будто застает ее врасплох. – Ну то есть как любить полностью того, кому ты не веришь?
– Как, по-твоему, ты способна на полное доверие? – спрашивает Уилл у Гретель.
– Она поверила нам, – говорит Бернис, завязывая косу Эшли. – Она рассказала нам все это.
– Я согласилась на условия групповой терапии, – произносит Гретель.
– Как, по-твоему, ты способна любить, Гретель? – спрашивает Уилл.
– Конечно способна, – быстро и твердо отзывается Рэйна. В течение нескольких секунд Уилл выглядит удивленным, а потом почти впечатленным. Рэйна снова поворачивается к Гретель: – То, что ты сделала с той женщиной, ты сделала ради своего брата, что показывает твою огромную любовь к нему – а также и то, насколько ты способна любить.
– Ты говоришь это с убежденностью, – отмечает Уилл. – И я думаю, ты права. Я думаю, есть мудрость в том, чтобы восстать из обломков крушения. – Он поджимает губы и соединяет кончики пальцев, размышляя. – Какие еще уроки мы можем извлечь из всех ваших историй?
– Что ты подразумеваешь под «уроками»? – интересуется Руби. – Типа как «не бери конфеты у незнакомых»? Как на всяких там классных часах нам талдычили…
– Ты не считаешь, что мы должны учиться у прошлого? – спрашивает Уилл. – Чтобы в будущем справиться лучше?
– Конечно должны, – отвечает Рэйна. – Но, наверное, не следует искать в этих историях мораль.
– Айша говорит, что мораль создает лабиринт правил, ведущих к обвинению жертвы, – вставляет Бернис.
– Соглашусь с лампой, – отзывается Руби. Она сидит, воздев указательный палец и приняв шутливо-авторитетный вид. – Будь терпеливой, будь доброй, будь хорошей, говори «пожалуйста», говори «спасибо», не говори первой, пока с тобой не говорят… – Ее голос повышается и убыстряется. – …не забывай улыбаться, не показывай раздражения, слушайся своих учителей… – Она неожиданно умолкает и окидывает взглядом группу, чтобы понять, согласны ли они с ней.
– Своего мужчину, – добавляет Бернис.
– Своего мужа, – говорит Рэйна.
– Своих продюсеров, – произносит Эшли.
Руби смотрит на Гретель, предлагая ей внести свой вклад. Та сидит, уставившись на свои колени.
– Но в то же время, понимаете ли, не следуй слепо их советам, – говорит Руби.
– Держи этот ключ, но не входи туда. – Вздохнув, Бернис качает головой. – Не смей открывать эту дверь.
– Прежде чем переходить улицу, посмотри в обе стороны, – прибавляет Эшли.
– Но не задерживайся, – говорит Рэйна.
– Да, не отвлекайся по пути, – соглашается Бернис, грозя пальцем Руби.
– Или, на самом деле, знаешь что? – произносит Руби. – Наверное, даже не выходи из дома на улицу, если там темно, если ты одна, если ты ребенок, если ты женщина, – без свистка от насильников на шее, без перцового баллончика в руках, и вообще если ты как-то не так одета.
– Но, я хочу сказать, при этом не будь ханжой, – говорит Эшли, одергивая подол своего платья.
Руби кивает Эшли, потом все остальные женщины, кроме Гретель, улыбаются друг другу с неким радостным удивлением – словно участники музыкальной группы, которым наконец-то удалось правильно сыграть мелодию. Гретель смотрит на Уилла. Тот пытается улыбнуться, пытается присоединиться к общему переживанию, но лицо его выражает неловкость и замешательство – как у капитана корабля, застигнутого врасплох ветром с неожиданного направления и ищущего способ выправить курс.
– Может быть, просто не выходи из дома вообще, – подхватывает Гретель. – Может быть, лучше оставайся дома.
– Но разве не там происходят несчастные случаи? – возражает Эшли.
– Значит, запри все двери, – отвечает Руби.
– Это не всегда помогает, – говорит Бернис.
– Значит, не впускай никого, – отзывается Гретель.
– Если ты им не доверяешь, – дополняет Эшли.
Гретель чувствует, как по ее телу пробегает дрожь. Ее костям становится холодно. Ее зубам. Ее переполняет странное ощущение того, что они, по сути, ветер, и далеко не столь управляемый, как, вероятно, считает так называемый капитан. Потому что сейчас они направляются куда-то без него.
– Особенно если ты им доверяешь, – заключает Гретель.
* * *
Мы с Джейд покупали пиво в продуктовом магазине. Маленький телевизор, свисающий с потолка, показывал новости о женщинах, судьба которых никого не волновала, пока не были найдены их обгорелые останки. В то время я не уделяла внимания таким историям, но звук был настолько громкий, а подробности такие жуткие, что казалось невозможным игнорировать эту передачу – хотя кассир как-то ухитрялся. Он смеялся над каким-то видео на своем телефоне, пока мы с Джейд ждали, чтобы он пробил нам упаковку из шести банок пива.
Когда кассир наконец-то взглянул на мою карточку, то еще раз внимательно окинул ее взглядом, поднял брови и ухмыльнулся.
– Гретель, а?.. Хотите купить каких-нибудь конфет?
Телевизор орал во весь голос. Моя улыбка была похожа на дынную дольку – или на мясницкий крюк. Я зачем-то – наверное, чтобы потянуть время – посмотрела на стойку со сладостями, словно оценивая ассортимент: «Боеголовка», «Атомный взрыв», «Зубодробилка», «Плакса». Затем снова повернулась к кассиру.
– Здесь написано «Герман», – прошипела я, как будто была какой-то другой Гретель.
…Джейд подождала, пока я засуну упаковку с пивом в холодильник, и только тогда спросила:
– Что это было? – Ее голос был слишком высоким, чтобы сойти за беспечный.
– Откуда мне знать? – отозвалась я. Я не могла понять – то ли она действительно не знает, то ли блефует, уж зная все и давая мне еще один шанс рассказать все самой.
Я легла на кровать и уснула почти мгновенно, хотя была середина дня.
Я проснулась несколько часов спустя, вся потная, задыхаясь от обилия запахов. Я не могла отличить реальность от сна, а сон – от воспоминаний: блинчики и сироп, чеснок и сливочное масло, лимон и сахар, жареная курица и мед. Мой желудок сжался; тошнота подступила к горлу, потом отступила. Моя квартира была полна дыма. На кухне скворчало мясо. Запах чеснока бил в нос. Липкая сладость висела в воздухе, словно забивая мои легкие.
На кухне, посреди сырого тумана, я нашла Джейд. Она напевала без слов, склонившись над горячей сковородой; посудное полотенце было заткнуто, словно фартук, за подвернутый пояс ее ярко-розовых домашних штанов. Она прекратила напевать, чтобы попробовать блюдо, зачерпнув его черной пластиковой ложкой.
Моя футболка липла к груди. Мои домашние штаны приклеились к моим бедрам. От плиты в моей маленькой квартирке стало жарко, как в бане, но Джейд не открыла ни одно окно. Позади нее в закрытом окне люминесцентно-оранжевые послезакатные облака растянулись по всему небу, словно пролитая масса для изготовления ирисок.
В кухне царил хаос. Голубое пламя лизало стальные сковороды. На каждой конфорке готовилась еда: жасминовый рис, курица, покрытая оранжевой слизью, обжаренные кружки моркови, яркие, словно персик. На разделочном столике лежали две полурастаявших половинки от масляных палочек.
– Я
