. На Севере про всех знают. Кто из чего сделан. Не сразу, но узнают… что свои просили, а он сдал за копейку. Веры ему не будет. Не станут с ним дело иметь. Отвернутся от него – не понесут рыбу, пушнину. Один останется. Выдавит его Север наружу, словно булыжник из мерзлоты.
