благодати…
Хор закончил петь. Подрик улыбнулся и кивнул, как бы говоря: «У тебя получится». Или, по крайней мере, так я это для себя интерпретировала.
Я была напугана. Мысли путались и беспорядочно бились в моей голове, как стая диких птиц. Я думала о Джордже и том, как в то рождественское утро, с надеждой глядя на платяной шкаф, он сделал последний вдох. Думала и о мистере Льюисе и Уорни, о нашем с Подриком поцелуе и о том, как уютно в Килнсе. О падающем снеге и о том, что придет весна, которую Джордж не увидит. Маленькие ягнята будут ходить по молодой траве, крокусы пробьются из-под тающего снега – такая весна придет для нас, но не для моего брата. У Джорджа будет другая весна, увидеть и представить которую я пока что не в силах.
И я думала о том, что наше тело никогда не находится в одной конкретной точке и в наших фантазиях мы можем находиться в нескольких местах сразу. Мы были и здесь, и в то же время там; моя физическая оболочка, мое тело, одетое в черное платье, находилось в церкви, но сердцем я была с Джорджем.
Я встала за кафедру и перевела дух. Все ждали.
Мне нужно прочитать то, что я написала прошлым вечером.
Когда моя речь закончилась, силы окончательно покинули меня. Я чувствовала себя опустошенной. Как будто в тумане, я вернулась на свое место на скамье. Мама с папой обняли меня и прижали к себе. Так мы и сидели до конца службы, и все звуки и молитвы пролетали мимо меня. Я не слышала ничего.
Часом позже, когда мы с целой толпой знакомых стояли в теплом притворе, ко мне большими шагами подошел Подрик. На лице его была печальная улыбка.
– Мэгс, – сказал он. Мне очень нравилось, как он произносит мое имя, особенно в такие трудные времена. – Это была прекрасная речь. Ты прекрасно все сказала.
– Некоторые слова принадлежат тебе, – ответила я. – Те, что ты сказал мне на Рождество.
– Теперь они принадлежат нам.
Он шагнул еще ближе, как вдруг к нам подошел дядя Брайан и заключил меня в объятия. Он обхватил меня так крепко, что мне даже пришлось его слегка ущипнуть.
– Я буду скучать по нему все время, Мэгс. Всю. Свою. Жизнь.
– Мне тоже будет очень его не хватать.
– Этот мальчишка, он был особенным. Совсем не для нашего мира, – Дядюшка Брайан поцеловал меня в лоб. – И речь, которую ты произнесла, тоже была особенной. Кто ее написал?
Я подняла брови и почувствовала тяжесть опухших век.
– Ее написали мы с Подриком.
– Вот как… – дядюшка сделал шаг назад. – Только посмотрите. Писатель до мозга костей, – он еще раз чмокнул меня в лоб и отправился к другим родственникам.
Подрик был вынужден отступить на пару шагов. Я потянулась к нему. Он подошел ближе, мы взялись за руки, наши пальцы переплелись. Сейчас это был единственный доступный мне способ сказать ему, что я люблю его.
Но он уже и так все знал. По нему было видно.
К нам подошли Уорни и мистер Льюис. Так странно видеть их двоих вне дома или поместья, и даже не в стенах колледжа. Как будто они перестали быть частью какой-то истории и теперь появились в реальном мире. Но я не думала об этом – я отпустила руку Подрика и бросилась обнимать обоих братьев сразу.
Они прижали меня к себе, и пару секунд я стояла так, совершенно пораженная происходящим. За каких-то несколько недель я узнала этих двоих лучше, чем всех членов своей семьи. В самом моем сердце что-то изменилось благодаря им, они каким-то неведомым образом изменили мою жизнь, ни разу не сказав мне, что мне нужно делать или во что верить.
И они облегчили Джорджу путь в новый мир.
– Я очень вам благодарна. Вам обоим. Спасибо. Вы подарили моему брату прекрасные последние дни.
– Нет, Мэгс, – произнес мистер Льюис, – это ты подарила своему брату эти дни. Свет твоего сердца озаряет наш мир, подобно звезде.
В разговор вмешался Подрик.
– Он прав, так оно и есть.
Двери церкви отворились, и люди высыпали наружу. Мы вчетвером последовали примеру остальных и, выйдя на улицу, ступили на траву, которая под ногами смешивалась с грязью.
– Мы хотели познакомиться с Джорджем. Мне очень жаль, что этого так и не случилось, – Уорни закашлялся, и в его голосе была слышна печаль и скорбь.
– Он и так знал вас по вашим историям. Думаю, этого вполне достаточно, – успокоила я их.
Я отвела взгляд от братьев, которых уже успела полюбить. Я смотрела на небо, на звезды, которых не было видно из-за солнечного света и которые являлись нам только по ночам. Я смотрела туда, где теперь мог быть мой брат.
– А мне вы помогли понять, что вся магия нашего существования заключается не в нашей способности его объяснить, но в самой его тайне. И теперь… теперь, я думаю, этого даже более чем достаточно.
Подрик сжал мою ладонь. Мистер Льюис вдруг произнес:
– Я услышал тебя. Я услышал.
И теперь из моих воспоминаний меня вытянула другая рука – маленькая ручка моего внука. Я снова в своей библиотеке, со своим мужем и юным Джорджем.
Подрик замечает мой отстраненный взгляд спрашивает:
– Любимая, с тобой все в порядке?
Джордж ерзает у меня на коленях.
– Да, все отлично.
Я смотрю на последние страницы книги и читаю последние строчки, слова, которые я произнесла тогда во время службы в церкви, прощаясь со своим братом.
[[начало истории]]
История этого мальчика была короткой, но полной такой отваги, которая не снилась даже рыцарям в сияющих доспехах, такой смелости, какая встречается только у героев, идущих на край света, чтобы спасти любимую, и приключений не менее захватывающих, чем путешествие к центру земли.
И в свой самый последний день, после всех сказок и похождений, всех рисунков и историй, этот мальчик понял кое-что и передал всем нам, взрослым и видящим гораздо меньше, чем он: «Есть свет, яркий свет уличного фонаря, и это то место, где все истории берут начало и обретают конец.»
И его комната вдруг наполнилась зимним светом, теплом и окутывающей всё бархатной тьмой, радостью и скорбью одновременно – всем, что есть в этом разбитом на осколки и таком целостном мире, противоречивом и святом, полным тайны.
Это ощущение было гораздо больше и лучше, чем все истории, которые он знал и любил, но в то же время ничем
